Приезд старшего брата - [11]

— Дмитрий Иванович, пригласите, пожалуйста, Надеждину. А вы свободны.

Когда Надеждина села перед ним, Рябиков, лишь увидев ее бледное и решительное лицо, сразу понял, что она собирается сказать нечто важное.

Выпрямив тело, сведя брови к переносице, Надеждина сказала, еле приметно задыхаясь:

— …Собиралась я на суде открыться — да духу не хватило ждать. Все думала: пусть Анатолий знает, что топил он Павла или нет — а все равно душегубец, все равно он виноват, что нету Павла, так пусть и ответ держит! Не видела я ничего, и на берегу в ту минуту не была — после подошла. А как услыхала, что люди говорили — Хлыниха с того берега кричала, Манякин вскочил на мотоцикл и через мост к нам приехал, стал рассказывать — тут и я заговорила, что своими глазами видела, да помешать не сумела, не успела. Анатолий-то знай молчит да на меня смотрит. От этого меня еще больше понесло — уж и остановиться не могла.

— …Ваше отношение к Павлу Синеву тут не оправдание. Вы можете понести юридическую ответственность. Но это суд определит. А вот скажите мне по совести: верите вы сами, что Анатолий способен был утопить брата?

Надеждина, сложив руки на груди, опустив голову, задумалась, глаза застыли, вся живость и гнев ушли из них. Наконец, вздохнув или с облегчением, или с тоской, промолвила:

— Нет, не верю. Хотел он, чтобы все как-то кончилось. Ну, пристукни кто Павла в пьяной драке — тут да, это ему на руку. Домой спешил. Надоело ему в Оковецке. Дело-то и не в деньгах даже: больше или меньше. Ему нужно было знать, что теперь Павел ничего не разрушит и не сожжет. Вот что ему надо было! Спокойным хотел он быть.

— …А у нее можно поучиться анализу. Вы заметили? — спросил Рябиков у Потехина, когда Надеждина вышла.

— Да. Она умная, — откликнулся негромко Потехин.

— Тут не только ум. Это от знания людей. Ну, и от любви ее к Павлу Синеву.

— Александр Степанович, а вы-то с ней согласны? — Потехин выжидательно смотрел на него.

Рябиков нахмурился. Ему не хотелось пока говорить вслух о том, к какому выводу, он пришел.

— Думаю, Дмитрий, завтра мы с вами поставим точку на этом деле. Вот хочу еще с Сашей Длинным — Александром Никитичем Лебедевым потолковать.

— А с Синевым-старшим сегодня?

— С ним завтра, когда все прояснится.

— Есть еще Кизим Иван Аверьяныч, сотрудник районной газеты.

— Ну, Кизим, судя по протоколу, мастер только философские обобщения делать… — улыбнулся Рябиков. — Как там у него?

— Это о Шекспире?

— Да.

— …Иван Аверьяныч заявил, что история братьев Синевых напоминает ему трагедии Шекспира: Анатолий Синев приехал в Оковецк с прямым заданием жены: извести младшего брата.

— Что ж. Трагедия действительно есть. Но о задании жены… это уже, так сказать, художественный домысел Кизима. Ну, я пойду к Саше Длинному. Пойдете со мной на кладбище? Он теперь там, мне уже сообщили… — Рябиков не мог сдержать улыбки.

— Конечно, пойду!

Но, к неудовольствию Потехина, его по какому-то срочному делу пригласил к себе прокурор, и Рябиков направился на кладбище один.

Он уже приходил сюда два дня назад, но не застал Саши Длинного. Место, где Александр Никитич сооружал свою будущую могилу, было ему известно, но он пошел туда не сразу. То и дело встречались на могилах знакомые имена и фотографии, замедлял шаг, останавливался. Вот лежит шофер, который однажды подвез его от Дубровок. Машина была нагружена саженцами яблонь. Лицо у шофера было оживленное, темноглазое, молодое. Он еще подарил тогда ему две яблоньки. Наверное, они уже стали большими, растут в огороде у дома, в котором когда-то жил Александр.

А вот учителя, которых он близко знал. Не поэтому ли ему кажется, что особый свет исходит от их лиц? Ведь они не только учили ребятишек. Они в своем маленьком поселке были настоящими просветителями. Русскими интеллигентами, для которых их труд был всем: и целью, и смыслом жизни, и единственной наградой. Иван Ильич Лужков; рядом с ним — его жена. Сколько поколений выучили они! А подальше лежат учителя, которых он помнил совсем молодыми: Весник, Сухов… Им было по пятьдесят, когда умерли. И у обоих — сердце. Война, затем школа. Вот и вся их жизнь. Но, наверное, не было на земле людей счастливее. Тысячи бывших учеников в разных концах страны помнят их и будут всегда думать о них, как о живых.

Они им снятся, они обращаются к ним мысленно в трудную минуту, они помнят их глаза, смех, жесты, походку. Их привычки. Их любимые выражения. Они для них по-прежнему рядом.

— Эй, мужик!.. оглянися-ка… Ну-да, он и есть… Давай сюда, Рябиков!

Саша Длинный, в рубахе навыпуск, голова на жилистой шее, загорелой до черноты, в каких-то опорках на босу ногу, с легким кряхтением выкарабкался из ямы, похожей на склеп. Рябиков подхватил и обнял старика. Саша Длинный заворчал:

— И ты начнешь меня сейчас полировать… с ума, мол, сошел дед, себе могилу сооружает. А? Так?.. Забыли, что деду помирать скоро, все думают — трет спины тридцать три года, и еще столь же тереть будет.

Александр Никитич действительно славился тем, что с большой охотой тер спины своим согражданам. Большим мастером по этому делу был в оковецкой бане!

— …А может, Александр Никитич, и правда завтра в баню сходим?