Приговор - [8]

Хищным зверем. Ибо чистота еще не означает травоядности.

О нет, на белокурого ангела она никак не походила. Уже хотя бы потому, что ее отмытые волосы, обрамлявшие лишенное всякой ангельской пухлости, заостренное книзу лицо, оказались хотя и вьющимися, но и совершенно черными, под цвет глаз (что, впрочем, не редкость для уроженцев этих мест). А в этих глазах явственно читались острый ум и твердая воля. И огоньки, горевшие в них, казалось, жили собственной жизнью, а не были лишь отражением пламени очага.

И, когда эти мысли промелькнули в моем мозгу, я вдруг понял, что у ее затеи есть шанс на успех. Если эту прелестную девочку еще и приодеть соответствующим образом, она вполне может подобраться к Карлу Лангедаргу достаточно близко. Кто посмеет подумать о ней дурно? У кого поднимется рука ее оттолкнуть? Особенно если она представится дочерью верного грифонского вассала, павшего от рук проклятых йорлингистов, ныне вынужденной обратиться за помощью к его светлости герцогу… А дальше – есть много способов убить человека. В том числе и такие, которые по силам двенадцатилетней девочке. Например, игла с ядом. Он, конечно, будет в доспехах. С начала войны он никогда не появляется без них на публике. Злые языки утверждают, что он даже спит в кольчуге, причем вне зависимости от того, один он в постели или нет… Но если малолетняя дочь верного вассала захочет верноподданнически поцеловать руку сюзерена, он, конечно, протянет ей руку без перчатки. Этикет есть этикет. К тому же кольчуга способна защитить от меча, но не от иглы… И я знаю, как изготовить подходящий яд.

Но что потом? Как ей спастись? Смешно надеяться, что после его смерти грифонцы тут же побросают оружие и побегут сдаваться, вместо того, чтобы расправиться с убийцей. Можно сделать яд, который подействует не сразу, но укол-то он почувствует. И, конечно же, моментально поймет, что к чему. А если… если цветок? Какая красивая сцена: черноволосая девочка в черном платье – траур по героически погибшему отцу – дарит претенденту на престол белую розу – символ императорской власти. А тут уже сразу две возможности. Во-первых, у розы есть шипы. Но, допустим, он не настолько глуп и неосторожен, чтобы уколоться. Но устоит ли он от искушения понюхать ароматный цветок? Или хотя бы поставить в вазу в своем кабинете?

Может и устоять, однако. Кого-кого, а Карла Лангедарга трудно заподозрить в сентиментальности – если только не понимать под таковой страстную любовь к власти. И вряд ли он даже станет разыгрывать сентиментальность на публике. Он явно считает, что образ жесткого и решительного лидера куда лучше образа романтичного любителя цветов. Конечно, розу он примет, но тут же передаст какому-нибудь слуге, и на этом все кончится…

Черт побери, о чем я думаю? Я ведь только недавно размышлял, как бы мне отговорить Эвьет от ее самоубийственной затеи, а теперь сам готов послать ее на эту авантюру? Конечно, Лангедарг негодяй, кто спорит. Но можно подумать, что Ришард Йорлинг намного лучше… и что мне вообще есть дело до них обоих…

– Как наш заяц? – осведомилась Эвьет, подходя к столу. – И, кстати, как я теперь выгляжу?

– Замечательно, – ответил я разом на оба вопроса, попутно заметив, что второй был задан без всякого кокетства – ей действительно нужно было удостовериться, что с "лесной кикиморой" покончено.

Эвелина плотоядно принюхалась и вонзила зубы в заячью лапку.

– Остыл уже, конечно, – сообщила она, прожевав первый кусок, – но все равно вкусно. Знаешь, я этот запах аж из бани чувствовала.

– А… – вырвалось у меня, но я сразу замолчал.

– Что?

– Нет, ничего.

– Слушай, Дольф, я таких вещей ужасно не люблю. Раз начал, так уж говори.

– Ну… я просто подумал… разве тебе.. не неприятен такой запах?

– С чего вдруг? А, ты имеешь в виду… в тот день… Ну, видишь ли, я отличаю одно от другого. Если я пережила пожар, что ж мне теперь, и у костра не греться? И потом… – добавила она тихо, – горелое пахнет иначе, чем жареное.

Она быстро управилась со своей порцией, воздав должное и моему хлебу, и сделала было движение вытереть жирные пальцы о рубашку, но, перехватив мой взгляд, смущенно улыбнулась и вымыла их в ведре с водой.

– Как твоя нога? – спросил я, кивнув на ее левую ступню. Та уже не была перевязана, что я мог только приветствовать – от такой грязной тряпки наверняка больше вреда, чем пользы.

– А, это? Уже зажила почти. Пустяки, это я на острый сучок напоролась…

– Дай я посмотрю. Я кое-что смыслю во врачевании.

Эвьет без церемоний уселась на пол и протянула мне ногу. Я велел ей повернуться ближе к свету и взял в руки ее маленькую ступню. Кожа на подошве, конечно же, была загрубевшей, как у деревенской девки, но изящная форма стопы свидетельствовала о породе. Ранка и впрямь оказалась небольшой и уже фактически затянулась; опасности нагноения не было.

– Значит, ты умеешь лечить раны? – осведомилась она, снова ставя ногу на пол.

– Более-менее. Ну и некоторые другие проблемы со здоровьем. Но я не имею права называть себя врачом – я не учился в университете. Правда, в нынешние времена мало кто обращает внимание на отсутствие диплома…