При загадочных обстоятельствах - [26]

Старуха дремотно клюнула носом:

— Мы усю жизнь у нужде.

— Сыновья не помогают?

— Сыны — отрезанные ломти, чего с них возьмешь.

— Где ваш Захар?

— У тюрьме сидит.

— Он же, говорят, освобождался.

— Ослободился и опять сел.

— Кто вам об этом сообщил?

— Старик мой.

— А старику кто?

— Вроде друг Захара какой-то объявлялся, переночевал у нас и тем же разом сгинул.

— Давно это было?

— Несколько дён назад. В точности, родимый, не помню, врать не хочу.

— Как он выглядит?

— Ростом высокий, а лицо не разглядела — в темноте шел в дом, по темноте спозаранку и ушел.

— Один?

— С Гриней Репьевым.

— Они, что, знакомы были?

— Не знаю, родимый, врать не хочу,

— О чем говорили?

— Не слухала я ихнюю болтовню.

— Как Репьев у вас на квартире жил? — опять спросил Антон.

Старуха пожала худыми плечами:

— Как усе квартиранты живут. Пятерку у месяц за ночлег платил, а питался сам. Нам кормить его нечем было.

— Говорят, он выпивал часто…

— А теперь многие мужики пьют.

— Не буянил пьяный?

— Не, не буянил, врать не стану. Только, как сильно перепьет, тюремные песни затягивал и плакал.

— Когда последний раз Репьев к вам заходил?

— Кажись, с Захаровым другом…

— Деньги в долг не занимал?

— Откуда у нас деньги, чтобы в долг раздавать…

— Хозяйство у вас приличное. Неужели не хватает денег?

— Старик деньгами усю жизнь правит. Не знаю, родимый, куда они у него расходятся, врать не хочу.

Старуха устало склонила голову и, как показалось Бирюкову, даже всхрапнула. Антон задал еще несколько вопросов и, не получив в ответ ничего вразумительного, попрощался.

В бригадной конторе, тихой в это позднее время, кроме бригадира, никого не было. В неизменной морской фуражке, Гвоздарев подбивал на счетах какую-то сводку. Указав взглядом вошедшему Бирюкову на стул у окна, он несколько раз двинул костяшками туда-сюда и с удовлетворением откинулся на спинку стула:

— Вот работнул сегодня Тропынин! Два суточных плана сделал. Придется простить парню раздавленную флягу с молоком. Утром в его честь флаг трудовой славы поднимем. — Улыбнулся и без перехода спросил: — Что бабка Екашиха рассказала?

— Измученная она до изнеможения, спит почти на ходу, — ответил Антон.

— И сам Екашев, как присядет, так дремлет. Они ж, как египетские рабы, спин не разгибают. Хронически не высыпаются.

— Что за нужда у них такая?

— Загадка!.. Я, например, ничего понять не могу. Степан пенсию хорошую получает, но дело даже не в пенсии. Прошлую осень наш бухгалтер из интереса подсчитал, сколько Екашев получил денег из колхозной кассы… — Гвоздарев придвинул к себе счеты и принялся отщелкивать костяшками. — Нетель на четыреста рублей сдал, двух бычков на восемьсот, кабана почти на двести пятьдесят да картошки на тысячу. Итого получается… Две тысячи четыреста с лишним рубликов, не считая того, что еще одного борова Степан продал мясом в райцентре на базаре да, наверно, полдесятка овец туда же свез. Живут Екашевы вдвоем. В месяц, по словам продавца, тратят через наш магазин не больше двадцати рублей. Где остальные деньги?..

— На сберкнижку, видимо, складывают…

— В том-то и дело, что нет у Екашева сберкнижки. Одевается, сами видели, как. Сегодня перед отправкой говорю Степану: «Переоденься почище, не стыдно в навозных штанах в больницу ехать?» А он серьезно отвечает: «Нету у меня, Гвоздарев, во что переодеваться». Ну, мыслимо ли в наше время такое?..

— У них действительно в доме одни обноски.

— А в Серебровке издавна повелось: не годна стала одежонка, тащи Екашевым — доносят до последней нитки.

Антон невесело усмехнулся:

— Вот уж в самом деле, как сказал бы Кротов, загадочные обстоятельства. Может, все-таки, Екашевы на детей тянутся?

— Дети от них отреклись. Старший Иван — мой ровесник, даже когда-то дружками были. Не так давно разговорились с ним, спрашиваю: «На вас, что ли, отец жилы рвет?» Тот с болью: «По конфетке внукам ни разу не купил. Одна песня у старика — на беспросветную нужду жалуется»…

Припоминая старшего сына Екашева, Антон спросил?

— Иван, кажется, танкистом служил?

Гвоздарев кивнул:

— Знаете?

— Я еще школьником был, когда он то ли в отпуск, то ли закончив службу — в танкистской форме к родителям приезжал. Помню, здоровый такой, спокойный парень.

— Точно. Ванюшка Екашев за свою жизнь, наверно, мухи не обидел.

— А остальные сыновья?

— Остальные — тоже спокойные ребята, кроме Захара. Этот прохвост! Лет пять тому назад после колонии появлялся здесь. Заграничным коньяком перед деревенскими парнями хвастался. Спустил деньжонки, сколько было, и опять скрылся.

— Бабка Екашиха сказала, будто друг Захара у них недавно ночевал. Не видели?

— Я днем почти не бываю в селе. Да и вряд ли Захаровы дружки станут мне или участковому Кротову на глаза попадаться. Захар, по-моему, крепко завяз в уголовщине.

— Давно в Серебровке бригадирствуете? — спросил Антон.

— Шестой год.

— Помнится, вы на флоте служили…

— В общей сложности пятнадцать лет флоту отдал. Боцманскую школу закончил. После увольнения в запас устроился в Черноморское пароходство. На судах загранплавания работал. Повидал белый свет.

— И что же в родной край потянуло?

Бригадир усмехнулся:

— После женитьбы скучно стало по белу свету мотаться. Отдал якорь с женой у ее родителей в Евпатории. У меня диплом малотоннажника есть. Устроился на пассажирский теплоход «Герой Токарев» вдоль Евпаторийского пляжа отдыхающих прогуливать. Сначала вроде ничего казалось, потом надоедать стало…