Приговор - [7]

Кроме того, она никогда не бывала и в Грузии, не знала грузинских базаров, грузинских застолий. Не видела гор, горных речек, чайных плантаций, мандариновых и апельсиновых садов, бамбуковых рощ, аджарских деревень. Она никогда не пила маджари, не ела хаши, не пробовала «Изабеллы», не держала в руках и не нюхала цветка магнолии, не сидела на террасе приморского ресторанчика, не собирала каштанов, не глодала вареных кукурузных початков, размазывая щепотью по ним, еще горячим, крупную острую соль.

В человеке живет извечная потребность – поделиться радостью. Или, может быть, точнее сказать – приобщить к своей радости другого, а тем более близкого, человека. С энтузиазмом показывает один человек другому свой город, свою библиотеку, свой дачный участок, свои родные места. Но что дачный участок и даже город по сравнению с Черным морем? Показать его свежему человеку, пережить еще раз всю остроту и всю радость первого знакомства с ним, первого потрясения им, первой любви к нему – уж одно это есть неподдельное и глубокое счастье.

Добавим ко всему сказанному, что Ева не умела плавать (она умела к своим двадцати четырем годам многое другое) и что мне предстояло в течение месяца научить ее держаться на воде и хотя бы немного передвигаться по ней.

– Ты не боишься? – спрашивал я у Евы. – Теперь у нас будет общее море. А это ведь не сходить в кино. Это огромно и надолго. Обрастешь воспоминаниями, связанными с морем. Эти воспоминания свяжут и нас – не боишься?

– Я счастлива, – отвечала Ева. – У меня в жизни никогда еще не было такого счастливого месяца, и дело не только в море.

– В чем же?

– Ко мне никто еще так не относился.

– Как к тебе относились?

– Плохо. Жестоко. Потребительски. Я отвечала тем же. А теперь – море! Господи! Моя жизнь – и Черное море!

Не знаю, что она хотела сказать, воскликнув это, но что бы там ни было, восклицание было в пользу Черного моря.

Первое утро выпало по заказу. Мог бы тянуть ветерок. Море могло бы морщиться, плескаться, а мне хотелось либо уж многотонных валов, катящихся на берег, либо зеркальной тишины, сквозь которую мерцает дно, как если бы никакой воды вовсе не было.

Было именно такое тихое утро. Конечно, море не может совсем застыть, замереть, не подавать признаков жизни. Вода у наших ног была живой водой, а не остекленевшей безликой массой. Но что это было за движение? Если бы я поставил ступню ноги как раз на границу черного с синим (то есть гальки и воды), то вода, ритмично раскачиваясь, время от времени доставала бы до моей лодыжки. Ее усилий хватало омыть полоску берега шириной сантиметров в тридцать, но омыть так тихо и осторожно, что не шевелился ни один камешек.

Ева сбросила ситцевый халатик и осторожно пошла к синеве. Эта женская, приближающаяся по изяществу к кошачьей грация – оставшись на одной ноге, другой дотронуться до поверхности моря и отдернуть ногу, словно обжегшись, хотя здесь галька заметно холоднее воды…

– Морской царь, увидев тебя, оторопел в первые мгновения, но сейчас он опомнится и пошлет к твоим ногам своих рыб, дабы они приветствовали тебя от его имени.

– Что для этого нужно?

– Ступить в море хотя бы по колено.

В ответственные моменты любопытство женщины всегда пересиливает страх, и Ева шагнула в море.

– Ну, где же рыбы?

– Покажи им, что ты готова их принять. Пошевели пальцами ног.

Ева пошевелила и увидела, как из глубины со всех сторон к ее шевелящимся пальцам сплываются черные спинки рыб. Они возникали внезапно, словно не приплыли, а сотворились тут же из колеблющихся теней и бликов на дне.

– Как интересно! А где сам царь? Хочу к морскому царю!

Берег уходил под воду довольно круто. Каждый шаг приходилось бы делать не столько вдаль, сколько вниз. Поэтому я крепко взял Еву за руку и вел ее, нашедшую в себе силы не упираться и не визжать, пока синева не коснулась плеч, возможно все еще не до конца растерявших ночное постельное тепло.

– Моя жизнь и – Черное море!

– Твоя жизнь впадает в Черное море

…Километрах в восьми от Кобулет, если ехать к Батуми, есть местечко под названием Цихидзири. Морской берег, в отличие от кобулетского, здесь высок и крут. Вернее, гряда предгорий, отступившая в Кобулетах ни несколько сот метров от берега, здесь подходит к нему вплотную. На высоком холме, нависшем над морем, на высоте трехсот, скажем, метров, – остатки древней крепости, обломки стены, похожей на обкрошившийся зуб. Рядом устроили ресторанчик с террасой, парящей над морем (на трехсотметровой высоте) и утопающей в зелени. Все здесь захлестнуто зелеными округлыми клубами. Стоя около ресторанного домика, и не увидишь за зеленью никакого моря. Но, выйдя на террасу, испытываешь иллюзию полета, парения над синей бездной, местами затемненной тенями от кучевых облаков, а местами в золотой чешуе отраженного солнца.

Впервые мы пришли сюда с Фридоном Халваши, батумским писателем, и поэтому в другие приходы нас встречали не как средних, безликих, случайно зашедших туристов или курортников, но предупредительно, услужливо, как гостей. Мы парили над морем вместе с нашим столиком, на котором умело расставлялись грузином по имени Гиви зеленая фасоль с орехами, свежая брынза, ворох зелени, обрызнутой водой (кинза, тархун, цицмата, реган, петрушка), острое мясо, помидоры и парочка бутылок «Саэро», легкого белого вина, самого распространенного здесь, в Аджарии.