Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян - [38]

Перед ханским дворцом татарские и русские женщины продавали сладости. Они сидели тут в цветастых домашних халатах, различаясь лишь чертами лиц. Одна перебивала другую. Какие-то польки во вьетнамках сидели на ограде мавзолея Диляры Бикеч, которая, по мнению Пушкина и Мицкевича, была полькой, захваченной татарами в ясырь. Хан, якобы, влюбился в нее и взял в жены. Одна из приезжих женщин держала на коленях Крымские сонеты и дрожащим голоском декламировала: Среди густых садов, в расцвете юных лет, / Одна из лучших роз осыпалась, увяла! / Как стая мотыльков в дне золотом пропала, — / Так молодость прошла, оставив грусти след[120].

Вторая начала хлюпать под носом и поглаживать стенку, на которой сидела.

— На севере горит над Польшей гроздь планет, — продолжала декламировать готовая разрыдаться экзальтированная девица. — Откуда столько звезд так ярко засверкало? / Не твой ли это взор, который смерть украла, / Зажегся в небесах, преобразившись в свет?.

Я глядел и не мог поверить собственным глазам.

— О, полька! — завыла экзальтированная, а ее подружка продолжала демонстрировать собственные чувства на стенке. — Я, как ты, окончу жизни дни / От родины вдали… Найду я здесь забвенье, / И, может, кто-нибудь в кладбищенской тени / Беседой оживит немое запустенье: / Звучит родная речь — ты оживешь в ней…

Рядом сидел на корточках старый татарин и пас коз. Он с любопытством поглядывал на девиц. Рядом с ним на земле лежала раскрытая книжка. Это был Код Леонардо да Винчи Дэна Брауна.

На квартиру я шел окружной дорогой, все время теряясь. Стадион Дружбы Бахчисарай зарастал сорняками и трескался, точно так же, как в фильме Мир без нас. Все вместе выглядело какой-то социалистической и дико провинциальной версией античных развалин. Якобы, Шпеер с Гитлером, обдумывая свои нацистские гигастроения, принимали во внимание Ruinenwert, то есть то, как эти здания будут выглядеть через тысячу лет в виде руин. Вполне возможно, что социалистические архитекторы, которые — как и все в Центральной и Восточной Европе — в глубине души, каким-то извращенным образом восхищались немцами, тоже принимая это во внимание. Во всяком случае, так это выглядело. Сквозь щель в двух половинках ворот я вскользнул в средину и вышел на газон. Здесь трава доходила мне до пояса. Вот это, курва, были просторы сухопутного океана. Ну ладно, пускай будет пруд. На завалившихся трибунах парни жрали водку и пялились на меня, заслоняя глаза от солнца. Я им помахал, а они — неохотно, затягивая время — поднялись и начали спускаться в мою сторону, чтобы исполнить извечную обязанность и дать мне в кость. Я же отступил по протоптанной ранее дорожке. А за ворота стадиона парням выходить уже не хотелось.

Мы с Николаем сидели за поставленным во дворе столом и тихонечко употребляли виноградную самогонку, которую гнал сосед, пан Вася. Пан Вася, как я узнал, был инженером на здешней электростанции. И вообще, все здесь были инженерами. Немного как в Атомицах[121]. Дед кацап был инженером, бабуля хахлачка — тоже. Это был поселок инженеров. Я собственным глазам не верил. Вот эта вот дерёвня без асфальта, эти распиздяйские садики — это было инженерским поселком? — Да, — ответил мне Николай. — Здесь все инженеры. А дома мы получили от электростанции. Коммунизм был хорошей системой. Ты не заметил, что все такие же самые?

— З-заметил, — с изумлением дошло до меня. — И ты тоже инженер?

Николай вздохнул.

— Ну, не совсем, — признался он. — Родители подгоняли, только мне учиться не хотелось. Я в Ялте, — сказал он, — в гостинице работал. Золотые времена были когда-то. Лично я выдавал инвентарь для отдыха.

— И какие с того были бабки? — спросил я. — Что это был за инвентарь?

— Ну, нормальный, для отдыха, — ответил он. — Гостиничным клиентам выдавал. Покрывала, чтобы лежать на пляже, полотенца, лежаки, такие пенопластовые доски, чтобы учиться плавать, шапочки для бассейна. Вся штука была в том, — подмигнул он мне, — что все это было на шармака. А мы этого клиентам не говорили и брали бабки. И знаешь, сколько можно было выцыганить? Браток, оно только кажется, что мало, но если все одно к другому прибавить…

— И что, — спросил я, отпив глоток самогонки, — почему все кончилось?

— А, — махнул тот рукой, — «новые времена», бля. Новый шеф пришел и — сука — камеры установил, так что никакой жизни, хуй ломаный. Запретил, ну. Так я с работы ушел. За такую мизерную зарплату, так я предпочитаю вообще ничего не делать.

Луна выкатилась на небо настолько огромная, полная и круглая, как будто опухшая.

— Так с чего ты живешь? — спросил я.

— С тебя, — ответил он. — Ужасно много вас сюда приезжает. То есть, поляков. Вот скажи мне, — затянулся Николай сигаретой, — ну вот почему именно вас? Вот не немцев, не американцев, ну не знаю, бля, чехов — а только вас?

— Память материала, — ответил я.

— Чего? — спросил тот.

— Память материала. Расспроси у своих инженеров-родителей, так они тебе расскажут.

— Ты мне мозги не еби, — Николай долил стаканы. — Говори.

— О Польше «од можа до можа» слышал?

Николай похлопал ресницами над своей рюмкой, рассмеялся.