Приди ко мне во сне - [20]

Длинная грязная, но бывшая когда-то белой, тряпка была обернута вокруг его головы. Ее концы спускались по костлявым плечам вниз на коричневое одеяние из хлопка с глубоко въевшейся в него грязью. Поколение за поколением как эстафетную палочку передавали жители пустыни бремя этой извечной задачи: вот так вот, с тихим скрежещущим ритмом, медленно посыпать песком, скрести, шлифовать эти камни, восстанавливая гробницу фараона. Теперь эта палочка у него.

И Мери вдруг почувствовала – это было как гипноз, – что тоже вместе с ним переняла эту эстафету времен: зачерпывать рукой песок, рассыпать его по камню, разравнивать и потом долго скрести, шлифовать. Несколько минут она стояла и всматривалась в его искривленные пыльные пальцы, монотонно выполняющие эту бесконечную последовательность движений. Слабые, неуловимые, ускользающие из памяти вспышки пронеслись в ее сознании. Нечто призрачное, тусклое, неотчетливое дразнило ее, а затем отступало и удалялось.

Он продолжал медленно брать в пригоршню песок, рассыпать его, а затем шлифовать им плиту. А она продолжала смотреть, потеряв чувство времени, чего-то ожидая.

– Беттс, посмотри, что за махина! – произнес сзади нее глубокий мужской голос. – Дорогая, сфотографируй, пожалуйста, меня здесь.

Мери поморщилась, закрыла глаза и вздохнула.

– Сюда, леди и джентльмены. Сюда, – послышался голос гида. – Поторопитесь, поторопитесь.

После некоторого колебания Мери повернулась и неохотно последовала за остальными по направлению к шести раскрошившимся, разрушенным временем каменным наслоениям. Часть из них были мастабы, темно-коричневые гробницы в форме параллелепипеда с наклонными стенами и плоской крышей. Кроме них, были так называемые ступенчатые пирамиды – теперь они представляли собой окаменевшие нагромождения, похожие на штабели. Согласно преданиям, пирамиды служили фараонам лестницей, по которой они восходили на небо. Поэтому самые древние пирамиды были ступенчатыми, имели форму лестниц, и только у более поздних стены стали делать гладкими. Почему это так, никто не знает.

Мери очень сильно отстала, потом и вовсе остановилась. Знакомая уже, едва уловимая вспышка вновь промелькнула в ее сознании. На этот раз она была сильнее и проникла в самую сердцевину ее сущности. Ощущение какого-то близкого, надвигающегося переживания заставило ее повернуться и по своим же следам в песке вернуться к колоннаде храма, к шлифовщику камней.

Она двигалась, ориентируясь на глухой, скрежещущий звук, и наконец увидела его снова. Он сидел на том же самом месте, медленно беря горсть песка, разбрасывая его по плите, а затем шлифуя. Она села перед ним на песок, сложив ноги по-турецки, уперлась локтями в колени и положила подбородок на ладони. Села и стала молча смотреть.

Наконец она решилась и знаками уговорила шлифовщика разрешить ей поработать над камнем. Захватив горсть песка, она разбросала его по поверхности и начала медленно шлифовать. К ней неожиданно быстро пришла сноровка, как будто прежде она занималась этим бесчисленное количество раз.

Старик пристально следил за ней. Через некоторое время, удовлетворившись качеством ее работы, он пошел искать другой камень, а она продолжала вводить себя в транс своими собственными гипнотическими движениями – зачерпыванием песка ладонью, разбрасыванием его и шлифованием. И этот ритм, и все рабочие движения казались ей знакомыми с детства.

Над головой кружил и издавал призывные крики сокол.

В сознании Мери снова вспыхнули какие-то неясные, расплывчатые воспоминания. Вспыхнули и погасли. Она бросила быстрый взгляд на старика. Его глаза стали теперь темными, цвета охры, и сам он казался ей таким же застывшим и безжизненным, как эти гробницы вокруг. Через секунду его силуэт растаял в воздухе.

Она продолжала смотреть в пространство, где он только что был, окончательно потерявшаяся во времени и по-прежнему чего-то ждущая.

Иссушающая душу боль проникла в нее и лопнула внутри.

Одиночество.

Она была мучительно, страшно одинока. Лишенная всего, что составляло смысл ее жизни. Мери взяла горсть песка и рассыпала по камню.

От работы ее руки стали коричневыми, ладони потрескались, пальцы искривились. Вот что сделали с ними эти бесконечные дни песка и печали. И теперь под этим безжалостным солнцем ей предстоит продолжать тупую, бессмысленную работу до скончания дней.

Надо, надо шлифовать камни для гробницы фараона.

Сокол крикнул снова и описал над ее головой круг, а ее искривленные руки продолжали брать пригоршни песка, рассыпать его по камню, чтобы потом шлифовать, шлифовать, шлифовать… И так день за днем, год за годом. И это будет смыслом ее жизни. Навсегда. И она будет одна. Совсем одна.

Невероятно остро защемило сердце. Глубокое отчаяние пытало, мучило ее тело. Душа ее кричала: «Где ты?»

Но отклика не было.

От этой мучительной боли она заплакала. Глубокое, отчаянное рыдание, не рыдание даже, а вопль, вырвалось из ее горла.

– Где ты?

На плечо ей легла рука.

– Я здесь, – послышался мягкий голос.

Она вскинула голову и сквозь слезы увидела его, сидящего рядом. По его лицу было видно, что ему тоже больно. Он взял ее к себе на колени и стал баюкать, прижав голову к своей широкой груди.