Прибой - [2]

— Ты совсем спятил!

— Я не вижу почему! Дениз мне все рассказала. Ведь ты был ее любовником?

— Ну!

— Ты у нее был в тот вечер?

— Ну!

— Она же призналась тебе в том, о чем весь наш коллектив уже знал: что она полюбила другого?

— Да!

— Ну, тогда?

Клиш победно улыбнулся как штангист, сбросивший взятый вес.

— Я жду продолжения, сказал Дюпон.

— Очень просто. Узнав о том, что впал в немилость, ты вышел на улицу и бросился под машину.

Жан Дюпон издал неопределенный звук.

— Ты полный идиот! — выругался он, — Ты забыл, что я сам хотел порвать с ней четыре месяца тому назад. Дениз облегчила мне задачу, опередив меня. Она избавила меня от лишних хлопот. Она…

— Очень странно, ты мне никогда не говорил, что она надоела тебе.

— Потому что я хорошо воспитан.

— Одно другому не мешает…

— Послушай, Клиш, поверь мне: вечером седьмого декабря, покидая Дениз, я был счастлив как беглец, как утопленник, которого вернули к жизни, как…

— И поэтому ты бросился под колеса машины?

— Неправда! — закричал Дюпон. — Я поскользнулся и потерял равновесие, вот и все!

У Клиша на лице появилась мерзкая улыбка «человека, которого не проведешь».

— Гениально, — сказал Клиш. — К сожалению, свидетели придерживаются другого мнения! «Это поступок отчаявшегося человека»- вот что все говорят.

Жан Дюпон совсем разъярился:

— Подлец! Подлец! — рычал он, — Но Дениз — то? Вы расспрашивали ее на работе? Она вам не объяснила?

— Она объяснила, что ты очень ранимый человек и сожалеет, что обошлась с тобой слишком жестоко.

Лицо Дюпона вспотело. Своей белой лапой снежного человека он раздвинул бинт на лице. Дышал он прерывисто. У него был взгляд нетрезвого и слабоумного.

— Слушай, — сказал он, наконец. — Я признаюсь тебе. Я не только не люблю Дениз, я ее ненавижу. Даже если мне ее принесут голой на блюдечке, я отвечу: «Нет, не хочу». Она неуклюжая, жирная и выцветшая. У нее ужасные зубы. Ходит как утка. Плохо одевается. А руки! Ее руками только детей душить!

— Ну, да, рассказывай! — сказал Клиш с хитрой ухмылкой.

Опустошенный, раздавленный Жан Дюпон вертел головой по подушке.

— Видишь ли, — продолжал Клиш, — твое тщеславие меня удивляет. Что позорного, если любишь женщину и готов умереть, когда она тебя бросает.

Дюпон закрыл глаза, как будто собирал всю свою энергию перед последним штурмом.

— Клиш, — сказал он, наконец, — я не желаю больше тебя видеть. Вон отсюда! И больше не приходи ко мне.

Но Клиш, пропустив мимо ушей брань своего товарища, со снисходительным видом поправлял одеяло больного.

— Успокойся, — говорил он ему, — ты очень шевелишься, обнажаешься, тебя просквозит! Какой ты чудак, однако!

— Я запрещаю тебе называть меня «чудаком».

— А знаешь ли ты, что наш начальник отдела Маландрен посетит тебя сегодня вечером?

— Мне наплевать! — заскулил вдруг несчастный. — Мне наплевать! Мне на все наплевать!

Он облокотился, но острая боль в плече надломила его, и он свалился как груз на подушку. Сквозь туман головокружения он увидел, что Клиш встал, надел пальто и тусклую, похожую на шампиньон, шляпу. Звук шагов стал удаляться. Хлопнула дверь. И Жан Дюпон понял, что его оставили в покое.

* * *

Месье Маландрен был маленьким толстячком, щеки его заплыли желтым жиром, нос на лице сидел картошкой, а глаза были черными и блестящими как навозные мухи.

— Вы славный малый! — сказал он, садясь рядом с Жаном Дюпоном, — И можете гордиться, что потрясли спокойную жизнь нашего отдела.

— Вы очень любезны, — ответил Жан.

— Какое приключение! Знаете, вы меня поразили!

— Чем?

— Прекрасно любить до такой степени, когда начинаешь презирать смерть.

— Но я не люблю и не презираю смерть!

— Друг мой, — сказал Маландрен, — мне сорок семь лет. Но я тоже был молод. И я вам скажу просто: «я вас понимаю. На вашем месте, может быть, я поступил также». Порядочные мужчины испытывают сильные страсти.

Жан Дюпон был опустошен утренней сценой. Тем не менее, он запротестовал:

— Это несчастный случай…Это не попытка самоубийство, месье Маландрен…

У месье Маландрена на губах появилась улыбка отца семейства.

— Вы славный парень, — сказал он, — и ваша скромность делает вам честь. Знаете ли вы, что я ходатайствовал перед месье Мургом по поводу вашего повышения?

— Спасибо, месье Маландрен, — пробормотал Дюпон, — но я вас уверяю…

— Жмите мне руку, дорогой Дюпон. Мы оба чувствительные. Мы понимаем друг друга с полуслова.

И месье Маландрен пожал своими пухленькими пальцами громадную забинтованную лапу несчастного.

* * *

Оставшись снова один, Жан Дюпон размышлял над последним визитом. Сначала он негодовал против романтической интерпретации каждого посетителя по поводу его несчастного случая. Наверно, Дениз Паке лопалась от гордости, что он хотел умереть из-за нее. Играла от души роль фатальной, любвеобильной женщины, опустошительницы мужчин. Она хвасталась, говоря «бедняжка», упоминая о нем. Она носила дешевую бижутерию в дорогих оправах, красила губы помадой цвета бычьей крови, наращивала ресницы тушью до размеров кухонной щетки. Какая жалость! А он, уже не любивший ее, он, намеревавшийся порвать с ней задолго до того, как она сделала то же самое по отношению к нему, он оказался в анекдотическом положении отвергнутого воздыхателя! На глазах у всех он становился жертвой, выжатым лимоном, надоевшей игрушкой, которую капризный ребенок пинком отправляет под батарею.