Приговорен к расстрелу - [72]

Мы поехали в Томск к матери и брату. Володя ждал нас около дома, где жила мать; он сидел на лавочке и курил сигарету. Он здорово постарел, хотя и не потерял своего привычного чувства юмора. Я вошел в маленькую квартиру. Мать стояла посреди комнаты — морщинистая, но все еще бодрая, несмотря на свои восемьдесят шесть лет. Она была одета как всегда аккуратно, в простой, домашний халат собственного шитья. Родственники приходили и уходили, делясь со мной рассказами о своей жизни и о том, как их допрашивала милиция после моего побега. Впервые я мог им рассказать всю свою историю. Я больше не был отверженным, потерявшимся на чужих берегах. Меня скорее воспринимали как героя, возвратившегося из долгой опасной одиссеи с дарами другой цивилизации. Даже мой старший брат, которому я всегда казался немного идеалистом, был поражен моей способностью превращать кусочки пластика из бумажника в бутылки импортного коньяка и блоки сигарет. Он по-прежнему с недоверием относился к моей профессии переводчика и журналиста. «Вот если бы ты завел в Австралии свиноферму», — всего лишь полушутя говаривал он, — «тогда бы мы поговорили».

Мой бывший товарищ по команде пловцов, Борис Филиппус, ставший, кстати, чемпионом мира среди сениоров, свозил меня в печально знакомую мне Томскую психиатрическую больницу. Мы ходили по улицам вокруг больницы. Вокруг были такие же обшарпанные здания, во дворах бродили летаргические пациенты, напичканные нарколептиками. В воздухе — тонкий запах мочи, наверное от матрасов, которые сушили на солнце. На секунду я почувствовал, что мне надо зайти опять в палаты, чтобы понять, заново прочувствовать весь ужас моей тогдашней ситуации. Что было бы со мной, если бы в тот сибирский холодный день я не рискнул прорваться через кухонный зал? Вернувшись к родным, я чувствовал себя тихим и удовлетворенным, но не очень-то счастливым. Кем я был для них? Своим или иностранцем? Вспоминались слова старого эмигранта, учителя балета во Франции: «Когда я с французами, я знаю, что я — не француз. Когда я с русскими, я знаю, что я — не русский».

Наутро я попрощался с матерью, сестрой и братом, не уверенный, что снова их увижу. Приближалась суровая зима.

Только чудо может спасти Россию, думал я на обратном пути в Шереметьево, а тело стонало и скрипело от месячной перегрузки холестерином, алкоголем и нитратами. Вспомнился анекдот: очень легко превратить капитализм в социализм — это как сварить уху из аквариума. Но гораздо труднее сделать наоборот.

Немолодой водитель такси, явный шестидесятник, проигрывал кассеты с бардовскими песнями протеста. Вспоминалась русская сказка. Иван-царевич лежит в поле, разрубленный на куски Кащеем бессмертным, злодеем, с незапамятных времен преследовавшим Россию. Иван воскрес, спасенный могучим Духом Зверей, с которыми предусмотрительно обручил трех своих сестер. Звери принесли живую и мертвую воду и вдохнули в тело царевича жизнь. Но так было в сказке…

Во время моих поездок я с горечью наблюдал, как с годами новой философией в России все более становился цинизм. Еще при Ельцине свобода воспринималась как вседозволенность. Наш закрепощенный народ, не привыкший к самостоятельному принятию решений, видимо, не нашел сил справиться с этой свободой, и она превратилась в распущенность.

Как внизу, в нелегкой борьбе за выживание, так и наверху — в ходе накопления первоначального капитала, критерии морали были выброшены за дверь. Ловкачи проявили недюжинные таланты и чудеса изобретательности, обворовывая ближних. Люди, не привыкшие с детских лет к самостоятельности, поверившие в сказки о внезапно свалившейся на голову халяве, тысячами попадались на посулы невероятных денежных процентов, дешёвых квартир и машин, заграничных туров и огромных дивидендов от якобы ценных бумаг. Крупномасштабная коррупция шла с верхов власти вниз и возвращалась с утроенным моментом снизу вверх. «Силовики» создавали свои теневые структуры, которые помогали им «крышевать» олигархов и бандитские мафии. Народ (по крайней мере, те, у кого есть еще силы поднять глаза от тарелки с тощим супом), лупил глаза на мыльные оперы и порнуху, лечился у экстрасенсов, скупал на последние деньги биодобавки и прочие чудеса коммерческой медицины. Чиновники брали взятки, продавали «мертвые души» и мечтали об оффшорах. Интеллигентская элита предавалась ностальгии по прошлому или будущему и читала лекции за рубежом. Бизнесмены старались урвать побольше и подставить друг другу ножку. Собственное производство (кроме сырьевых отраслей, приватизированных олигархами) практически не развивалось. Россия по-прежнему сидела на нефтяной игле. И на фоне всей этой языческой вакханалии бродили тысячи бездомных, беспризорных детей, сбивающихся в далеко не безобидные стайки. Россия стала страной обедневшего матриархата, страной без отца и без настоящего хозяина…

Выросло поколение, которое «выбирает пепси», компьютерные игры, попсовые шоу типа «За стеклом» и просто не хочет читать. Многие не знают ни своих дедов-прадедов, ни истории своей страны. Одна надежда: Россия всегда славилась талантами. Поразительно, но даже в таких условиях люди работали в информационном потоке Интернета, создавали, вопреки всему, новые высокие технологии, получали международные премии в области науки, литературы и искусства. Были и талантливые управленцы и финансовые гении. И — увы! — гениальные хакеры. По-прежнему встречались настоящие мастера — «золотые руки». Всё это как будто говорило о том, что у России есть будущее. Только вот когда оно будет лучшим для большей части народа, хотя бы настолько, как это происходит в Китае.