Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян - [14]

Но тут же кто-нибудь из пацанов выдавал старый номер: «дый, пан, дый, пан, я — поляк, поляк, папа-мама — поляки, украинцы — лохи», и кормежка польских экскурсий тут же прекращалась, словно кто косой срезал.

— Это же польский ребенок, польский ребенок! — сказала трубным, но сдавленным от волнения голосом какая-то женщина с грудью вперед, с большим номером бюста и таким же размером носа, и еще с явной склонностью к доминированию. Она говорила это тем же образом, как в голливудских фильмах герои в сложных ситуациях заявляют всему миру: «I'm an American citizen!».

— Это польский ребенок! Скажи, детка, где твоя мама? — уже вытаскивала она из сумки портмоне.

— Нет ее в живых, побили, украинцы, убили, — выло «польское дитя», львовский орленок, и уже через мгновение все эти молодые нищие хором заводили: «мы поля-а-аки, мы поля-а-аки, Украина — плохо, Польша — хорошо, Матерь Божья, Матка Боска», а вся экскурсия щедро, глотая слезы волнения и всхлипывая: «ах, это же польские дети, польские дети», искупала свое волнение банкнотами в десять, а то и двадцать злотых, ассигнаций в 50 злотых, правда, никто уже не совал.

— Пиздуй отсюда, — сказал Гавран пацанчику, который, вытирая грязный нос, подошел к нему со своим выученным: «дый, пан, я поляк».

— Сам пиздуй, ёбаный в рот пшек, — заявило дитя и предусмотрительно смылось, зыркая лишь, а не собирается Гавран его в задницу пнуть.

А Лычаковское Кладбище красивое было. Я пил средство для усиления потенции с хлебным квасом и думал о том, что чего-либо столь же красивого не видел нигде на свете.

Каждая гробница была словно из готического фильма ужасов, и все вместе — погружено в сочнейшую зелень, в желтизну жары, разрезано карабкающимися вверх дорожками; это был сад, растянутый между землей, сном и миром иным.

Вырезанные в камне польские слова, литеры в завитушках, выполненные в маюскулах и минускулах, раздолбанные[35] гробницы, в которых — если заглянуть — видны черепа и берцовые кости; надгробные памятники епископов в богато изукрашенных одеяниях, и которым кто-то отбил руки и головы. Одному из них цементом присобачили к обезглавленному корпусу головку куклы. Самой обычной куклы с открывающимися глазами и привитыми в резину головки локонами. Результат был таким, что мне пришлось усесться.

А потом были орлята. Польские экскурсии искали могил самых младшеньких: лет двенадцати-тринадцати, погибших тогда, в двадцатом, именно эти могилы охотнее всего фотографировались мобилками. Я же глядел на архангела Михаила с конкурентного, украинского военного кладбища. Его здесь расположили затем, чтобы уравновесить голос орлят. Архангел стоял на высоком постаменте, жопой к полякам, лицом и грудью к городу. Следовало признать, что рассчитали все ловко.

— Ты бы пошел сражаться? — спросил Гавран неожиданно. — Тогда?

Я удивленно зыркнул на него. Непонятно было, спрашивает он серьезно или нет, но я предпочел не рисковать.

— Наверное — да, — ответил я. — За компанию. Как тот цыган, который за компанию дал себя повесить.

Гавран усмехнулся.

— А ты? — спросил его я.

— Я тоже за компанию, — ответил он. — К тому же я стар для орленка.

— А на орла у тебя не хватает характера.

— Тебе тоже.

Какое-то время мы еще пялились на поляков, прогуливающихся между белыми рядами крестов. Гавран как-то искусственно рассмеялся и сделал мобилкой снимок мужика, который снимал мобилкой свою жену, которая мобилкой делала снимок белого креста, под которым лежал самый молоденький орленок, которому было десять лет.

5 Бизнес

Этого мужичка я встретил совершенно случайно где-то на окраинах Львова. Где-то возле того микрорайона, в который заезжаешь с польской стороны. Хрущобы, кущари, дорожки раздолбанные. А мужичок — ну прямо как на парад — костюм, отглаженная беленькая рубашка, галстук. Усы, лет около сорока. Элегантные мокасины легко перепрыгивали лужи. В руке он держал красно-белый пластиковый пакет с надписью «Marlboro». Мне казалось, что пакет тоже был отглажен.

— Прошу прощения, — обратился он ко мне по-русски. — Я здесь новый, только что приехал.

— Да я, собственно, тоже, — ответил я, потому что только-только вылез из маршрутки. — Чем могу помочь?

— Я ищу деловых контрагентов, — заявил на это тот.

— Лично я могу лишь пожелать успеха, — сказал я.

— А вы, — мужик похлопал меня по спине, — не желали бы войти в долю?

— Я? — страшно удивился я. — Только не надо. Я вас не знаю и вообще понятия не имею, о чем…

— В этом вот пакете, — сказал мужчина, поднимая пакет с надписью «Marlboro», — у меня план. Бизнес-план. Ничего не нужно делать, только реализовывать. Предприятие — игровой салон. Представляете? В эпоху персональных компьютеров, все те машины, флипперы[36], совершенно все — пошло в утиль. Так что купить можно очень дешево. Ну, опять же, мода на ретро. Можно снять зал, поставить машины. Тут же ведь дело не только в том, чтобы пойти и сыграть, но еще и в том, чтобы с людьми встретиться, пива попить. Мы бы это пиво продавали, и вообще. Все бы было.

— Пан, — с трудом выдавил я из себя, — ведь я же вас не знаю. Вы только что меня на улице встретили…

— А, — разозлившийся мужик махнул рукой, — пошел ты нахуй. Вот и строй тут капитализм, блин. «Возьми жизнь в свои руки», говорили, хуй им в рот…