Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - [8]

Я заехала в мотель „Корабельный плотник“, чтобы позавтракать по-европейски с приятелями — они там остановились. Это место, где Шестая дорога входит в город как центральная улица. Солнце еще не утратило утреннего благодушия. Мы сидели на веранде, решали мировые проблемы и диву давались: сколько же народу несет к нам в город в такую рань? Желающие отдохнуть и поваляться на бережку — долой хождение по магазинам и стирку; окрестный работой класс в микроавтобусах и пикапах едет на работу. И вдруг — отец Зил Хестерсон и сестра Мария зарулили на маленькую стоянку возле солидной энергоустановки — то ли генераторы, то ли динамо-машины, в общем, хозяйство электрической компании. Никому и в голову не приходило парковаться рядом, хотя запрещающего знака не было, зато весь день была защита от солнца.

Сестра Мария зашла в агентство по продаже иномарок на углу. Хестерсон скрылся в дверях банка на другой стороне улицы. Я стала рассказывать своим знакомым его историю, тут он появился и снова исчез за дверями соседнего магазина «Оптика». Через минуту закончила дела в автоагентстве и сестра Мария и прошла в магазин канцелярских товаров Энтони. Вскоре я уехала, и по дороге через город они мне не попались. Но когда вернулась в центр пообедать, он входил в магазин игрушек.

Ко мне он заглянул в обычное время, ближе к концу дня. Я спросила: по какому плану они действуют? Оказалось, во всех городах на полуострове Кейп-Код, от Фалмута до Провинстауна, схема одинаковая: он и сестра Мария начинают обход с главной улицы, с самого ее начала, и ходят, пока магазины открыты. Потом возвращаются к своей машине. В каких-то городах, вроде нашего, одной улицей дело не обходится, где-то они проводят дня два или даже три, а, скажем, в Труро управляются за одно утро. И так все лето — не важно, что там на дворе, дождь или солнце, ходят из Двери в дверь, всегда в черном — цвет, внушающий уважение.

— Да-а, работенка, — протянула я.

— Господь требует от нас не больше, чем мы можем дать.

— На мальчишек, наверное, совсем времени не остается?

— У меня хорошие помощники.

Я дала ему двадцать пять.

— В ведомости напишите десять, как в прошлый раз.

Он поблагодарил меня, поднялся и пошел к выходу.

Кожа на ботинках сильно сморщилась, и вообще они «просили каши» — между верхом и подошвой при ходьбе зияли щели. Да и шел он отнюдь не вприпрыжку. Как-то больше налегал на пятки. Этим ногам здорово доставалось.

— Купите себе пару обуви, — сказала я и снова подошла к кассе. — Это не на лагерь. На туфли.

Он одарил меня своей блаженной улыбкой.

— Это лично вам, — повторила я, — больше никому. Чтобы в следующий раз туфли были приличные.

Добиться от него обещания не удалось. На следующий год он все-таки явился в новых туфлях. Но назвать их приличными… Вполне европейские с виду, в стопе пошире, к мыску поуже. Никакой накладки спереди, никакого узора. Я видала, как под тонким верхом ходят пальцы. Скорее всего, он их подхватил где-нибудь в благотворительном магазине либо на барахолке. Я прикусила язык — к чему его срамить?

Хестерсон был не единственным, кого я считала достойным подношения. В мой список летних попрошаек входили еще двое-трое. С пакетами чудесного печенья, засахаренной патоки, овсяных лепешек, крендельков с орехами и изюмом приходила «кондитерша». Даже если в магазине было полно, я останавливала круговерть и делала объявление. «Друзья, эта дама продает дивное домашнее печенье, просто пальчики оближешь. Вырученные деньги идут на доброе дело, на содержание „Мейбл Делкорте“, это дом для обиженных судьбой молодых женщин, в Бостоне. Так что искренне рекомендую».

Я раскрывала пакет и предлагала всем попробовать, а «кондитерша» обходила посетителей с большой плетеной корзиной. Печенье действительно было вкусное, правда, слегка дороговатое. Сама я всегда брала с полдюжины пакетов и подкармливалась из холодильника, даже когда сидела на диете. Два-три пакета всегда покупали мои продавцы, не брезговали этим товаром и посетители. В каждом пакете лежал листок с текстом: добрые христиане в «Мейбл Делкорте» присматривают за обиженными судьбой молодыми женщинами. Видимо, сердцам сборщиков пожертвований была по нраву синяя типографская краска. Карточка, которую показал мне Хестерсон и тут же убрал в конверт, была тоже напечатана светло-синим.

Был в моем списке и гитарист, который каждый год сразу после Четвертого июля устраивал на нашей автостоянке концерт в пользу «Всякой дикой природы» — так гласил синий текст его карточки. Гитарист, «кондитерша» и отец Зил Хестерсон получали от меня свои доллары безотказно. Если мне надо было уйти, а они могли появиться, я давала распоряжение — они должны получить не меньше, чем обычно. Люди целый день бьют ноги, нельзя заставлять их приходить еще раз, если меня не окажется на месте.

Не думайте, будто к людям, для которых и два доллара капитал, я отношусь свысока. Каждый судит по-своему, и вполне возможно, что кто-то, не попавший в мой список, содержит двух бабушек. Я и вправду люблю печенье, и меня воспитали так, что мне неуютно, если я не подаю милостыню. Истинная милостыня — она важнее налогов. Но я не такая хорошая, как хотели родители, для меня налоги важнее. Хотя, будь моя воля, я бы налогов не платила. Хестерсону и остальным я давала деньги из кассы и списывала их на недоплаты покупателей. Не думаю, чтобы такая процедура понравилась Налоговой службе, но мне так проще, да и правительству проще, а я не хочу, чтобы мои подопечные получали извещения от НС из-за того, что я внесла их имена в свою расходную книгу.