Придурок - [2]

Вот такой он был Иван Силыч Цыпушкин!

Конечно, можно бы сказать, что человек отдавал дому всё своё время. Однако, нет — осень была его! Все три месяца начальник механического цеха теперь обязательно проводил в «Лесном Уюте» — поправлял расшатанное за трудовое время здоровье.

Проходили дни. Годы. Вот уже и сыновья переженились, разлетелись по своим местам. Внуков произвели на белый свет. Павлина до осени месяцами гостила у одного сына и у другого.

Иван Силыч не покидал отчего угла и лишь изредка наведывался к отпрыскам: «Пусть сами чаще приезжают». А осенью, как заведено, доверив скромное подворье жене, отчаливал в «Уют» на поправку.

***

Рабочая смена клонится к закату.

Напротив сидит икроногая толстуха, безостановочно трендит:

— Помогите, Иван Силыч, не знаю, что и делать с Геркой! В ладу жили, не могла нарадоваться, а вот, как третья лялька родилась, сладу с ним не стало — приходит в ночь да за полночь, а то и вовсе… А как начнёт врать… ой! А я точно знаю, что он с такими же вон бродягами у девок… в Кирсараях. Мне не верите, спросите у него сами…

Сопленосые бабы-жалобщицы вызывали у Цыпушкина раздражение, хоть он и не подавал виду. И не мудрено: всякий раз, после каждой получки, не в милиции, а в кабинете Ивана Силыча жёны искали управу на благоверных. Частенько прямо здесь же, у начальника на глазах, супружницы устраивали домашние разборки. Иван Силыч не принимал сторону нерадивого семьянина, но и его крикливую половину не одобрял: «Чё ты здесь ноешь, а?! — мысленно ругался он. — Да огрей ты его на кухне сковородкой разок, чтобы мозги повылетали и выгони к чёртовой матери!»

Вот и сейчас начальник выслушал и со словами: «Понял — не звони» выпроводил хлюпающую молодайку, а к себе на допрос позвал виноватого.

— Ты чё же это, Герасим, выдрючиваешься-то, а? — нахмурился Цыпушкин и уставил на парня суровый взгляд из-под нависшего лба. — Получку домой не приносишь. Гуляешь. Смотри — такая женщина хорошая, а ты…

— Она? Фу, лужа затхлая! — хорохористый Герка брезгливо вскидывается. — Была хорошая, да вся вышла! А вообще… если хорошая — бери её себе!

— Чего-о?! Ты это…

— Да кисло мне с ней, вот чего! — жёстко перебивая начальника, признался Герка. — Ну гляди ты, Силыч, на кого она похожа! Она ж в ребятёшках вся утонула, пузо как у свиньи… тьфу!

— Мелюзга-то твоя?

— Не спорю. Детям даю, сколько надо, а с ней жить… — парняга тряханул косматым чубом. — Да и нет на свете мужика, который бы не левачил от своей! Убей — не знаю такого!

— Я такой! — горячо вырвалось у Цыпушкина. Он закурил, густо дымя в форточку.

— О-оо… Ну разве только ты-ы… — съехидничал Герка. Он откинулся на спинку, стал насмешливо рассматривать наставника. — Слышь ты, Иван Силыч… а чё ты в бабах-то… смыслишь вобще?.. Хм, рассказал бы…

Герка спохватился, прикусил язык. Он, конечно, сболтнул такое не со зла. Однослуживцы хоть и подшучивали на стороне, но любили начальника. И Герка — тоже. Но вот вырвалось больное… не поймаешь.

— Извини, Силыч, ну уж шибко ты правильный какой-то. Так на свете не бывает.

Работяга поспешно удалился. А начальник остался стоять у окна…

***

Вот уж и весна-красна проплясала свой срок. За нею укатилось и хлопотное лето. А осенью Иван Силыч, как всегда, отправился за здоровьем в «Лесной Уют».

Осень в тот год замешкалась, тепло растворилось, и ранняя зима по всем краям ударила трескучими морозами.

В собачий холод кожевники продолжали выполнять план, трудяги механического цеха крутить болты и гайки.

Своим чередом шла размеренная заводская жизнь, как тут неожиданно ворвалась жестокая новость и ошарашила наповал: в «Лесном Уюте» умер Цыпушкин! Да ладно бы умер, как все умирают, а то….

Мужики, очухавшись от шока, истерично ржали: «Вот придурок же, а! Ну и приду-урок…»

***

Серо. Мразко. Чудит снежная крутень. У пустой машины с открытыми бортами, шушукаются любопытные бабки, крестясь и притопывая валенками:

— Господи, беда-то какая… Слыхали хоть, как помер-то? Прямо, кто чё и говорит… Верьхом, будто, на врачихе помер?..

— Да уж слыхала. Лошадиные дозы, говорят, ему все годы вкатывала… жеребуха, чёртова! — торопливо подхватила разговор соседка. Подробности её распирали:

— Говорят, самого-то… едва с кобылы энтой стащили. А уж потом, мол, замотали прямо голого пальтушкой да и закинули в покойницкий грузовик. Закинули да и забыли у дороги… Так и валялся бревном промёрзлым. Родню ждал.

— Хм, «родня»… Да они разбежалися все, как вши по штанам! Я его обмывала-снаряжала в последнюю дорожку, — прошамкала подоспевшая старушонка. Она усердно протёрла ветошкой воспалённые глазницы:

— Сродственники называются! Тьфу! Ежлиф не завод бы, дак… А ведь у него и хозяйка, и продолжатели есть. Не безродный какой, — бабулька сунула тряпку в карман, подняла ворот фуфайки:

— Вишь ли: «брезговають они»! А когда на его шее сидели… — знатуха досадливо махнула корявой пятернёй. — Мы в та годи жили недалече…

— Ай-яй-яай… Сгубила, стерьва, творенье Божье! Такой хороший человек был…

— Да. Отлюбили мужика и — выбросили! Видишь, и так бывает! Ничего, Господь всех рассудит…

— Несут-несут!

— Лёгочко, мужики… табуретки придерживай… Ставь… Простимся.