Прибрежный пират. Эмансипированные и глубокомысленные - [53]

Некоторые деревья были еще совсем юными и веселыми, но деревья, росшие в монастыре, были много старше, чем сам монастырь, который по монашеским стандартам был еще дитя. Говоря точнее, он даже и не назывался монастырем, а всего лишь семинарией; но мы, тем не менее, будем называть его монастырем, несмотря на викторианскую архитектуру с пристройками в стиле Эдуарда VII и даже несмотря на «вудровильсонскую» патентованную «вечную» черепицу.

Позади, за стенами, располагалась ферма, на которой сильно потели полдюжины мирян, методично и неумолимо передвигавшихся по грядкам огорода. Слева, за стеной вязов, находилось импровизированное бейсбольное поле, на котором три новичка бросали мяч четвертому; игра велась, как и положено, с длинными пробежками, громким пыхтеньем и сопением. Как только раздался густой звук колокола, пробившего очередные полчаса, на переднем плане возник рой людей, похожих на черные листья, раздуваемые по шахматной доске тропинок, полускрытых учтивыми деревьями.

Некоторые из этих черных листьев были очень старыми, с щеками, покрытыми морщинами, напоминавшими рябь на глади потревоженного бассейна. Были и листья среднего возраста, чьи фигуры в развевающихся рясах в профиль казались несколько асимметричными. Они несли толстые тома Фомы Аквинского, Генри Джеймса, кардинала Мерсье, Иммануила Канта; у многих в руках были пухлые тетради с конспектами лекций.

Но больше всего было молоденьких листочков: девятнадцатилетних мальчишек со светлыми волосами, с лицами, выражавшими суровую добродетель; молодых мужчин за двадцать, уже лет пять вращавшихся в миру и оттого глубоко уверенных в себе, – их было несколько сотен, из столиц, городов и местечек Мэриленда, Пенсильвании, Вирджинии, Западной Вирджинии и даже из Делавэра.

Среди них было много американцев, много ирландцев и ирландских ортодоксов, довольно много французов, несколько итальянцев и поляков, и все они шли, непринужденно держась за руки, парами, тройками или группами, и почти у всех губы были поджаты, а подбородок выступал вперед, потому что все они были иезуитами, членами ордена, основанного в Испании пятьсот лет назад трезвомыслящим солдатом, который учил людей удерживать брешь или держать салун, читать проповедь или писать договор, и заниматься лишь этим своим делом, не задавая лишних вопросов…

Светило солнце. Лоис сошла с подножки конки у внешних ворот. Ей было девятнадцать, у нее были золотистые волосы и глаза, которые люди из чувства такта старались не называть зелеными. Когда баловни музы видели ее в вагоне конки, то украдкой вытаскивали из карманов карандаши и на оборотах случайных конвертов пытались изобразить профиль, или, точнее, взаимное расположение ее бровей и глаз. Позже, посмотрев на результат своего вдохновения, они обычно разрывали рисунки в клочки, вздыхая и ничего не понимая.

Несмотря на то что Лоис была облачена в щегольской дорожный костюм, она даже не подумала остановиться, чтобы стряхнуть пыль, покрывшую одежду в дороге, и сразу направилась по центральной аллее, бросая любопытные взгляды по сторонам. На ее напряженном лице было написано какое-то смутное ожидание, но это выражение не было ничуть похоже на то знаменитое выражение, которое появляется на лицах девушек, прибывающих на выпускной бал в Принстоне или Нью-Хейвене. Впрочем, поскольку здесь не бывало никаких выпускных балов, никто этого не заметил.

Ее интересовало, как он выглядит и узнает ли она его. На фотографии, висевшей дома над бюро, он был тощим мальчишкой со впалыми щеками, резко очерченным ртом, в плохо подогнанном одеянии послушника – единственном, что указывало на то, что он уже принял решение, как распорядиться своей жизнью. Конечно, тогда ему было только девятнадцать, а сейчас уже – тридцать шесть, и он уже давно не выглядел так, на последних снимках его фигура была шире в плечах, а волосы стали более жидкими, – но ее представление о брате всегда основывалось на впечатлении от того большого фотопортрета. И поэтому ей всегда было его немного жаль. Что это за жизнь для мужчины! Семнадцать лет приготовлений, и все еще даже не священник – и не станет им еще целый год.

Лоис казалось, что все будет слишком официально, если она выпустит инициативу из своих рук. И Лоис собиралась приложить все силы для создания впечатления сошедшей на землю радости, впечатления, которое она могла создать даже тогда, когда ее голова раскалывалась или у ее матери был нервный кризис, и даже тогда, когда она сама находилась в мечтательном, любознательном или отчаянном настроении. Ее брат, без всяких сомнений, нуждался в радости, и он ее получит, хочет он того или нет.

Приближаясь к огромной, ничем не примечательной входной двери, она увидела, что от группы неожиданно отделился один человек и, подобрав полы рясы, устремился к ней. Она отметила, что он улыбался и выглядел просто громадным – и очень надежным. Она остановилась в ожидании, почувствовав, что ее сердце забилось непривычно часто.

– Лоис! – воскликнул он, и через секунду она оказалась в его объятиях. Неожиданно ее бросило в дрожь. – Ло-ис! – снова воскликнул он, – как я рад! У меня не хватит слов, Лоис, чтобы рассказать тебе, как я ждал этого дня! Ло-ис, да ты просто красавица!