Приговор приведен в исполнение... - [142]

Разумеется, трудностей еще немало. Денежная реформа, советский червонец, ставший дороже золотой царской десятки, привлек внимание дореволюционных «медвежатников», спецов по вскрытию банковских и учрежденческих сейфов. Однако работники уголовного розыска быстро охладили пыл этих субъектов. Не даем мы распоясываться и спекулянтам-нэпманам. Теперь-то я не такой «темный» академик, не разбиравшийся вовсе в политике, каким был еще шесть-семь лет назад. Я эти годы учил своих коллег криминалистике, а они научили меня понимать жизнь.

И вот что я еще уяснил себе. До революции криминалисты напоминали чудаков, которые гонялись по малярийному болоту за комарами, уничтожали их, однако комаров становилось все больше и больше. Что толку гоняться за отдельными комарами? Надо осушить болото, и тогда не станет малярии! Еще в «Братьях Карамазовых» Достоевский устами одного из своих героев говорил, сокрушаясь: «Все эти ссылки в работы (каторжные. — А. К.), а прежде с битьем, никого не исправляют, а главное, почти никакого преступника и не устрашают, и число преступлений не только не уменьшается, а чем далее, тем более нарастает... И выходит, что общество, таким образом, совсем не охранено, ибо хоть и отсекается вредный член механически и ссылается далеко, с глаз долой, но на его место тотчас же появляется другой преступник, а может, и два другие».

Нынче же я с удивлением наблюдаю: многие люди, ставшие когда-то на преступный путь, начинают осознавать пагубность своих заблуждений, становятся честными тружениками. Приведу лишь один пример из сотен. Был когда-то в Санкт-Петербурге матерый карманный вор и мошенник Ромашкин по кличке Одуванчик. После революции перебрался в Ташкент, продолжал свои «художества». Ему за полсотни изрядно перевалило. Такому закоренелому разве под силу совладать с многолетними дурными привычками?

И что же? Лет пять назад поехал я с Аракеловым в хирургическую клинику. Самсона Артемьевича опять ранили. В руку. Поехал я за компанию, чтобы не так скучно товарищу было. Возвращаемся назад, на Шахризябскую, и вдруг видим в приемной (и глазом своим не верим!)... Одуванчика! Собственной персоной.

— Ты зачем здесь? — удивился Аракелов. — В тюрьму захотел?

— Да, захотел, — отвечает Одуванчик. — Решил по-новому жизнь начать. Кругом такие дела, а я, знай, все бумажники тырю.

— Учти, друг ситцевый, — улыбается Самсон Артемьевич. — Мы просто обязаны передать тебя в руки правосудия (он был выпущен из тюрьмы во время мятежа). Судьи, разумеется, примут во внимание чистосердечное раскаяние...

— Согласен!

...А недели две назад врывается ко мне в кабинет Самсон Артемьевич, улыбается до ушей и показывает письмо.

— Читайте!

Письмо написано корявым почерком, безграмотное письмо. Но ведь письму этому цены нет. Я специально с него копию снял. Вот оно:

«Дорогой и уважаемый гражданин товарищ Аракелов Самсон Артьемьевич! Как я значить получил срок с смягченьем вин моих, три году на работах сразу повезли миня Ярославскую губерню, железные дорожны путя чинить опосля гражданской войны. Половину срока вкалывал от души мена начальство хвалила. Остатный срок срезали. Вольный стал. А к путейному делу присох. Не магу. Впервой в жисти раз стал вольным рабочим. Сейчас мне бригаду доверили. Стал, я, как говориться, «бугром». Все мною довольны. Премии дают, в газетке разок прописали, какой я трудолюбивый. Прошлой осенью оженился, слава тебе господи! Жена хорошая, вдовая. Меня чуток помоложи. Летось в ликбез записался. Я и раньше хотел вам прописать, да не умудрил тоды господь. Сичас малость маракую. За ошибки извиняйте. Я и хорошо писать научус. Слово Ромашкина! Спасибо вам, дорогой гражданин товарищ Аракелов за чуткость. Вы хорошую бумагу отписали суду, потому теперь я человек и сплю спокойно. Одно жалею в годах я. Хоть бы десяточек годок скинуть. Я вас не подведу. Это точно. Выучусь. И вообще... Пламенный привет всем сотрудникам розыска. Хороший они народ. Спасибо. Астаюсь вам навек благодарны. Всигда к услугам. Павел Алексеев Ромашкин».

Замечательное письмо! И я верю, что Ромашкин и грамоте по-настоящему выучится, и профессии. И станет он достойным членом нового общества, может, и отличится даже. Вот вам и карманник! Новая жизнь выводит в люди человека, казалось бы, навсегда исковерканного преступным миром![34]

...Незаметно слетают листки календаря. Совсем недавно вроде отпраздновали пришествие 1925 года. А уже февраль на дворе. Оттепель. У меня что-то пошаливает сердце. Врачи и начальство приказали лежать. И Натали моя приказывает.

А я все же решил сесть за стол и дописать мое послание — вам, гипотетические мои читатели, вам — людям будущего.

Кто позволил нарушить постельный режим?

А сам себе позволил. Кого бояться?... Начальство — на работе. Врачи придут к вечеру. И Натали на работе. Она теперь преподает в узбекской школе французский язык. Вас, уважаемые потомки, этот факт, разумеется, ничуть не удивит. А вот я все потрясаюсь и радуюсь. Узбекские ребята учатся говорить по-французски! И какие одаренные среди них есть!.. Просто поразительно.

Незаметно минут годы, и станут эти малыши, дети бедных ремесленников, чернорабочих, поденщиков — инженерами, врачами, учеными, учителями, агрономами, партийными, советскими работниками, писателями, квалифицированными знатоками производства...