Приближение к великой картине - [32]

Степа не выдержал, врезал Люстре ногой по заду.

— О, глупец, — сказал Люстра. — Но я великодушен. Кстати, люди и не такие уж скоты, как принято думать. Поняв чудесную сущность Ра, они начали его прятать от повседневности. Бог солнца у разных народов стал называться по-разному: у египтян — Амон, у греков Апполон, у славян Даждь-бог, или Хорс. Даждь-бог, якобы, дал славянам классовое сознание — марксизм...

Вот тут мы и поняли, что за Люстрой кто-то стоит, поскольку даже ухмылка в сторону основателя интернационала нами не испускалась, а в Люстрином нигилизме рдела простительная лишь отсталым старухам ирония, но дубасить Люстру нам, честно говоря, было лень.

— Ра остался как бы душой солнца, — прошептал он, — его божественной сущностью, выражаемой лишь в согласии, как Божий дар. Люстра умолк, и нам показалось, что он, упрямец, принципиальный грязнуля и сквернослов, всхлипнул. Мы даже поняли, почему. Люстрина лекция открывала такие горизонты и такие возможности для открытия, что действительно впору было кричать и плакать от серости и нетерпения. Сила восторга в Люстре была так стиснута чахлым телом, так напряжена, что не лопнуть по всем швам, не заорать по-кошачьи и не пуститься вскачь мог только гигант.

Тут нам Люстра и объяснил о кроманьонцах — народах Ра, об их высокой цивилизаций, об освоении ими не только сущностей красоты, но и понимания небесной механики и земной геометрии. Он рассказал нам, что, окрепнув умом в средиземноморской прибрежной полосе и на островах, народы, говорящие на языке Ра, пошли растекаться вширь, создавая древнейшие очаги древнейших культур. Одна такая струя нашла себе русло, которое вывело ее в степь между доном и Волгой. Там струя растеклась озером.

— А названия тех рек в древности, заметьте, были обескураживающими: Дон назывался Синдом, а Волга называлась Ра.

Люстра был так красив, что мы сели. Нет, он, конечно, еще не тянул на то, чтобы мы перед ним вскакивали, но мы уже обрекли себя на идолопоклонство.

Сам Люстра движение наших душ понял неправильно — так, что мы его немедленно начнем бить — отодвинулся от нас и торопливо объяснил, что нахватался всего от своего обретенного через стену соседа, пожилого и больного сердцем, и что каждая наша ему оплеуха — это оплеуха соседу.

— Заметьте, — вопил он, утратив, впрочем, непререкаемый вид оракула, — после блистательного Ра боги измельчали, стали жениться на своих сестрах, сделались коварными, звероподобными, жирными или, наоборот, чахоточными, с заискивающей философией, в том числе и спасением через веру в Спасителя и совершенствованием через детей. У Ра не было философии, у него была только жизнь, могучая, как Ниагара. — Люстра выпучил глаза под очками, воспламенил их силой мысли и прозрения в прошлое, которое, как известно, смыкается в кольцо с будущим.

Мы поднялись с пыльной травы. Стряхнули одежду. Люстра ждал. Когда мы поднесли к его черешнеобразному носу свои несвежие кулаки, он фыркнул:

— Мыслитель не зависит от жалких угроз.

— А чем докажешь, что прародина индоевропейцев была в степи между Доном и Волгой, а не в Анатолии и не на Балканах?

— Конем! — сказал Люстра. — Ни на Балканах, ни в Анатолии еще не было коня. Не было всадников. Тем более, не было его и на земле фризов. Гад буду. Могу побожиться...

И уже много лет спустя в замечательной статье Э. Берзина я прочитал, что "местопребывание протоиндоевропейцев накануне их распада на отдельные группы надо искать только в той археологической культуре, где — по крайней мере, в третьем тысячелетии до новой эры — коневодство приобрело массовый характер и уже существовал массовый культ коня..." В шумерской литературе в то время не было для лошади даже названия — коня называли ослом гор. Но к северу от Черного и Каспийского морей в слоях четвертого тысячелетия до новой эры обнаружены кости домашней лошади и части древней узды — свидетельство освоения всадничества. Если бы это знал Люстра, он бы весь без остатка превратился в сверкающий пар и вознесся бы в небеса, как сам тогда говорил — к чертям собачьим.

Некоторые ученые считают, что передвижения индоевропейцев, как такового, и не было, была как бы эстафетная передача языка: от племен с более высоком культурой племенам с более низкой культурой, а приход индоевропейского языка в Индию, где главенствовала высокая цивилизация Хараппы, объясняют упадком этой культуры в связи с многолетней засухой.

Язык, видимо, может передвигаться и как эстафета, но Бог — Бог идет с человеком, в его гуще, может быть, иногда лишь на шаг впереди.

Мне, как бывшему физкультурнику, понятна тяга людей к броску. В броске есть что-то от высших сил, фатальная необходимость — понуждение духа. Вот племя копит уверенность, как бы кристаллизует цель — а что такое истина, как не осознание цели — и в один прекрасный момент устремляется в неведомое. Верхом на коне.

И женщины, и дети. Необходимые грузы на волокушах. По-видимому, телег в третьем тысячелетии до новой эры еще не было. Что там, за горным перевалом...

Синдом окрестили и главную реку Индии, и самое Индию — и главное божество пришельцев носило имя Синдра. Пусть они назовут имя своего бога, и они назовут адрес своей прародины. Синд — Ра — персонифицированная память о родных степях.