Приехали - [5]

— Нѣтъ, нѣтъ! Это разбой… Пять рублей я тебѣ еще могу дать.

— Невозможно этому быть, баринъ. Помилуйте, мы за зиму-то оголодали, такъ надо-же намъ поправиться. Жильцовъ-то ждемъ какъ! А тутъ вдругъ…

— Пять рублей довольно. Пойду къ хозяину и попрошу его вступиться.

— Да тутъ хозяинъ нашъ не при чемъ. Онъ отдалъ мнѣ и женѣ моей колодецъ и сказалъ: «теребите съ-жильцовъ, а отъ меня ничего ужь не требуйте». Намъ и корова разрѣшена… Мы двухъ коровъ держимъ, чтобы отъ жильцовъ питаться. Вы, баринъ, по скольку бутылокъ молока отъ моей дворничихи брать будете?

— Надо знать цѣну, надо знать, какое молоко.

— Молоко первый сортъ, а цѣна двѣнадцать копѣекъ за бутылку. Вотъ ежели молока по двѣ кринки будете отъ моей дворничихи въ день брать, то хорошо — извольте, семь рублей за носку воды и дровъ я возьму съ вашей милости. А безъ молока — другая цѣна. Желаете?

— Нѣтъ, я завтра пойду къ хозяину дачи и переговорю съ нимъ. Отдавать жильцовъ во власть дворника нельзя, — твердо отвѣчалъ Михаилъ Ивановичъ.

— Ну, а если такъ, то покуда сидите безъ воды. Прощенья просимъ.

Дворникъ повернулся и вышелъ изъ комнаты.

IV

Было десять часовъ вечера. Смеркалось. Спускались блѣдно-лиловыя сумерки, замѣняющіе въ Іюнѣ на сѣверѣ ночь. Посвѣжѣло. Стала ощущаться сильная сырость. Въ саду скамейки и перила террасы. покрылись росой.

— Фу, какъ я устала! — проговорила Марья Павловна, провозившаяся вмѣстѣ съ горничной Аинушкой около узловъ съ подушками и одѣялами и указывавшая ей для кого гдѣ устраивать постели. — Руки, ноги подломились — вотъ какъ я устала! Напиться поскорѣе чаю, да и лечь спать. Что не успѣли разобрать изъ корзинъ — завтра разберемъ. Куда торопиться!

— Да и я усталъ, — проговорилъ Михаилъ Ивановичъ.

— Вамъ-то съ чего уставать? — усмѣхнулась горничная. — Только ходили и папиросы курили. А насчоть работы, такъ даже ни чуточку ни до чего не дотронулись.

— Какъ ты смѣешь такъ съ бариномъ разговаривать, дерзкая! — закричала на нее Марья Павловна.

— А что-жъ я сказала? Я правду сказала. Конечно-же…

— Иди и ставь сейчасъ самоваръ.

— Нѣтъ, ужь благодарю покорно. Пусть кухарка сегодня поставитъ. А мнѣ надо бѣжать въ мелочную лавочку, пока не заперли. У меня ни капли помады нѣтъ на завтра. Помаду свою я въ городѣ забыла.

— Михаилъ Ивановичъ, да она совсѣмъ отъ рукъ отбивается

— Ахъ, матушка! Справляйся сама, какъ знаешь. У меня голова кругомъ идетъ… Матрена! Ставь самоваръ, пожалуйста! — крикнулъ Михаилъ Ивановичъ кухаркѣ.

— Самоваръ поставленъ, — послышался отвѣтъ.

— Ну, такъ живо. А ты ступай въ лавочку за помадой, да скорѣй назадъ, — обратилась Марья Павловна къ горничной. — Бобы-то не разводи тамъ.

— Да, да… Поторапливайся, — подхватилъ Михаилъ Ивановичъ. — Я запираться буду. Запоры-то здѣсь ой-ой-ой!

— Да никакихъ нѣтъ, — отвѣчала кухарка. — Я давеча, когда вы еще не пріѣзжали, за хлѣбомъ съ обѣду въ лавочку бѣгала, такъ ужъ ладила какъ-нибудь кухню запереть, чтобы посуду не украли, и ни ключа, ни замка, ни даже пробоя. Ничегошеньки нѣтъ.

— Да что ты! Не можетъ быть! — воскликнулъ хозяинъ.

— А вотъ извольте сами посмотрѣть. На ночь въ кухнѣ нельзя будетъ никакой посуды оставить — все уворуютъ. Еще если-бы на сегодня можно было мнѣ самой въ ней спать лечь, а то кухня такая, что въ ней и не повернешься.

Михаилъ Ивановичъ бросился къ наружнымъ дверямъ въ кухнѣ.

— Такъ и есть. Никакихъ запоровъ. И у лицевого, и у задняго входа ни задвижки, ни крючка, — сказалъ онъ. — Даже дверныя скобки отвинчены. Какъ-же мы спать-то будемъ, не запершись! Все у насъ разворуютъ. Матрена! Зови сюда скорѣй дворника.

Является дворникъ, и уже пьяный.

— Послушай, любезный, какъ-же вы сдаете дачу, если ни у одной двери запоровъ нѣтъ! — встрѣчаетъ его Михаилъ Ивановичъ. — Надо ложиться спать, и не знаемъ, какъ запереться. Ни задвижки, ни крючка — ничего нѣтъ.

Дворникъ покачнулся на ногахъ и отвѣчалъ:

— Какъ нѣтъ? Что вы! Помилуйте… Запоры должны быть въ аккуратѣ.

— Знаю, что должны быть въ аккуратѣ, но ихъ нѣтъ. Вотъ посмотри.

— Что за шутъ! И въ самомъ дѣлѣ, нѣтъ. Ужъ это не домовой-ли подшутилъ? А только, сударь, не извольте сомнѣваться. Теперича, ежели сюда плевую задвижку или крючекъ ледащій… то въ лучшемъ видѣ…

— Ну, давай сюда крючекъ, давай задвижку

— А это ужъ, сударь, завтра. Теперь какія-же задвижки къ ночи!

— Какъ, какія задвижки къ ночи! Какъ-же мы спать-то будемъ, не запершись? Къ ночи-то задвижки и нужны, а то наши вещи разворуютъ.

— Вещи? Насчетъ этого, сударь, не сомнѣвайтесь. У насъ здѣсь мѣсто спокойное, и ни — Боже мой! Я вотъ семъ годовъ въ здѣшнихъ мѣстахъ дворникомъ, а чтобы какое баловство — Боже избави!

— Да что ты мнѣ говоришь! Зачѣмъ ты меня утѣшаешь? Я все равно не могу спать не запершись. Ни у балконной двери нѣтъ запора, ни у кухни. И кухня безъ замка.

— И кухня безъ замка? — удивился дворникъ. — Ну, это, надо полагать, кто-нибудь отвинтилъ и пропилъ.

— Вотъ видишь, даже замки дверные воруютъ, а ты говоришь, чтобы я не боялся баловства.

— Насчетъ баловства — ни-ни… Истинно говорю. Замокъ не вещи, а чтобъ вещи воровать — ахъ, оставьте. Лѣтось, правда, съ углового балкона вонъ съ той дачи парусину ободрали, а чтобъ насчетъ вещей, такъ у насъ даже и не слыхано.