Приговор - [55]

Так или иначе, впереди, подобно выходу из туннеля, засиял, наконец, ничем не загороженный свет летнего дня, и мы, так никого и не встретив, выбрались из леса. Дальнейший путь протекал опять-таки без приключений; вокруг, правда, снова потянулись опустошенные земли – сожженные и брошенные деревни, вытоптанные и поросшие сорняками поля, кое-где – гниющие или уже очистившиеся до скелета останки лошадей и ослов. Проезжали мы и мимо повешенных, то целыми гроздьями свисавших с раскидистых ветвей старого дуба, то вывешенных в ряд, словно солдаты в строю, на сколоченных прямо вдоль дороги длинных виселицах. Судя по степени разложения, большинство казней состоялось примерно в одно время, меньше месяца назад. Несколько раз, проезжая мимо мертвых деревень, мы видели собак, отдыхавших среди пожелтевшей травы или лениво переходивших дорогу. Никакой агрессии они не проявляли. Псы были сытые.

Судя по демонстративно выстроенным вдоль дорог виселицам, произошедшее здесь не было результатом вторжения лангедаргцев на йорлингистские земли. Боевые части, чинящие расправу над побежденными, обычно не обременяют себя лишней работой. Здесь потрудились каратели самих йорлингистов. Очевидно, крестьяне, зажатые в мертвые клещи засухой с одной стороны и военными поборами с другой, подняли бунт, который и был подавлен со всей рыцарской решительностью. Была ли то инициатива местного барона, или к расправе приложил руку и сам граф Рануар? С другой стороны, мятежники тоже наверняка не проявляли милосердия к представителям властей, попавшим к ним в руки. И бунт, не пресеченный быстро и жестоко, распространялся бы, как пожар по сухой траве…

Наглядным подтверждением тому служила разрушенная крепость, о которой упоминал Гюнтер. Вероятно, именно сюда свозили оброк с округи, и именно она приняла на себя первую волну ярости восставших. Ничем, кроме ярости, я не мог объяснить масштабы разрушений, открывшихся нам. Обычно командир, берущий фортецию, не стремится разрушать ее в большей степени, чем это требуется для победы, ибо рассчитывает, что теперь завоеванное сооружение сможет использовать уже его армия. Однако, как хорошо было видно сквозь широкий пролом на месте бывших ворот, здесь стены и башни разбивали и крушили изнутри, то есть уже после того, как штурм оказался успешен. Несмотря на то, что каменная кладка крепости выглядела не очень внушительно – не иначе как ее построили уже во время войны и наспех, на месте какого-нибудь простого двора, обнесенного частоколом – крестьянам, которым неоткуда было взять осадно-штурмовые орудия, очевидно, пришлось изрядно потрудиться, чтобы причинить такие разрушения (впрочем, надо полагать, какие-то примитивные тараны из срубленных деревьев они все же изготовили). И если такой гнев приняли на себя мертвые камни – можно только догадываться, что бунтовщики сделали с попавшими к ним в руки защитниками крепости.

Перед руинами дорога разветвлялась, и мы, следуя совету Гюнтера, свернули направо. Вскоре слева и справа потянулись разоренные виноградники – сперва просто поваленные столбики и стелющиеся по земле засохшие, вытоптанные конями лозы, а затем и сплошное пепелище. На выжженной земле среди почерневших остатков кустов тут и там валялись пустые раковины виноградных улиток, сгоревших вместе со своим "пастбищем"; их было неожиданно много – глядя на зеленые заросли, даже и не подумаешь, что они дают приют такому количеству этих существ. Воздух был сухим и горьким; порывы ветра, налетавшие с востока, поднимали пепел в воздух и несли над дорогой вперемешку с пылью, заставляя жмуриться и отворачиваться.

Наконец гарь закончилась; канава с жидкой грязью на дне отделяла бывший виноградник от зарослей высокой травы, до которой не добрался огонь. И, едва мы переехали хлипкий мосток через канаву, из этой травы на дорогу вышли трое.

Это были всего лишь крестьянские мальчишки лет девяти-десяти – оборванные, босые, с перемазанными сажей лицами (впрочем, наши с Эвьет лица после езды против ветра через гарь, вероятно, выглядели не лучше). Очевидно, они заприметили нас еще издали и теперь, едва выйдя на дорогу, как по команде вытянули пригоршней правые руки и наперебой загнусавили, прося милостыню.

Не то чтобы я был принципиальным противником подаяния – уж к этому моя биография никак не располагала. Но, во-первых, лишних денег у меня не было. А во-вторых, когда в безлюдной местности вас пытаются остановить незнакомцы, соглашаться – верх глупости, как бы невинно они ни выглядели. В этих травяных зарослях вполне могут прятаться и взрослые бандиты, выставившие подобную приманку…

Поэтому я лишь сжал каблуками бока Верного, побуждая его ускориться. Мальчишки, однако, стояли у нас на пути и продолжали гнусавить свое, словно не видели несущегося прямо на них коня.

– Прочь! – крикнул я и махнул для ясности рукой. – В сторону!

Тот, что в середине, дернулся было отбежать, но двое других схватили его за руки, растягивая их в стороны и принуждая остаться. Я успел заметить, как он побледнел и крепко-крепко зажмурился – от передних копыт Верного его отделяло уже меньше двух ярдов. В следующий миг конь взвился в воздух и с легкостью перемахнул через живую преграду. Эвьет коротко вскрикнула, крепче вцепляясь в мой пояс – должно быть, прежде ей не доводилось совершать такие полеты. Восклицание, впрочем, явно было восторженным, а не испуганным.