Придворное общество - [88]
Но тем самым ситуация довольно быстро и круто меняется. Верх повсюду берет страх перед Мазарини. Другие гранды, опасающиеся, что и их может постичь судьба Конде, парламент, сословное собрание дворянства в Париже все требуют освобождения принца. 18 февраля он возвращается в Париж. Ранке, как всегда несравненно ясный в описании конкретной ситуации, описал положение возвращающегося принца следующим образом[169]:
«Вся ситуация переменилась. Казалось, только от самого Конде зависит завладеть тем положением, о котором он мечтал всего год назад, — положением первого человека в стране… Но чтобы играть такую важную роль, нужно зависеть только от самого себя. Конде был скован тысячей соображений. Дружба, которую он обещал самым главным деятелям фронды, обременяла его как суровый долг…[170] не будучи хозяином ни в парламенте, ни в министерстве, не уверенный в преданности герцога Орлеанского, находясь в раздоре и с дворянством, и с духовенством — что же великого мог он предпринять?»
При более детальном анализе можно было бы установить, что в та кой же противоречивой ситуации, как та, в которой находился этот чело век и фракция его сторонников, пребывало и большинство других групп и корпораций фронды. Для всей этой ситуации, с ее многообразием возможных союзов, где каждый внимательно следил за другим, чтобы этот другой не слишком усиливался, характерна также одна цитата, приведенная у Ранке (по Обери): «Государь оставлял за собой право быть его другом или врагом, по мере того как поведение данного лица давало основания для того или другого…»[171]
Желающие могут прочитать у Ранке — восхитительное изложение которого в его существенных чертах едва ли устарело после недавних исследований французских историков — о том, как принц, благодаря новым союзам внутри страны, союзу с испанцами и общей враждебности почти всех слоев общества к Мазарини, еще раз добивается успеха, как он, благодаря собственной храбрости и благосклонности военной удачи, побеждает королевскую армию в Сент-Антуанском предместье, как парижские горожане с готовностью открывают ему городские ворота и как в то самое мгновение, когда он хочет уже утвердить свое господство, когда он раздает руководящие посты своим друзьям и приверженцам[172], среди парижских горожан тут же берет верх страх перед этой слишком большой властью принца. Стремление урезать королевскую власть, чрезмерно усилившуюся и ставшую особенно ненавистной из-за личности Мазарини, отступает при виде растущей власти принца, перед страхом за собственное положение, которое до сих пор было гарантировано властью законного короля, страхом изменений существующего порядка. И, в конце концов, горожане отворачиваются от своего союзника. Баланс сил между социальными группами страны постепенно восстанавливается под окончательно обеспеченным господством легитимного короля.
Структура этих битв и той фигурации, колебания в которой они выражают, иллюстрируется тем самым с определенной стороны в изложенном выше смысле: группы и корпорации вступают между собою в союз, но каждая из них опасается, что другие обретут слишком большую власть. Каждая из них чувствует угрозу для себя от приращения власти другой. Франция расколота на слои и группы, из которых ни одна не обладает достаточной социальной базой, чтобы получить абсолютный перевес над другими. Это ставит все их более или менее в зависимость от короля как социального миротворца, как единственного гаранта покоя и относительной безопасности от угрозы со стороны соперников. Если эта напряженность между приблизительно равными по силе социальными группами предоставляет монарху исключительные шансы, то растущее поступление королевских доходов из страны и распоряжение войском, которое он оплачивает с помощью этих денег и которое, в свою очередь, обеспечивает ему прямо и косвенно регулярное поступление доходов от основной части общества, — все это позволяет королю использовать этот баланс сил и обеспечить себе значительное пространство власти.
«Людовик XIV, — говорит Ранке, имел счастье, подобно Генриху IV, возвратиться вновь в роли освободителя от незаконной власти, которая тяготила каждого и удовлетворяла лишь немногих или же совсем никого».
Не одно только счастье помогло ему в этот момент. В этом социальном поле узурпатор власти получил бы сколько-нибудь значительный шанс на успех лишь в двух случаях: либо если бы соотношение социальных сил уже сильно изменилось и он принял бы власть, стоя во главе нового усилившегося слоя как бы в качестве харизматического властителя; либо же если бы сам он настолько превосходил короля в финансовой и военной силе, что оказался бы в состоянии не только нанести решающее поражение королевской армии, но смог бы подавить также сопротивление всех групп, заинтересованных в сохранении существующего состояния равновесия. Если же не было ни того, ни другого, то весьма велика была вероятность того, что развившаяся к тому времени фигурация всякий раз заново стабилизировалась бы примерно на прежде достигнутом состоянии равновесия, и всякий вновь появляющийся властитель должен был казаться властителем незаконным, т. е. несущим в себе угрозу существующему состоянию равновесия и, таким образом, шансы такого узурпатора были, в конечном счете, весьма невелики по сравнению с легитимным королем, даже если этот последний был дискредитирован теми, кто, действуя его именем, стяжал себе всеобщую нелюбовь.
