Приговорен к расстрелу - [42]

Мы вошли в магазин, и Саркис поприветствовал продавца. После споров и торговли они сошлись в цене. Я помалкивал. Хозяин угостил нас чашкой чая. Когда мы вышли, Саркис положил мне на ладонь несколько банкнот.

«Двести пятьдесят лир, — сказал он, — хорошая выручка. Теперь пойдем в другой магазин и купим тебе модную куртку и пару приличных брюк».

Пищу в нашем доме готовил повар — турок по имени Мустафа. Его стряпня оставляла желать лучшего даже для наших непритязательных вкусов. Блюда от Мустафы представляли собой, в основном, разные варианты варева из бобов с небольшим количеством мяса из консервных банок, поставляемых службами помощи; ингредиенты из банок вываливались в кастрюлю, и все это перемешивалось и разогревалось. По ночам взрывчатые газы, содержащиеся в бобах, создавали в доме жуткую атмосферу.

Чтобы пополнить нашу скудную диету, мы пускались во все тяжкие, от ловли ласточек самодельными силками до поисков черепах на окрестных холмах. Эти черепахи — обычная огородная разновидность, которая никогда не была предназначена для питания — оказались чрезвычайно прочными. Предприимчивый болгарин Тодор, мой старый знакомый, в конце концов, изобрел метод, включавший в себя убийство черепах электрическим током с помощью голых проводов от сети и разделку их большим кухонным ножом. К тому времени как он приканчивал бедное создание, пробки в доме перегорали, пол был покрыт черепашьими испражнениями, и только самые огрубелые души могли отважиться попробовать стряпню, которую Тодор готовил из останков черепахи.

В углу кухни Мустафа презрительно фыркал, наблюдая всю эту процедуру. Решат Бей безутешно кудахтал над сгоревшими предохранителями. После нескольких неудачных кулинарных экспериментов черепахи были навсегда исключены из меню беженцев. Нам, правда, иногда удавалось установить личные взаимоотношения с персоналом и добровольцами, работавшими в различных организациях содействия, чтобы иногда заполучить лишнюю банку консервов или пачку сыра.

Еще одним русским в лагере был бывший советский пограничник по имени Николай. Он сбежал во время обхода пограничным нарядом нейтральной полосы. Свой побег готовил много недель, но хотя от турецкой стороны его отделяло лишь несколько сотен метров, не мог этого сделать. Командиры заботились, чтобы наряды составлялись из солдат различных национальностей, они не должны были дружить между собой, и с ними всегда должен был идти сержант, лояльность которого была вне подозрений. Любая попытка бежать казалась невозможной. Им говорили, что попытка побега — измена родине и карается смертной казнью. Солдатам показывали картины казней предателей и предупреждали, что турки все равно выдадут перебежчиков советской стороне после допросов.

Решив бежать, Николай улучил момент, когда два его товарища держали свое оружие стволами вниз. Он предложил им присоединиться к побегу. Когда один из пограничников попытался воспользоваться оружием, Николай застрелил их обоих.

Был там еще один русский пограничник, Семен. Он, как и Николай, застрелил двух своих товарищей. У Семена в лагере совершенно нарушилась психика. Убийца все время повторял, что находится под угрозой, что его выкрадут советские агенты. Периодические ложные тревоги, в конечном счете, привели его к отправке в психбольницу. Несколькими месяцами спустя я посетил его в качестве переводчика вместе с социальным работником из Всемирного Совета церквей. Условия в больнице были средневековые, пожалуй, не лучше, чем в советских психбольницах, хотя это и трудно себе представить. Когда мы пришли к Семену, ему уже ничем нельзя было помочь. Его накачали медикаментами, и он говорил бессвязно. По-турецки же не знал ни слова. Я не знаю, что с ним сталось, но мало надежды, что он выжил.

Николай, в противоположность Семену, видимо, никаких угрызений совести не испытывал. Он выделялся своей простецкой осанкой и круглым лицом с выдающимися татарскими скулами. Низкорослый, но жилистый парень, которому, как и мне, едва исполнилось двадцать. Турки его допрашивали пару месяцев. Поскольку он сбежал с оружием, в СССР его наверняка обвинили в дезертирстве и заочно приговорили к расстрелу.

Третьим советским перебежчиком в лагере был украинец по имени Ерема, который спасся, как он считал, благодаря Божьей помощи.

Это его убеждение даже укрепилось, когда он узнал от бывших пограничников Николая и Семена, насколько невероятной была его удача. Оказалось, что когда Ерема только приближался к границе, пограничники были предупреждены, что идет потенциальный нарушитель. Ерема несколько ночей прятался в кустах в жутком страхе от одного вида пограничных укреплений, находившихся на его пути. К счастью, он взял с собой достаточно еды, чтобы поддержать себя. Должно быть, он прятался в таком малодоступном месте, что пограничные наряды с собаками не смогли обнаружить его. Ерема даже не знал, как ему удалось незамеченным пересечь границу, пока один из наших беглых пограничников не прояснил ситуацию. В ночь, когда Ерема, наконец, решил сделать рывок к границе, внимание там уже несколько ослабело. В результате, один из пограничников, который должен был вскоре смениться, из-за лени оставил на пограничном посту свою тяжелую ракетницу. Ему следовало в свой последний обход выйти на ничейную землю и там, в случае тревоги, выпустить ракету, указав направление, в котором мог двигаться предполагаемый перебежчик. Когда он увидел другие ракеты на советской стороне границы, означавшие, что беглец приближается, то вынужден был бежать на пост за оставленной ракетницей. Боясь, что его оплошность заметят, солдат добежал до поста и выпустил ракету, что означало, будто он видел беглеца на ничейной земле в непосредственной близости от поста. Тем самым другие пограничники, которые должны были преградить путь Еремы к ничейной земле, были направлены совсем в другую сторону.