Прибрежный пират. Эмансипированные и глубокомысленные - [45]

– Но, мама, – с раздражением возразила Марджори, – Марта веселая, ужасно остроумная и дико классная девчонка, а Роберта чудесно танцует. Она популярна с незапамятных времен!

Миссис Харви зевнула.

– Мне кажется, что в Бернис говорит кровь этих диких индейцев, – продолжила Марджори. – Может, у нее такой характер, потому что произошла реверсия? У индейцев женщины ведь просто сидели вокруг костра и не произносили ни слова.

– Иди спать, глупый ребенок! – рассмеялась миссис Харви. – Если бы я знала, что ты это запомнишь, я бы тебе никогда не рассказала! А большинство твоих идей я считаю просто идиотскими, – сонным голосом закончила она.

Вновь воцарилась тишина, и Марджори размышляла, стоит ли пытаться продолжать убеждать мать в своей правоте. Людей за сорок редко удается в чем-либо окончательно убедить. В восемнадцать лет наши убеждения представляют собой холмы, с которых мы оглядываем окрестности; а в сорок пять убеждения – это пещеры, в которых мы прячемся.

Закончив на этом свои размышления, Марджори пожелала матери спокойной ночи. Когда она вышла из комнаты, в холле никого не было.

III

Поздним утром следующего дня, когда Марджори завтракала, в комнату вошла Бернис. Она довольно холодно пожелала кузине доброго утра, села напротив, пристально посмотрела на нее через стол и быстро облизнула губы.

– Что с тобой? – недоуменно спросила Марджори.

Прежде чем метнуть бомбу, Бернис выдержала паузу.

– Я слышала, что ты вчера вечером говорила обо мне матери.

Марджори испугалась, хотя внешне лишь слегка покраснела; ее ответ прозвучал спокойно:

– Где ты была?

– В холле. Я не собиралась подслушивать – поначалу…

Невольно бросив на нее презрительный взгляд, Марджори опустила глаза и притворилась жутко занятой попыткой удержать в равновесии у себя на пальце пару кукурузных хлопьев.

– Видимо, мне лучше вернуться к себе в О-Клэр, раз уж я так здесь мешаю. – Нижняя губа Бернис сильно дернулась, и она продолжила дрогнувшим голосом: – Я старалась, чтобы со мной было легко, но мной сначала просто пренебрегали, а затем еще и оскорбили! Когда ко мне приезжают гости, я с ними никогда так не обхожусь!

Марджори молчала.

– Но, как я вижу, я всем мешаю! Я тебе в тягость. Твоим друзьям я не нравлюсь. – Она умолкла, а затем вспомнила еще одну обиду: – Конечно же я пришла в ярость, когда неделю назад ты попыталась мне намекнуть, что платье мне не идет. Тебе не кажется, что я и сама умею одеваться?

– Нет, – пробормотала Марджори почти вслух.

– Что?

– Я ни на что не намекала, – кратко ответила Марджори. – Мне помнится, я сказала, что лучше уж три дня подряд носить платье, которое тебе идет, чем чередовать его с двумя страшилищами!

– Тебе не кажется, что это было не очень любезно?

– А я и не пыталась любезничать. – И затем, после паузы: – Когда ты хочешь ехать?

Бернис резко поперхнулась.

– Ах! – негромко вскрикнула она.

Марджори удивленно посмотрела на нее:

– Разве ты не сказала, что собираешься уезжать?

– Да, но…

– Ага! Так ты просто блефовала!

Некоторое время они молча смотрели друг на друга через стол. Глаза Бернис застилал туман, а на лице Марджори застыло суровое выражение, которое она обычно использовала, когда подвыпившие студенты объяснялись ей в любви.

– Так ты, значит, блефовала! – повторила она таким тоном, словно ожидала чего-то в этом роде.

Бернис призналась, расплакавшись. Во взгляде Марджори появилась скука.

– Ты же моя кузина! – всхлипывала Бернис. – Я приехала к тебе в гости! Я должна пробыть у тебя месяц, а если я уеду, моя мама обо всем узнает и станет спрашивать…

Марджори дождалась, пока ливень из обрывков слов не сменился слабым сопением.

– Я отдам тебе все свои карманные деньги за месяц, – холодно сказала она. – И эту последнюю неделю ты сможешь провести где угодно; есть тут одна хорошая гостиница…

Плач Бернис достиг высокой ноты; она резко вскочила и умчалась из комнаты.

Спустя час, когда Марджори сидела в библиотеке, полностью поглощенная написанием одного из тех изумительно туманных и ни к чему не обязывающих писем, сочинять которые умеют только девушки, Бернис появилась вновь: с покрасневшими глазами, нарочито спокойная. Она не удостоила Марджори взглядом, взяла первую попавшуюся книгу с полки и уселась, будто собираясь почитать. Марджори же продолжила писать. Когда часы пробили полдень, Бернис громко захлопнула книгу:

– Думаю, мне надо съездить купить билет на поезд.

Это было совсем не то начало разговора, которое она

придумала и отрепетировала наверху, но, поскольку Марджори не улавливала ее намеков – не уговаривала ее передумать, не говорила, что все это было ошибкой, – ничего лучше ей в голову не пришло.

– Сейчас, я только закончу письмо, – ответила Марджори, даже не оторвав взгляда от бумаги. – Хочу отправить его ближайшей почтой.

Всю следующую минуту ее ручка деловито поскрипывала; затем Марджори откинула голову и расслабилась, всем своим видом демонстрируя «к вашим услугам». И вновь начинать разговор пришлось Бернис:

– Ты хочешь, чтобы я уехала домой?

– Ну, мне кажется, – задумавшись, ответила Марджори, – если тебе здесь не нравится, лучше уехать. Что толку чувствовать себя несчастной?