При свете Жуковского. Очерки истории русской литературы [заметки]

1

Не буду здесь перечислять имена писателей, чьи работы мне очень дороги: об этом можно узнать из книги «Замечательное десятилетие русской литературы» (М., 2003) и пяти выпусков «Дневника читателя» (М., 2004–2008).

2

Нападал, кстати, тоже на разных писателей. В частности, на тех, чьи работы прежде публично оценивал весьма высоко (да и не разочаровался в них из-за того, что авторы стали писать иначе).

3

Подчеркну, что неприятие вызывает агрессивная тенденция возвеличивания non fiction за счет принижения, а то и отрицания «литературы вымысла», а не замечательные сочинения, строящиеся на сопряжении воспоминаний, исторических изысканий и размышлений. Даже самый сжатый рекомендательный список литературы последних десятилетий я не могу себе представить без «Бестселлера» Юрия Давыдова и романа-идиллии Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени».

4

То была третья из организованных Мариэттой Омаровной Чудаковой конференций на родине автора «Архаистов и новаторов». Первые Чтения прошли в 1982-м, тридцать лет спустя, в 2012-м, состоялись Шестнадцатые; двухгодичный цикл не нарушался ни разу.

5

Поздние следствия этих блужданий представлены статьями о мистерии Кюхельбекера, гипотетическом замысле Дельвига, полемике Гоголя с Нарежным в «Миргороде», прозе Соллогуба. Перед графом Владимиром Александровичем чувствую себя особенно виноватым – об этом замечательном, но незадачливом писателе надлежало рассказать и подробнее, и тщательнее.

6

Вышла она в серии «Судьбы книг» под одной обложкой с работами моих друзей о Державине и Батюшкове; см.: А. Зорин, А. Немзер, Н. Зубков. «Свой подвиг свершив…» М.: Книга, 1987.

7

Андреев заведовал «зарубежной» кафедрой, был специалистом по французской литературе ХХ века. Лекций его я не слышал, работ не читал, ибо ни Роллан, ни Сартр, ни Бретон, ни «новый роман» меня никогда не интересовали. Друзья-французисты говорили, что Андреев специалист знающий, а человек – хороший. Последнее чувствовалось и издали. Было понятно, что относительная «либерализация» факультета – его работа. За это Андреев и поплатился. Сняли его с громким треском (впрочем, заведующим кафедрой оставили). Отставка связывалась с лекцией, которую в сентябре 1979 года прочел на филфаке приехавший в СССР Р. О. Якобсон (читал он в поточной аудитории, забитой до предела) и сопровождалась отвратными сплетнями. После смерти Л. Г. была опубликована его книга «Философия существования. Военные воспоминания» (М., 2005), написанная еще во время войны. Записки совсем молодого человека поражают как предельной прямотой рассказа о кошмаре 1941—42 годов, так и глубиной понимания того, что тогда происходило.

8

Три года я ходил в легендарный турбинский семинар, но радости это не приносило ни В. Н., которому я явно мешал, ни мне; В. Н. сыграл важную роль в судьбах многих коллег, ко мне относился хорошо – особенно когда я из его семинара ушел; понимать интеллектуальную прозу и тесно связанное с ней жизнестроительство Турбина я по сей день не умею.

9

Воспоминания ее друзей и настоящих учеников собраны в книге «Памяти Анны Ивановны Журавлевой» (М., 2012).

10

Не вылетев за академическую неуспешность либо воспетые Языковым буршеские забавы!

11

Доклад лег в основу статьи, позднее вошедшей в монографию автора; см.: Зорин А. Послание «Императору Александру» В. А. Жуковского и идеология Священного Союза // Новое литературное обозрение. 1998. № 32. С. 112–132. Зорин Андрей. Кормя двуглавого орла… Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII и первой трети XIX века. М., 2001. С. 269–295. Ср. корректирующую формулировку – «почему никто не понимал Жуковского?» в интересном и перспективном опыте интерпретации одного из самых «непонятных» сочинений Жуковского: Виницкий Илья. Поэтическая семантика Жуковского, или Рассуждение о вкусе и смысле «Овсяного киселя» // Новое литературное обозрение. 2003. № 61. С. 119.

12

Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1976. Т. 1. С. 121 («Литературные мечтания», 1834).

13

Лотман Ю. М. Собр. соч. М., 1998. Т. 1. Русская литература и культура Просвещения. С. 254.

14

Отметим важные исключения: Янушкевич А. С. Этапы и проблемы творческой эволюции В. А. Жуковского. Томск, 1985; Киселева Л. Н. Карамзинисты – творцы официальной идеологии (заметки о российском гимне) // Тыняновский сборник. Шестые – Седьмые – Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. С. 24–39. Сейчас – в 2012 году – картина выглядит несколько отраднее.

15

Ср.: Гаспаров М. Л. Тынянов и проблема семантики метра // Тыняновский сборник. Первые Тыняновские чтения. Рига, 1984. С. 105–112.

16

Державин Г. Р. Соч. СПб., 2002. С. 291; Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. VIII. <Л.>, 1952. С. 229.

17

Державин. С. 132, 656, 224, 90, 198, 77.

18

Дмитриев М. А. Московские элегии. М., 1985. С. 165.

19

*Державин. С. 420–421, 390.

20

См.: Фрайман <Степанищева> Татьяна. Об одном случае скрытой литературной полемики (Жуковский в «Жизни Званской» Державина) // Лотмановский сборник. 3. М., 2004. Ср. также развивающую этот сюжет работу: Фрайман <Степанищева> Т. Державин и Жуковский. К вопросу о творческом наследовании // Пушкинские чтения в Тарту. 3. Тарту, 2004.

21

Лотман Ю. М. Поэзия Карамзина // Карамзин Н. М. Полн. собр. стихотворений. М.; Л., 1966. С. 24–25. Пользуясь случаем, укажем на до сих пор не замеченную (а потому повторяющуюся в переизданиях статьи) описку исследователя. Анализируя «историко-литературную иерархию» стихотворения, Ю. М. Лотман приводит список поэтов, упомянутых Карамзиным, в котором предпоследним называет Горация, а далее указывает на «отсутствие в этом списке Вергилия». Между тем в списке отсутствует как раз Гораций (что совершенно логично, ибо «прозаическому» адепту «золотой середины» нет места в череде «сакральных» песнетворцев, открывающейся Моисеем и Давидом), а Вергилию посвящены весьма пафосные строки: «Как Сириус блестит светлее прочих звезд, / Так Августов поэт, так пастырь Мантуанский / Сиял в тебе, о Рим! среди твоих певцов. / Он пел, и всякий мнил, что слышит глас Омира; / Он пел, и всякий мнил, что сельский Теокрит / Еще не умирал или воскрес в сем барде». То, что мы имеем дело именно с опиской (пропущенной редактором) доказывает примечание к соответствующему фрагменту текста, где называется Вергилий, автор «Энеиды», «Георгик» и «Буколик»; см.: Карамзин Н. М. С. 24, 60, 377.

22

Вяземский П. А. Соч.: В 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 220; Лотман Ю. М. Поэзия Карамзина. С. 27–32.

23

Карамзин Н. М. С. 149, 151; курсив Карамзина.

24

Там же. С. 195, 242, 250, 251.

25

Жуковский В. А. Эстетика и критика. М., 1985. С. 324.

26

Жуковский В. А. Неизданный конспект по истории русской литературы // Труды Института литературы (Пушкинского Дома). Труды отдела новой русской литературы. I. М.; Л., 1948. С. 301.

27

Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1969. С. 349.

28

Гаспаров М. Л. Записи и выписки. М., 2000. С. 9.

29

См. ниже статью «Жуковский в интерпретациях Тынянова».

30

См.: Киселева Л. Н. Карамзинисты – творцы официальной идеологии (заметки о российском гимне) // Тыняновский сборник. Шестые – Седьмые – Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. С. 24–39.

31

Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: <В 14 т.> <Л.>, 1952. Т. VIII. С. 376–377.

32

О творческой истории «Сельского кладбища» и его схождениях-расхождениях с «Элегией» см.: Фрайман <Степанищева> Т. Н. Творческая стратегия и поэтика Жуковского (1800 – первая половина 1820-х годов). Тарту, 2002. С. 17–35.

33

О литературной позиции Тургенева см: Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 372–389; прямо в связи с «Элегией» – Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб., 1994. С. 20–47.

34

Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 1999. Т. I. Стихотворения 1797–1814 годов. С. 55.

35

Поэты 1790—1810-х годов. Л., 1971. С. 244.

36

См.: Вацуро В. Э. С. 44; Лейбов Р. Г. «Элегия» А. И. Тургенева в «Вестнике Европы» Н. М. Карамзина // Тыняновский сборник. Шестые – Седьмые – Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. С. 17–23.

37

Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 153.

38

Поэты 1790—1810-х годов. С. 244, 243; Жуковский В. А. С. 56.

39

Жуковский В. А. С. 77–78.

40

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977–1979. Т. 4. С. 49; Жуковский В. А. Т. 3. С. 136. Об этом сюжете см. подробнее: Немзер А. «Сии чудесные виденья…» // Зорин А., Немзер А. Зубков Н. «Свой подвиг свершив…» М., 1987. С. 199 и сл.; Проскурин О. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М., 1999. С. 41–48.

41

Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1989. С. 126; Жуковский В. А. Т. 3. С. 36.

42

См.: Литературно-критические работы декабристов. М., 1978. С. 224–225, 36–37, 228–234.

43

Баратынский Е. А. С. 126.

44

Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. С. 457.

45

Там же. С. 435.

46

Речь Мерзлякова была позднее переработана в «Письмо из Сибири»; см.: Литературная критика 1800—1820-х годов. М., 1980. С. 187–188.

47

Кюхельбекер В. К. Избр. произв.: В 2 т. Л., 1967. Т. 1. С. 329; 128; Жуковский В. А. Т. 1. С. 347.

48

Баратынский Е. А. С. 77–78.

49

См. статьи «“Евгений Онегин” и эволюция Пушкина»; «Поэзия Жуковского в шестой и седьмой главах романа “Евгений Онегин”».

50

Лейбов Р. Тютчев и Жуковский. Поэзия утраты // Тютчевский сборник. II. Тарту, 1999. С. 49; см. также: Осповат А. Л. Жуковский в биографии Тютчева // Четвертые Тыняновские чтения: тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988. С. 15–16.

51

Плюханова Мария. Сказки Пушкина и «московский текст» // Лотмановский сборник. 3. М., 2004. С. 177–186.

52

Жуковский В. А. Проза поэта. М., 2001. С. 65–66.

53

Кюхельбекер В. К. Избр. произв.: В 2 т. М.; Л., 1967. Т. 2. С. 746 (комментарий Н. В. Королевой); ср.: «Ижорский» – программное произв<едение> К<юхельбекера> последекабрьского периода, его любимое детище. Замысел мистерии, возможно, восходит к 20-м гг. (следует понимать: первой половине 1820-х. – А. Н.), когда были написаны фрагменты незаверш<енной> поэмы о “бесе-человеке“ (“Меламегас”). (Этот черновой набросок был опубликован А. Архиповой; см.: «Русская литература». 1963. № 4. – А. Н.). Но окончат<ельное> воплощение сложилось в творч<еском> споре с “Евгением Онегиным” и “Героем нашего времени”». – Пульхритудова Е. М. Кюхельбекер Вильгельм Карлович // Русские писатели. 1800–1917. М., 1994. Т. 3. С. 257.

54

Декабристы. Биографический справочник. М., 1988. С. 95.

55

Письма Кюхельбекера из крепостей и ссылки (1829–1846) // Литературное наследство. М., 1954. Т. 59. Декабристы-литераторы. I. С. 396 (предисловие В. Н. Орлова); Мстиславская Е. П. Творческие рукописи Кюхельбекера // Государственная ордена Ленина Библиотека СССР имени Ленина. Записки отдела рукописей. М., 1975. Вып. 36. С. 14.

56

Переписка А. С. Пушкина: В 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 239. Ср.: Орлов В. Н. В. К. Кюхельбекер в крепостях и в ссылке // Декабристы и их время. М.; Л., 1951. С. 39–40; Вацуро В. Э. «Северные цветы». История альманаха Дельвига – Пушкина. М., 1978. С. 139. Н. В. Королева, видимо, не доверяя письму Кюхельбекера, условно датирует опубликованные в альманахах Дельвига стихи 1828 и даже 1829 годами; см.: Кюхельбекер В. К. Т. 1. С. 212–221.

57

О сотрудничестве Кюхельбекера в изданиях Н. И. Греча и Ф. В. Булгарина см.: Азадовский М. К. Литературная деятельность Кюхельбекера накануне 14 декабря // Азадовский М. К. Страницы истории декабризма: В 2 кн. <Иркутск>, 1991. Кн. 1. С. 337.

58

Мстиславская Е. П. С. 13.

59

Речь идет о собственно сочинении мистерии, замысел (сюжетный, но не идеологический!) которой, кажется, сформировался еще раньше (см. ниже статью «О славной поэме, бесславной мистерии и достославном романе в стихах»). Что касается до дальнейшей работы над текстом «Ижорского», то, вероятно, она продолжилась после того, как родные, пользуясь расположением динабургского коменданта, сумели передать поэту начало его рукописи (или список с нее). О содержании Кюхельбекера в Динабурге, в частности, о его свидании с матерью (без официального дозволения) см. в указанных выше работах В. Н. Орлова.

60

Языковский архив. Выпуск 1-й. Письма Н. М. Языкова к родным за дерптский период его жизни (1822–1829). СПб., 1913. С. 307.

61

7 июня 1825 года Языков из Дерпта заверял жившего в Петербурге брата: «Числа етак, например, 12 или 13 ты увидишь лице мое». 17 июля он пишет из Петербурга родным о «необходимости скорого возврата к месту моего назначения», а 26 июля помечено уже дерптское письмо к А. М. Языкову; см.: Языковский архив. С. 190, 191. Кюхельбекер переселился в Петербург в апреле 1825. 23 марта он писал В. Ф. Одоевскому из Закупа: «На Фоминой неделе я еду в С.-Петербург» – Русская старина. 1904. № 2. С. 379.

62

Языковский архив. С. 207.

63

См.: Турьян М. А. «Странная моя судьба…» О жизни Владимира Федоровича Одоевского. М., 1991. С. 83–85.

64

Кюхельбекер В. К. Т. 2. С. 288–289.

65

Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. М., 1979. С. 457–458.

66

Кюхельбекер В. К. Т. 2. С. 294, 299.

67

Манн Ю. В. Поэтика русского романтизма. М., 1976. С. 358. Ср. в упомянутом выше монологе Ижорского реминисценции «Кавказского пленника».

68

Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. С. 458, 466.

69

Жирмунский В. М. Избр. труды. Гете в русской литературе. Л., 1982. С. 122.

70

Там же. С. 122–123.

71

Кюхельбекер В. К. Т. 2. С. 747.

72

Там же. С. 289.

73

Goethe J. W. Faust. Berlin und Weimar, 1975. S. 75. В переводе Б. Л. Пастернака: «Он служит мне, и это налицо, / И выбьется из мрака мне в угоду. / Когда садовник садит деревцо, / Плод загодя известен садоводу»; цит. по: Гете И. В. Собр. соч.: В 10 т. М., 1976. С. 17.

74

Ср. наброски предисловия к несостоявшемуся изданию полного (трехчастного) текста мистерии: Кюхельбекер В. К. Т. 2. С. 750.

75

Там же. С. 281.

76

В стихотворении «Лес» (условно датируется рубежом 1810—1820-х годов) Кюхельбекер «склонял на русские нравы» другую балладу Гете о губительной любви темных сил к человеку, близко родственного «Рыбаку» «Лесного царя». См.: Там же. Т. 1. С. 122–123.

77

Об отношении Кюхельбекера к Лермонтову см. статью А. Е. Ходорова: Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 238 (там же литература вопроса).

78

Кюхельбекер В. К. Т. 2. С. 429.

79

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1079. Т. 10. С. 23.

80

Ср.: Поэты 1790—1810-х годов. Л., 1971. С. 278.

81

Об этих переложениях романа Льюиса см.: Вацуро В. Э. Готический роман в России. М., 2002. С. 210–214.

82

Лотман Ю. М. Пушкин. СПб., 1995. С. 347–348.

83

Об этом см. подробнее ниже в статье «“Евгений Онегин” и эволюция Пушкина».

84

См.: Осповат Л. С. «Влюбленный бес». Замысел и его трансформация в творчестве Пушкина 1821–1831 гг. // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1986. Т. XII. С. 187–191.

85

Цит. по: Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 622.

86

Кюхельбекер В. К. Избр. Произведения: В 2 т. Л., 1967. Т. 2. С. 281, 429; подробнее см. в «Заметках о мистерии В. К. Кюхельбекера “Ижорский”».

87

Там же. С. 399.

88

Пушкин А. С. С. 23.

89

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: <В 17 т.> [Л.], 1937. Т. 6. C. 638. Далее текст «Евгения Онегина» цитируется по этому изданию, страницы указываются в скобках; межстрочные интервалы обозначаются знаком – /, межстрофные – //.

90

Лотман Ю. М. К эволюции построения характера в романе «Евгений Онегин» // Пушкин: Исследования и материалы. М.; Л., 1960. Т. 3; Лотман Ю. М. Роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин». Спецкурс. Вводные лекции в изучение текста // Лотман Ю. М. Пушкин. Статьи и заметки. 1960–1990. «Евгений Онегин». Комментарий. СПб., 1995. С. 395–411.

91

Непомнящий В. С. Поэзия и судьба. Статьи и заметки о Пушкине. М., 1983. С. 251–252.

92

Дьяконов И. М. Об истории замысла «Евгения Онегина» // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1982. Т. Х. С. 78.

93

Кроме того из крупных сочинений в онегинское семилетие был написан «Граф Нулин», шла работа над явно претендующим на «главенство» – после неудачи с изданием «Бориса Годунова» и до «Полтавы» – но оставленным романом о «царском арапе», формировались замыслы современного прозаического повествования большой формы («Роман в письмах», «Гости съезжались на дачу…»). Осознав болдинской осенью 1830 года роман завершенным, Пушкин сразу же реализует замыслы «Повестей Белкина», «Домика в Коломне» и «маленьких трагедий».

94

Выражение из письма к кн. П. А. Вяземскому от 4 ноября 1823; см.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1979. Т. 10. С. 57.

95

Там же. С. 66 (письмо Л. С. Пушкину от января – начала февраля 1824).

96

Там же. С. 62.

97

Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. Л., 1991. Изд. второе, испр. и доп. С. 471.

98

Там же. С. 486. Бируков, видимо, действовал по прямому указанию министра народного просвещения А. С. Шишкова – накануне Жуковский читает главу А. С. Шишкову. Там же. С. 485.

99

См.: Eugene Onegin: A Novel in Verse by Aleksandr Pushkin. Translated from the Russian with a Commentary by Vladimir Nabokov. N. Y., 1964. Vol. 2. P. 35; Лотман Ю. М. Три заметки о Пушкине. 1. «Когда же чорт возьмет тебя» // Лотман Ю. М. Пушкин. С. 342; ср.: там же. С. 547.

100

См., например, статьи «Пушкин и “Повесть о капитане Копейкине” (К истории замысла и композиции “Мертвых душ”)» // Лотман Ю. М. Пушкин. С. 266–280; «Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // Лотман Ю. М. О русской литературе. Статьи и исследования (1958–1993). История русской прозы. Теория литературы. СПб., 1997. С. 712–729 и воспоминания В. С. Баевского // Russian Studies. 1994. V. I. N 1. С. 17.

101

Пушкин А. С. Т. 10. С. 57. Пушкин педалирует «неподцензурность» своего нового произведения (см. выше), стараясь заранее настроить своих корреспондентов (будущих читателей) на «байроновскую» волну. Существенно, что указание на сходство с «Дон-Жуаном» делается уже по завершении первой главы (22 октября 1823 года). Так внутритекстовое отмежевание от Байрона (LVI строфа) никоим образом не отменяет ориентации на «Дон-Жуана». Утверждающаяся в этой строфе «разность между Онегиным и мной» (28), героем и автором противопоставлена поэтическим принципам «восточных поэм». Байроновский Дон-Жуан (в отличие от Гяура, Конрада, Лары) тоже отнюдь не двойник автора.

102

Пушкин А. С. Т. 10. С. 103.

103

Байрон Дж. Г. Соч.: В 3 т. М., 1974. Т. 3. С. 12. Перевод Т. Гнедич.

104

Там же. С. 13.

105

Ср. Лотман Ю. М. О композиционной функции «десятой главы» «Евгения Онегина» // Лотман Ю. М. Пушкин. С. 468–471.

106

Дьяконов И. М. О восьмой, девятой и десятой главах «Евгения Онегина» // Русская литература. 1963. № 3. С. 37–61; Дьяконов И. М. Об истории замысла «Евгения Онегина». С. 92 и сл.

107

Там же. С. 103.

108

Байрон Дж. Г. С. 397–398.

109

В разговоре с Кс. А. Полевым как раз в связи XLIV строфой шестой главы Пушкин назвал эту дату «роковым термином». См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1974. Т. 2. С. 62.

110

Дьяконов И. М. С. 92–93.

111

Эта, долго по советским цензурным условиям не проговариваемая публично, но в общем-то простая мысль была впервые четко заявлена в наделавшей в свою пору много шума статье: Непомнящий В. С. Судьба одного стихотворения // Вопросы литературы. 1984. № 6.

112

Любопытно, что мысли о самодостаточности истории (ее ценности вне зависимости от сегодняшнего политического контекста, а стало быть необходимости внеаллюзионного отношения к прошлому) и самодостаточности (боговдохновенности) поэзии возникают у Пушкина одновременно – в «Песни о вещем Олеге» (1822), явно полемической по отношению к рылеевским «Думам» и вызвавшей законное неудовольствие Рылеева и Александра Бестужева. Эпистолярный спор Пушкина с издателями «Полярной звезды» (1825) постоянно выходит на проблемы самодостаточной истории и самодостаточной поэзии (ср., в частности, декабристское недовольство «свободным романом» и его героем). Подробный анализ этой эпистолярной дискуссии см.: Эйдельман Н. Я. Пушкин и декабристы. Из истории взаимоотношений. М., 1979. С. 286–305. Здесь, вероятно, следует отметить, что пушкинская защита Жуковского, подвергавшегося в 1824–1825 годах систематическим порицаниям со стороны едва ли не всех «младших» литераторов, обусловлена не только личной приязнью и уважением к заслугам старшего собрата. В Жуковском Пушкин справедливо видел образец свободного творца, создателя не зависящей от локальных обстоятельств самодостаточной поэзии. Не случайно «Песнь о вещем Олеге» развивает мотивы «Графа Гапсбургского» Шиллера – Жуковского (сакральность поэзии, равенство певца и властителя), что подчеркнуто их метрико-строфическим родством. В этой связи см.: Немзер А. «Сии чудесные виденья…» Время и баллады Жуковского // Зорин А., Немзер А., Зубков Н. «Свой подвиг свершив…» М., 1987. С. 223–226.

113

Пушкин А. С. Т. 4. С. 213, 220, 182, 187. Ср. также пушкинские замечания о Мазепе в «Опровержениях на критики» с прямым указанием на значимость «интимного» сюжета для концепции поэмы: «Прочитав в первый раз в “Войнаровском” сии стихи: Жену страдальца Кочубея

И обольщенную их дочь,

я изумился, как мог поэт пройти мимо столь страшного обстоятельства» – Пушкин А. С. Т. 7. С. 134.

114

В 1830-х годах эта концепция становится для Пушкина абсолютно неприемлемой.

115

Пушкин А. С. Т. 3. С. 23.

116

Ю. М. Лотман убедительно показал, как Онегин, постоянно нарушая поведенческие нормы, стремился сорвать дуэль; см.: Лотман Ю. М. Пушкин. С. 533–534, 679. Это, однако, ни в коей мере не снимает с героя вины.

117

Это значило, что проблематичный «двенадцатиглавый» план отвергнут окончательно. Предположение о том, что Пушкин сперва ставит смысловую точку, а затем сочиняет еще три «временно пропущенные» главы, радикально противоречит «дневниковой», свободной, спонтанной природе «Евгения Онегина».

118

Ср. наблюдение Ахматовой: «Байроновский прием: “There was…” и “There were…” – “Тут был…”, “Тут были…”» – Ахматова Анна. О Пушкине. М., 1989. С. 179.

119

Там же. С. 191–193. Для Ахматовой байроновский подтекст болдинских сочинений не значим.

120

Наряду с оглядкой на Байрона, его роман, героя, жизнь и уход (характерно, что, завершив своего «Дон-Жуана», Пушкин в Болдине же сочиняет своего «Беппо» – «Домик в Коломне», пародирующий «Евгения Онегина» и ему сопутствующий), в заключительной главе чрезвычайно важна оглядка на другого пушкинского поэтического учителя – Жуковского. Если байроновские реминисценции относятся преимущественно к сфере проблемного героя, то отголоски поэзии Жуковского сопутствуют неизменной героини. «Спутник странный» и «милый идеал» суть полюса, заданные, вероятно, самыми важными для Пушкина поэтами-современниками. Отметим также, что финальная строфа «Евгения Онегина» отсылает не столько к эпиграфу «Бахчисарайского фонтана» и связанной с его рецепцией декабристской проблематикой, сколько к стихам Жуковского – переводу посвящения к «Фаусту», превращенному русским поэтом в посвящение к долго писавшейся «старинной повести» «Двенадцать спящих дев». У Пушкина, как и у Жуковского, речь идет не просто о неумолимом ходе времени-истории, но о распаде круга читателей-слушателей. Ср.: «К ним не дойдут последней песни звуки; / Рассеян круг, где первую я пел; / Не встретят их простертые к ним руки; / Прекрасный сон их жизни улетел. / Других умчал могущий Дух разлуки; / Счастливый край, их знавший, опустел; / Разбросаны по всем дорогам мира – / Не им поет задумчивая лира» (цит. по: Жуковский В. А. Соч.: В 3 т. М., 1980. Т. 2. С. 74) и «Но те, которым в дружной встрече / Я строфы первые читал… / Иных уж нет, а те далече, / Как Сади некогда сказал…» (190).

121

Разумеется, немаловажен был здесь и политический аспект. Однако скорее всего он сводился к автоцензуре, понятной в лето польского восстания и холерных бунтов, когда Пушкин занял жестко государственническую позицию. Поэт безусловно мог освободить «Странствие» от взрывоопасных эпизодов (судьба «декабристских» строф, уже отошедших в имеющий особый – и неясный – статус «Х песнь»), а противопоставление скучающего Онегина великой стране со славным прошлым никак не входило в противоречие с государственным курсом. Пушкин, однако, предпочел иное – неожиданное – решение. Композиционный смысл «Отрывков из Путешествия Онегина», опубликованных в первом полном издании романа, достаточно подробно истолкован в известных работах Ю. Н. Чумакова и Ю. М. Лотмана.

122

См.: Левкович Л. Я. Наброски послания о продолжении «Евгения Онегина» // Стихотворения Пушкина 1820—1830-х годов. Л., 1974.

123

Пушкин А. С. Т. 4. С. 250–251.

124

«Евгений Онегин» цитируется по изданию: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. <Л.>, 1937. Т. 6. Номера глав и строф указываются в тексте римскими цифрами, страницы – арабскими.

125

Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб., 1998. С. 473. Ориентация на популярную элегию Мильвуа неоднократно отмечалась как до, так и после Набокова; см. библиографическую сводку в комментарии В. Э. Вацуро: Французская элегия XVIII–XIX веков в переводах поэтов пушкинской поры. М., 1989. С. 641.

126

Эйгес И. Пушкин и Жуковский // Пушкин родоначальник новой русской литературы. М.; Л., 1941. С. 207; Набоков. С. 483.

127

Проскурин О. А. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. М., 1999. С. 177.

128

Любопытен вариант: «Как будто по неволе с места».

129

См. сводку обнаруженных параллелей к этому стихотворению в комментарии В. Э. Вацуро: Пушкин А. С. Полн. собр. соч: В 20 т. СПб., 1999. Т. 1. С. 746. Для нашего сюжета, учитывая точные наблюдения над скрытым эротизмом поэзии Ленского (Проскурин О. А. С. 148–161, 173–176), наиболее значима связь с «Приведением» Парни (перевод Батюшкова, 1810).

130

Необходимо отметить, так сказать, «двойную верность» Татьяны: она верна не только «другому», которому «отдана», но и Онегину, которого по-прежнему любит. В этом отношении Татьяна повторяет героиню «Алины и Альсима». О перекличке этой баллады с онегинским финалом см.: Гуковский Г. А. Пушкин и русские романтики. М., 1965. С. 145–146. Напомним, что муж Алины, как и муж Татьяны, генерал. В этой связи не таким уж случайным кажется имя кузины старшей Лариной. В седьмой главе старушка Алина именуется «княжной» (следовательно замужем она не была, т. е. сохранила верность своему неназванному «Альсиму» или «Грандисону», возможно, тому же, которым пленялась до замужества ее двоюродная сестра); в той же XLI строфе (первые минуты встречи после долгой разлуки) она говорит: «Кузина, помнишь Грандисона? <…> Меня в сочельник навестил: / Недавно сына он женил» (156–157). Лирико-автобиографический подтекст баллады Жуковского вовсе не исключал возможности ее игровых переосмыслений, начало которым положил в отброшенной концовке сам автор. «Алины бедной приключенье – / Урок мужьям. / Не верить в первое мгновенье/ Своим глазам. / Застав с женою армянина / Рука с рукой, / Молчите: есть тому причина; / Идет домой» – Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 2008. Т. 3. С. 311 (далее – Жуковский). Ультраромантический герой пушкинской «Черной шали» не следует этому благому совету. «В покой отдаленный вхожу я один… / Неверную деву лобзал армянин. // Не взвидел я света; булат загремел… / Прервать поцелуя злодей не успел. // Безглавое тело я долго топтал, / И молча на деву, бледнея, взирал. // Я помню моленья… текущую кровь… / Погибла гречанка, погибла любовь» – Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977. Т. 2. С. 16–17 (далее – Пушкин). Ср.: «Алине руку на прощанье/ Он подает: / Она берет ее в молчанье / И к сердцу жмет. / Вдруг входит муж; как в исступленье / Он задрожал / И им во грудь в одно мгновенье / Вонзил кинжал. // Альсима нет; Алина дышит: / “Невинна я…”» – Жуковский. Т. 3. С. 62. В «Черной шали» Пушкин иронически меняет точку зрения, доверяя рассказ персонажу, эквивалентному «генералу» Жуковского. Если учесть, что связующее два текста слово «армянин» – арзамасское прозвище Дениса Давыдова, что экзотический четырехстопный амфибрахий «Черной шали» заимствован из баллад Жуковского (Б. В. Томашевский указывал на «Мщение», опубликованное в феврале 1820, т. е. за несколько месяцев до датированной 14 ноября «Черной шали»; см.: Томашевский Б. В. Пушкин: В 2 т. М., 1990. Изд. 2. Т. 2. С. 144; однако Пушкин был несомненно знаком и с двумя другими образцами этого метра – балладой «Три песни», написанной, как и «Мщение», в 1816, а опубликованной в 1820 в № 4 «Соревнователя просвещения и благотворения», и «Лесным царем», появившимся уже в 1818, в № IV «Fur Wenige») и что кишиневская осень 1820 года – время постоянного общения Пушкина с арзамасцем М. Ф. Орловым (см. черновик их совместного шутливого письма к петербургским арзамасцам от 20-х чисел сентября 1820 – Пушкин. Т. 10. С. 19), то предположение об арзамасской перелицовке баллады Жуковского в «Черную шаль» представляется вполне достоверным. Таким образом и «онегинское» обращение к «Алине и Альсиму» перестает казаться случайным.

131

Ср.: «Пушкин <…> ищет сюжет, где бы разгневанная и ревнующая тень могла явиться. Для этого он изменяет сюжет Дон Гуана и делает Командора не отцом Донны Анны, а ее мужем. Трогательная невеста-вдова Ксения Годунова (трагедия была написана раньше, чем шестая глава “Евгения Онегина”. – А. Н.), плачущая над портретом мертвого жениха, которого она никогда в жизни не видела, говорит: “Я и мертвому буду ему верна”. Знаменитая отповедь Татьяны <…> только бледное отражение того, что утверждают Ксения Годунова и Донна Анна (“Вдова должна и гробу быть верна”)»; и в особенности: «Мы даже не знаем ее (Донны Анны. – А. Н.) судьбу <…>, ведь это не Татьяна, не Русалка, которых надо возвеличить, а нечто вроде Ольги Лариной» – Ахматова Анна. О Пушкине. Статьи и заметки. М., 1989. Изд. 3, испр. и доп. С. 107–108, 167.

132

В черновике первой главы Пушкин сделал ироническое примечание к строке из XXVIII строфы «Бренчат кавалергарда шпоры» (17): «Неточность. – На балах кавалергард<ские> офицеры являются также как и прочие гости в вицмундире в башмаках. (Вероятно, реминисценция “Песни старого гусара”, 1817: “А теперь что вижу? – Страх!/ И гусары в модном свете, / В вицмундирах, в башмаках, / Вальсируют на паркете”. – Давыдов Денис. Стихотворения. Л., 1984. С. 86. В следующей строфе у Давыдова появляется пресловутый Жомини – предмет “ученых разговоров” и “мужественных споров” Онегина первой главы; см. черновик строфы V – 217. – А. Н.) Замечание основательное, но в шпорах есть нечто поэтическое. Ссылаюсь на мнение А. И. В.» (528). Отчетливая ирония, однако, не отменяет «поэтичности» шпор, пленивших не только тригорскую барышню, но и Ольгу Ларину, а затем превратившихся в атрибут возмездия.

133

Жуковский. Т. 1. С. 56, 53, 55, 57.

134

Эпитафия Ленского соотносится с героическим вариантом его несостоявшейся жизни. «Ранняя смерть» почти синоним «славной смерти». Ср. примечание Жуковского к балладе «Ахилл», работа над которой началась в 1812 году: «Ахиллу было дано на выбор: или жить долго без славы (“мирный” вариант судьбы Ленского. – А. Н.), или умереть в молодости со славою, – он избрал последнее и полетел к стенам Илиона» – Жуковский. Т. 3. С. 319. Банальное «Паду ли я, стрелой пронзенный» (125) в предсмертных стихах Ленского – отголосок слов Ахилла: «Близок час мой; роковая / Приготовлена стрела» (Жуковский. Т. 3. С. 68). Реальная стрела, которой Парис и Аполлон сразят древнего героя, превращается в стрелу метафорическую, впрочем, уже сверкнувшую в исполненном восторга от возможной ранней героической смерти «Певце во стане русских воинов»: «Быть может, ждет меня стрела / И мне удел – паденье» – Жуковский. Т. 1. С. 241.

135

Проскурин. С. 177.

136

Пушкин. Т. 4. С. 274, 287, 338, 343. Ср. также во вступлении к «Медному всаднику»: «Где прежде финский рыболов, / Печальный пасынок природы, / Один у низких берегов / Бросал в неведомые воды / Свой ветхий невод…» – Пушкин. Т. 4. С. 274–275. Если в финале поэмы к «рыбаку» добавляется «чиновник», то эта «историческо-бытовая» деталь не отменяет цикличности, но делает ее более конкретно ощутимой.

137

Весьма выразительный пример – «…Вновь я посетил…»: «Вот холм лесистый, над которым часто / Я сиживал недвижим – и глядел / На озеро, воспоминая с грустью / Иные берега, иные волны… <…> Через его неведомые воды / Плывет рыбак и тянет за собою / Убогий невод». Маленькое озерцо, благодаря воспоминаниям поэта, превращается в море, после чего его воды становятся «неведомыми», а фигура рыбака – символической. Ср. также оставленные в черновике строки: «Ни тяжкие суда торговли алчной, / Ни корабли, носители громов, / Ему кормой не рассекают вод; / У берегов его не виден путник / Ни гавани кипящей, ни скалы, / Венчанной башнями; оно синеет/ В своих брегах пустынных и смиренных» – Пушкин. Т. 3. С. 313, 428. «Пустынность», соотнесенная с возможной, где-то или когда-то имевшей место цивилизацией (описания, введенные через отрицания), и делает водоем местного масштаба аналогом довременной (и послевременной) морской стихии.

138

Лотман Ю. М. Пушкин и «Повесть о капитане Копейкине» (К истории замысла и композиции «Мертвых душ») // Лотман Ю. М. Пушкин. Статьи и заметки. 1960–1990. «Евгений Онегин». Комментарий. СПб., 1995. С. 266–280; Лотман Ю. М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия // Лотман Ю. М. О русской литературе. Статьи и исследования (1958–1993). История русской прозы. Теория литературы. СПб., 1997. С. 712–729; ср. также мемуарное свидетельство коллеги: Баевский В. С. Роман одной жизни. СПб., 2007. С. 341–342.

139

Русская народная поэзия. Лирическая поэзия. Л., 1984. С. 261. Текст этот записан во второй половине XIX века, однако игровое отождествление разбойников с рыбаками (поддержанное метонимической связью тех и других с Волгой) представляется вполне возможным и для более раннего времени.

140

Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М.; Л., 1935. С. 163.

141

Жуковский. Т. 1. С. 55.

142

Ср.: «Путь высокого поэта вел к деятельности литератора-декабриста; а этот путь – к победе или поражению. Поражение могло быть открытым – ссылкой, казнью; могло быть глухим – сельским уединением «охладевших». Далее, процитировав XXXVIII строфу, исследователь пишет: «Это вовсе не безразличные, абстрактные возможности, открывшиеся перед “поэтом вообще”, – это сугубо конкретный разговор о высоком поэте, о политической журналистике, о политической деятельности, которая могла бы ему предстоять в случае победы декабрьского движения» – Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 288; концепция подробно развита в цитируемой статье «Пушкин и Кюхельбекер»; см. также примечания А. П. Чудакова к статье «О композиции “Евгения Онегина”»: Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 415–420.

143

Ср. запись в тюремном дневнике Кюхельбекера от 2 июля 1832: «С удовольствием я встретился в “Вестнике” с известною “Элегиею” покойного Андрея Тургенева <…>; еще в Лицее я любил это стихотворение и тогда даже больше “Сельского кладбища”, хотя и был в то время энтузиастом Жуковского» – Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 153.

144

Рукою Пушкина. С. 164. Межстрочные интервалы переданы знаком //. Перевод французского фрагмента: «(Грей) лицейские игры, наши уроки – Дельвиг и Кюхельбекер, поэзия —». Соотнесенность этого плана с начальными строфами восьмой (прежде – девятой) онегинской главы в комментариях не нуждается.

145

В. В. Набоков с энтомологической дотошливостью исчислил появления жуков у ряда английских поэтов, в том числе у Грея (и соответственно – в переводе Жуковского); см.: Набоков. С. 488. О строфе как контаминации формул из «Сельского кладбища», «Вечера» и «Людмилы» см.: Проскурин. С. 171.

146

В этой связи возникает проблема с известным пассажем Ф. В. Булгарина в его рецензии на седьмую главу. «Вот является новое действующее лицо на сцену: жук! Мы расскажем читателю о его подвигах, когда дочитаемся до этого. Может быть, хоть он обнаружит какой-нибудь характер»; см.: Северная пчела. 1830. 22 марта. № 35. В «Опровержении на критики» Пушкин язвительно писал: «Я заметил <…> довольно смешную шутку об жуке <…> Критик радовался появлению сего нового лица и ожидал от него характера, лучше выдержанного прочих» – Пушкин. Т. 7. С. 123 (курсив Пушкина). Судя по тону, поэт полагал, что Булгарин не понял домашней семантики XV строфы, не разглядел многоплановой игры, то есть явил себя дурным критиком, человеком без должного культурного запаса. Между тем Булгарин вполне мог понять пушкинскую игру и перенаправить ее в другое русло. В таком случае его агрессивная реплика оказывается метящей не только в Пушкина, но и в Жуковского. Прямая публичная критика близкого к императорской семье Жуковского представлялась Булгарину делом рискованным, а относился он в 1830 году к старшему поэту не лучше, чем к Пушкину.

147

В XX строфе, то есть по завершении первого визита в дом Онегина, вводится похожая на описанные выше реминисценция «Людмилы»; ср.: «Но поздно. Ветер встал холодный. / Темно в долине. Роща спит» (147) и едва ли не самые известные строки баллады: «Бор заснул. Долина спит… / Чу!.. полночный час звучит» – Жуковский. Т. 3. С. 11. Преобразуя источник на свой лад, Пушкин заменяет перифраз точным оборотом «но поздно», а эмоциональные многоточия – «сухими» точками.

148

Жуковский. Т. 3. С. 24.

149

Там же. С. 20.

150

Разумеется, в отшельничестве Онегина прослеживаются и отзвуки других жанровых традиций. Во-первых, это горацианская лирика (в широком диапазоне: от «Моих Пенатов» Батюшкова до пушкинской «Деревни»). Во-вторых, Онегин оказывается сниженным двойником байроновского героя, более всего (несмотря на строку «Прямым Онегин Чильд Гарольдом» – 91) напоминающим Лару (ср. именование онегинского дома замком: «Почтенный замок был построен / Как замки строится должны» – 31; «Но прежде просит позволенья / Пустынный замок навещать» – 147). Все это не отменяет, однако, контекстно поддержанной игры с балладой Жуковского.

151

Исключением кажется XXVIII строфа VII главы. Прощание Татьяны с родными местами сопоставлялась с монологом Иоанны из «Орлеанской девы» (1821); см.: Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 419–420; Лотман Ю. М. Пушкин… С. 693 и др. Нам представляются резонными возражения О. А. Проскурина, отметившего в прощании Татьяны контаминацию «Последней весны» и «Моих Пенатов» Батюшкова. По основательному мнению исследователя, «весьма отдаленные «переклички» с Жуковским объясняются тем, что перевод «Орлеанской девы» в свою очередь испытал на себе воздействие элегической традиции» – Проскурин. С. 171, 410 (примеч. 65).

152

А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1974. Т. 2. С. 62.

153

Подробнее о значении финала шестой главы, намечающей перспективу завершения «свободного романа», и в этой связи о жизнестроительной ориентации на Байрона (шестая глава как аналог двенадцатой песни «Дон Жуана», грядущее тридцатилетие Пушкина как аналог тридцатипятилетия Байрона, о котором английский поэт пишет в зачине двенадцатой песни) см. в статье «“Евгений Онегин” и эволюция Пушкина».

154

Жуковский. Т. 2. С. 222. Реминисценция отмечена в комментарии Ю. М. Лотмана; см.: Лотман. Пушкин… С. 684.

155

Жуковский. Т. 2. С. 239–240.

156

Ср. состоявшееся ранее (1824) прощание с морем (и отождествляемым со «свободной стихией» Байроном): «В леса, в пустыни молчаливы / Перенесу тобою полн, / Твои скалы, твои заливы, / И блеск, и тень, и говор волн» – Пушкин. Т. 2. С. 181. То, что при первой публикации стихи эти были заменены строками точек (тыняновский «эквивалент текста»), дела не меняет. Точки указывали именно на «неокончательность» прощания. Характерно, что «Море» было написано вместо ожидавшихся от Пушкина стихов на смерть Байрона. Заметим, что, несмотря на общеизвестные антибайронические высказывания зрелого Пушкина, в реальности серьезный и внутренне необходимый поэту диалог с Байроном продолжался (в частности, в заключительной главе «Евгения Онегина»).

157

Ср. в восьмой главе переход от X строфы («Блажен, кто с молоду был молод…») к XI («Но грустно думать, что напрасно…») (169).

158

Поэты 1790—1810-х годов. Л., 1971. С. 241. Ср. хотя бы: «Прекрасное погибло в пышном цвете… / Таков удел прекрасного на свете» («На кончину Ея Величества королевы Виртембергской», 1819) – Жуковский. Т. 2. С. 117.

159

Стихотворение «Я Музу юную, бывало…» было впервые напечатано в итоговых трехтомных «Стихотворениях» (1824), на стоящей вне пагинации вклейке, что подчеркивало его особую значимость. Скорее всего именно из него Пушкин заимствовал формулу «гений чистой красоты». Написанное ранее «Лалла Рук» было опубликовано только в 1827 году и вряд ли могло быть известно ссыльному поэту. Трехтомник Жуковского, как следует из письма к Л. С. Пушкину от 13 июня 1824, Пушкин получил еще в Одессе. В письме к П. А. Вяземскому и Л. С. Пушкину (25 мая – середина июня 1825) прямо цитируется «Я Музу юную, бывало…»: «Былое сбудется опять, а я все чаю в воскресении мертвых» – Пушкин. Т. 10. С. 74, 117.

160

Жуковский. Т. 2. С. 235.

161

Сильным подтверждением значимости для Пушкина размышлений Жуковского о прекрасном, которое существует и после своего «исчезновения», служит копия записи Жуковского о «Лалла Рук», как известно, принятая М. О. Гершензоном за «Скрижаль Пушкина»; см.: Рукою Пушкина. С. 491–492.

162

Некоторые аспекты смыслового единства (общего скрытого сюжета) «Миргорода» рассматриваются в статье «Еще раз о Гоголе и В. Т. Нарежном».

163

Нарежный В. Т. Сочинения: В 2 т. М., 1983. Т. 2. С. 316. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием в скобках тома и страниц.

164

Гоголь Н. В. Полное собр. соч.: <В 14 т.>, <М.; Л.>, 1937–1952. Т. 2. С. 181–182. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием в скобках тома – римскими и страниц – арабскими цифрами.

165

К этому эпизоду (ч. I, гл. 4–8) мы еще вернемся.

166

«И прежний сняв венок, – они венец терновый, / Увитый лаврами, надели на него» («Смерть поэта»).

167

См. опыт подведения «предварительных итогов»: Пульхритудова Е. М. Историзм // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 202–204. Там же приведена основная литература вопроса.

168

Лотман Ю. М. Истоки «толстовского направления» в русской литературе 1830-х годов // Лотман Ю. М. Русская литература и культура Просвещения. М., 1998. С. 285–296; см. также: Лотман Ю. М. Поэтическая декларация Лермонтова («Журналист, читатель и писатель») // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. Анализ поэтического текста. Статьи и исследования. Заметки. Рецензии. Выступления. СПб., 1996. С. 530–542.

169

Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1978. Т. 3. С. 238 («Стихотворения М. Лермонтова», 1841).

170

Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Л., 1989. Т. 2. С. 469. Далее стихотворные тексты Лермонтова цитируются по этому изданию; в скобках римской цифрой указывается том, арабской – страница.

171

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977. Т. 4. С. 169.

172

Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1989. С. 367; в силу требований московской цензуры, а затем гибели альманаха «Звездочка» эпилог «Эды» был опубликован только в 1860 году, то есть Лермонтову не был известен.

173

Пушкин А. С. Т. 4. С. 220.

174

Ср. особую значимость темы «сада» в поэме. В частности, «сад» оказывается местом последнего успокоения Мцыри, своего рода медиатором между недосягаемым Кавказом и оберегающим героя монастырем. Подробнее см. в статье «Страстная душа томится…».

175

Формально Лермонтов мог учитывать опыт «Медного всадника», где «историко-политический» фрагмент также помещен в начало повествования («Вступление»), однако семантика соотношения «вступление»/«основной текст» в поэмах полярна: в «Медном всаднике» актуализируется трагическая обусловленность настоящего прошлым (единство истории), в «Мцыри» – их противопоставление, роковой разрыв.

176

Лермонтов М. Ю. Соч.: В 6 т. М.; Л., 1957. Т. VI. С. 248; далее проза Лермонтова цитируется по этому изданию, страницы указываются в скобках.

177

Отсюда значимость перемещения Печорина из Петербурга (незавершенный роман «Княгиня Лиговская») на Кавказ.

178

Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. М.; Л., 1964; Лотман Ю. М. Истоки «толстовского направления»…

179

Традиция эта восходит в конечном счете к Аполлону Григорьеву, подчеркивавшему, впрочем, в Мцыри (и сходных с ним, с точки зрения критика, Арбенине и Арсении) в противовес Печорину «силу отчасти зверскую <…> которая сама в лице Мцыри радуется братству с барсами и волками» («Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина. Статья первая. Пушкин – Грибоедов – Гоголь – Лермонтов», 1859); цит. по: Григорьев Аполлон. Искусство и нравственность. М., 1986. С. 108.

180

Отмечено в моем комментарии к изд.: Лермонтов М. Ю. Мцыри. М., 1989. С. 189. Об особом интересе Лермонтова к «Гамлету» см.: Шекспир и русская культура. М.; Л., 1965. С. 241–245; Лермонтовская энциклопедия. С. 622–623 (статьи Ю. Д. Левина); Лотман Ю. М. Лермонтов. Две реминисценции из «Гамлета» // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. С. 543–545.

181

Подробнее см. в статье «О балладном подтексте “Завещания”».

182

Несомненно иронический (издевательски полемический) отсыл к VIII главе «Евгения Онегина», что и не удивительно при демонстративном «Пишу Онегина размером» (II, 411).

183

Вацуро В. Э. Лермонтов // Русская литература и фольклор (первая половина XIX в.). Л., 1976. С. 232.

184

В иных случаях Лермонтов интерпретирует карточную игру как поединок с судьбой («Фаталист», «Штосс»); в «Тамбовской казначейше» такая трактовка событий (ср. иногда сопоставляемую с поэмой новеллу Э. Т. А. Гофмана «Счастье игрока») если и присутствует, то как объект пародии.

185

См.: Вацуро В. Э. С. 233–234.

186

См.: Лотман Ю. М. «Фаталист» и проблема Востока и Запада в творчестве Лермонтова // Лотман Ю. М. О русской литературе. Статьи и исследования: история русской прозы, теория литературы. СПб., 1997. С. 609–610.

187

Пушкин А. С. Т. 3. С. 210.

188

Максимов Д. Е. С. 142.

189

Лермонтовская связь мотивов «гладиатор – актер – поэт» (заметим подразумевающую римские обертоны тему «ветхого мира» в «Поэте») получает развитие в переводе А. К. Толстого последней строфы стихотворения Гейне «Nun ist es Zeit, das ich mit Verstand…»: «И что я поддельною болью считал, / То боль оказалась живая, – / О боже! Я, раненый насмерть, играл, / Гладиатора смерть представляя» – Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Л., 1984. Т. 1. С. 427. Обретший огромную популярность перевод Толстого (к публике он пришел в романе Гончарова «Обрыв», с общей проблематикой которого связан весьма тесно) в свою очередь сложно (с полемическими обертонами) отзывается в стихотворении Пастернака «О знал бы я, что так бывает…».

190

Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. М.; Л., 1964. С. 158–167; ср.: Максимов Д. Е. «Завещание» // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 173 (далее это издание обозначается сокращенно – ЛЭ); Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова // Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений. В 2 т. Л., 1989. Т. 1. С. 56. Далее поэтические тексты Лермонтова цитируются по этому изданию; в скобках римской цифрой указывается том, арабской – страница.

191

Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. С. 159.

192

Там же. С. 167. Выше (С. 159) исследователь говорит об особом значении интонационных пауз, в первопечатном тексте означенных многоточиями. Ср. также: Гинзбург Лидия. Творческий путь Лермонтова. Л., 1940. С. 193–194.

193

Вишневский К. Д. Стихосложение. Строфика // ЛЭ. С. 545.

194

И там, однако, умиротворенной 26-й главке предшествуют строки главки 25-й: «Увы! – за несколько минут / Между крутых и темных скал, / Где я в ребячестве играл, / Я б рай и вечность променял» (II, 488).

195

В шестнадцатистрочном «Вечере» нет графического деления на строфы; автограф не печатавшегося при жизни поэта стихотворения неизвестен, что заставляет отнестись к известной нам записи с некоторым сомнением. В «Чаше жизни» три четверостишья разделены пробелами. В «К Л.» три восьмистишья с рифмовкой ababcdcd; такие восьмистишья воспринимаются как сумма двух изолированных четверостиший.

196

См.: Дельвиг А. А. Соч. Л., 1986. С. 71–72.

197

ЛЭ. С. 483, 612. Текст см.: Шевырев С. П. Стихотворения. Л., 1939. С. 22; Северная лира на 1827 год. М., 1984. С. 320.

198

В издании АН СССР помещено в раздел «Стихотворения разных годов»; см.: Лермонтов М. Ю. Соч.: В 6 т. М.; Л., 1954. Т. 2. С. 218–220, 365. В. Э. Вацуро считает балладу, «к сожалению, не поддающейся датировке»; см.: Вацуро В. Э. М. Ю. Лермонтов // Русская литература и фольклор (первая половина XIX в.). Л., 1976. С. 215. В третьем издании Большой серии «Библиотеки поэта» Э. Э. Найдич ставит под текстом «1830 или 1831?» (I, 188).

199

Висковатый П. А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891. С. 273.

200

ЛЭ. С. 118. Кстати, мотив визита мертвеца на свадьбу появляется не только в фольклоре, но и, к примеру, в стихотворении Гейне «Дон Рамиро» (1816), вошедшем в «Книгу песен» (1827; раздел «Юношеские страдания»). Героиню этого стихотворения зовут Кларой (ср. Кларису в «Госте», вовсе не похожую на героиню романа С. Ричардсона). К сожалению, мы не располагаем свидетельствами о столь раннем знакомстве Лермонтова с «Книгой песен».

201

Лермонтов М. Ю. Соч.: В 6 т. М.; Л., 1957. Т. 6. С. 36. Ср. Вацуро. С. 214–215. «Ослабленный» вариант этого сюжета представлен в стихотворении «Гость» («Как прошлец иноплеменный…», 1830; I, 128–129). Здесь герой оказывается монахом, случайно попавшим в дом былой (ныне замужней) возлюбленной; узнав ее, он после ночи «рыданий и мученья» умирает.

202

Грибоедов А. С. Соч. М., 1988. С. 367.

203

Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 2008. Т. 3. С. 14.

204

Если начальной точкой этого движения можно счесть первую балладу Жуковского («Людмила», 1808), в которой словно бы запрограммированы сюжетные и философские варианты трансформаций баллады в поэтической системе автора (а отчасти и в русской поэзии XIX–XX веков), то итогом для Жуковского стало переложение «Ундины» (окончено в 1836). Некоторые соображения о единстве балладного мира Жуковского и его усвоении русской словесностью см.: Немзер А. «Сии чудесные виденья…». Время и баллады Жуковского // Зорин А., Зубков Н., Немзер А. «Свой подвиг свершив…» М., 1987.

205

Катенин П. А. Избранные произведения. М.; Л., 1965. С. 82.

206

Точнее, героиня может быть верна, но не демоническому герою, а его антагонисту, воплощающему стабильность мира (Алена Дмитриевна в «Песне про царя Ивана Васильевича…», в какой-то мере – Тамара в «Демоне»).

207

Жуковский. С. 34. В точном переводе («Ленора», 1831) Жуковский, в принципе не боявшийся этого слова (ср. в «Балладе, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем и кто сидел впереди»: «длинный ряд попов», «попы молитвы вслух читают», «смелей попы творят молитвы» и др. – Там же. С. 53), заменяет его нейтральным «пастор» (Там же. С. 186), видимо, заботясь о германском колорите оригинала.

208

Жуковский. С. 80–81.

209

Ср. также «Настанет день – и миром осужденный…» (1831; I, 228) или «Зачем грустить молодцу, / Если рок судил ему / Угаснуть в краю чужом? / Пожалеет ли об нем / Красна девица?» («Песня», 1831; I, 229).

210

Роднянская Ирина. Демон ускользающий // Роднянская Ирина. Художник в поисках истины. М., 1989. С. 252–279.

211

См. статью «Страстная душа томится…»

212

Речь идет именно о балладе Бюргера: среди втянутых в орбиту этого сюжетно-смыслового комплекса текстов имеются и написанные заведомо до появления «Леноры» Жуковского в «Телескопе» (1831, ч. III, № 10; об этой публикаци см.: Махов А. Е. Журнал «Телескоп» и русская литература 1830-х гг. Дисс. <…> канд. филол. наук. М., 1985 (машинопись). С. 26; ср.: Немзер А. «Сии чудесные виденья…». С. 247–248), а затем в «Балладах и повестях». «Гость» («Как прошлец иноплеменный…») и «Могила бойца» датируются 1830 годом. Ср. также в стихотворении «1830. Маия. 16 число»: «И этот образ, он за мною / В могилу силится бежать, / Туда, где обещал мне дать / Ты место к вечному покою. / Но чувствую: покоя нет, / И там, и там его не будет…» (I, 129). Влияние ранних (до 1831 года написанных) баллад Жуковского (как и его лирики) сказывается не только в текстах, соотносимых с «Ленорой».

213

Заметим, что эквиметричный перевод 1831 года дает уникальный в поэзии Жуковского пример «строфы Бюргера»; см.: Матяш С. А. Метрика и строфика В. А. Жуковского // Русское стихосложение XIX в. Материалы по метрике и строфике русских поэтов. М., 1979. С. 93. Ее отдаленный аналог появляется в комической опере «Богатырь Алеша Попович, или Страшные развалины» (романс «Там пышный замок прежде был…»; cхема: abcdefgh, Я43434444; см.: Жуковский В. А. Т. 8. С. 132–133), однако сплошные мужские окончания и отсутствие рифм придают этому сравнительно раннему опыту Жуковского окраску, резко отличную от присущей строфе «Леноры». Раритетна эта строфа и у Пушкина («Жених»); см.: Томашевский Б. В. Строфика Пушкина // Томашевский Б. В. Пушкин. Работы разных лет. М., 1990. С. 335–336 и таблица II. О связи «Ленора» – «Жених» – сон Татьяны см.: Кукулевич А. М., Лотман Ю. М. Из творческой истории баллады Пушкина «Жених» // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1941. Т. 6. С. 72–91. Проблема отголосков «Леноры» Бюргера (вкупе с балладами Жуковского) в «Евгении Онегине» заслуживает отдельного разговора. Ср. статью «Поэзия Жуковского в шестой и седьмой главах «Евгения Онегина»; напомню также об уподоблении музы Леноре в IV строфе VIII главы и в особенности строку «Идет на мертвеца похожий» при описании последнего визита Онегина к Татьяне (строфа XL).

214

Жуковский. Т. 3. С. 181–188.

215

Та же схема рифмовки применена Катениным в «Певце. Из Гете» (1814). Баллада Гете «Der Sanger» написана семистишьями по схеме: aBaBccX Я4343443 (эквиметричный перевод Тютчева был опубликован в «Галатее», 1830, № 22; см.: Тютчев Ф. И. Полн. собр. стихотворений. Л., 1987. С. 89); строфа «Леноры» тут укорочена на один стих. Катенин явно чувствует родство этих строф, а потому и выбирает для них один и тот же русский эквивалент.

216

Выбирая для перевода «Воздушный корабль» И. Х. Цедлица, Лермонтов полемизирует с Жуковским, переводчиком «Ночного смотра». В стихотворении, избранном Жуковским, происходит встреча усопшего императора с погибшим воинством. Ее-то и отменяет «Воздушный корабль» Лермонтова (то, что переведены стихи одного поэта, лишь подчеркивает значимость лермонтовского решения; вопрос об особенностях функционирования и взаимодействия «Die nachtliche Heerschau» и «Das Geisterschiff» в поэтическом мире Цедлица здесь не рассматривается). Аналогично в лермонтовских «любовных» балладах (или стихотворениях с балладным подтекстом; ср. в этой связи: Журавлева А. И. Влияние баллады на позднюю лирику Лермонтова // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1981. № 1. С. 13–20) мотив соединения возлюбленных либо отменяется («На севере диком стоит одиноко…») или даже опровергается («Утес», «Морская царевна»), либо парадоксально сопрягается с мотивом гибели любящего («Три пальмы», «Тамара»), а мотив посмертной ревности, переходящей в возмездие, как было показано выше, тяготеет к превращению в метафору. Полемика с Жуковским неотделима от освоения его опыта. Как представляется, проблема «зрелый Лермонтов и Жуковский» не сводится к скептическим отзывам младшего поэта, сохранившимся в памяти А. А. Краевского; см.: М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 312.

217

Как представляется, прежде чем стать сознательным и главенствующим в зрелой поэзии, принцип этот (трансформация наивного эклектизма ранних вещей) был разработан в «Герое нашего времени» с его мозаичным составом. Каждая из повестей о Печорине ориентируется на определенную жанровую модель, их взаимоналожение в рамках целого не в последнюю очередь формирует пресловутую загадочность Печорина, принципиально по-разному действующего (и описываемого) в разных повестях. Для нашей темы большое значение имеет «Тамань», строящаяся по модели фантастической повести (двойные мотивировки происходящего; демонизм контрабандистов; позорное – единственное в романе – поражение непобедимого героя), но тщательно скрывающая (стилистическая ясность; бытовой низменный колорит; подача «демонического» как «народно-экзотического») свою жанровую природу (ср. «Завещание»). К проблеме фантастичности «Тамани» см. исключительно важные замечания Ю. М. Лотмана о языковой игре с именем нечистого и взаимном непонимании Печорина и десятника в начале повести: Лотман Ю. М. Три заметки о Пушкине. 1. «Когда же чорт возьмет тебя» // Лотман Ю. М. Пушкин. СПб., 1995. С. 339–341.

218

См.: Тынянов Ю. Н. Стиховые формы Некрасова // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 19–22; Вольпе Ц. С. В. А. Жуковский // Жуковский В. А. Стихотворения: В 2 т. Л., 1939. Т. 1. С. XXXVI–XXXVIII; Гаспаров М. Л. Тынянов и семантика метра // Тыняновский сборник. Первые тыняновские чтения. Рига, 1984. С. 105–113. Этому сюжету посвящена статья «Канон Жуковского в поэзии Некрасова».

219

В обоих случаях лермонтовскому воздействию сопутствует воздействие Гейне, чей поэтический опыт не даром привлекал напряженное внимание Лермонтова в 1840–1841 годах.

220

Концовка статьи Толстого стоит цитирования: «Читая повесть, я невольно вспомнил мою такую же поездку, почти в таком же тарантасе, по разоренным усадьбам Симбирской губернии. Те же дороги. Мужики, грязь, бестолочь. Те же мечтательные бестолковые помещики, с головой, поставленной вверх ногами. Тот же трактир в уездном городе, где и я ел “курицу с рысью”. Вонючие биллиардные с пропойным маркером, потерявшим свою душу. Досчатые заборы, лопухи на улицах – скука.

Ни неистовство Виссариона, ни византийские сны славянофилов, ни горечь иронии многих “Тарантасов” не сдвинули с места Россию, – такой она предстала в 1914 году: въехала на старом Василия Ивановича тарантасе.

Поездочка моя по Симбирской губернии кончилась, видимо, вследствие какой-то многовековой традиции, так же – крушением. Ночью, во время грозы и ливня, подъезжая к горевшему селу, я почувствовал, что тарантас мой клонится, клонится – вода уже по ступицу. И я, и тарантас, и ямщик, и чемоданы по старому обычаю опрокинулись в полную через край канаву. Мечты мои были прерваны. Итак, еще раз, еще один мечтатель въявь соприкоснулся с великим символом бытия – грязной лужей, куда мечтатель летит лицом, животом, всем существом, растопырив руки».

221

Оставшиеся незаконченными воспоминания Соллогуба (им предшествовал ряд мемуарных очерков) были опубликованы после смерти писателя: сперва – в «Историческом вестнике» (1886, № 1–6, 11–12), а вскоре отдельным изданием (М., 1887). Читатель может найти их в сравнительно недавних републикациях: Соллогуб В. А. Повести. Воспоминания / Сост., вступит. ст. и комментарии И. С. Чистовой. Л., 1988; Соллогуб В. А. Воспоминания / Комментарии И. С. Чистовой, предисл. А. С. Немзера. М., 1998. Лучшей работой о писателе остается статья В. Э. Вацуро «Беллетристика В. А. Сологуба» (1977), предназначавшаяся для однотомника издательства «Советская Россия», «зарубленная» издательством и опубликованная после смерти исследователя; см.: Вацуро В. Э. Материалы к биографии. М., 2005. С. 251–270.

222

В сентябрьском номере «Современника» за тот самый – високосный – год появилась повесть «История моего детства» с подписью Л. Н. (Примеч. 2012).

223

См.: Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 18–27; о значении этой статьи, тесно связанной с тыняновской теорией пародии, для разработки проблемы «метр и смысл» см.: Гаспаров М. Л. Тынянов и проблемы семантики метра // Тыняновский сборник: Первые Тыняновские чтения. Рига, 1982. С. 105–112.

224

Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 20–21.

225

Там же. С. 28.

226

В комментарии к статье Тынянова А. П. Чудаков писал: «Установлено, что сюжет <…> был широко распространен в беллетристике 1830—1840-х годов; Некрасов мог столкнуться с ним, в частности, у Н. Полевого, Булгарина, Бурнашева, а также в устной традиции», далее ссылки на исследования М. М. Гина и А. М. Гаркави – Там же. С. 407.

227

Там же. С. 21. Ср.: Некрасов Н. А. Полн. собр. стихотворений: В 3 т. Л., 1967. Т. 1. С. 189; Жуковский – Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: в 20 т. М., 1999 – (издание продолжается). Т. 3. С. 135, 133; далее стихотворения Некрасова и Жуковского цитируются по этим изданиям, номера томов даются в тексте римскими цифрами, страниц – арабскими.

228

Подробнее о связи «платонизма» и демонической эротики в балладах Жуковского см.: Немзер А. «Сии чудесные виденья…»: Время и баллады Жуковского // Зорин А., Немзер А., Зубков Н. «Свой подвиг свершив…» М., 1987. С. 192–197.

229

Гаспаров М. Л. Метр и смысл: Об одном из механизмов культурной памяти. М., 1999. С. 161.

230

Автор «Четвертой прозы», яростно требующий уважения к личности (любой, а не только собственной), неотделимой от права на жизнь и свободу, отнюдь не случайно приравнял себя к некрасовскому персонажу: «Когда меня называют по имени-отчеству, я каждый раз вздрагиваю – никак привыкнуть не могу – какая честь! Хоть бы раз Иван Мойсеич в жизни (так! – А. Н.) кто назвал!.. Эй, Иван, чеши собак! Мандельштам, чеши собак» – Мандельштам Осип. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 98.

231

Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 22; ср.: Жуковский В. А. (III, 178, 177), Некрасов Н. А. (I, 111, 114).

232

Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 22; Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха: Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М., 1984. С. 175.

233

Конечно, для устойчивой «земледельческой» метафоры Некрасова («зерно» – «слово») «Суд божий над епископом» гораздо менее значим, чем другие источники, прежде всего, Евангелие и фольклор.

234

Вероятно, на куда более популярную, чем «Псовая охота», «Несжатую полосу» намекал проницательный и чуткий к стиху исследователь, когда, процитировав первую строфу «Суда божьего над епископом», замечал: «Это стихи не Некрасова, а Жуковского» – Вольпе Цезарь. В. А. Жуковский // Жуковский В. А. Стихотворения: <В 2 т>. Л., 1939. Т. 1. С. XXXVII.

235

Самый яркий пример – четырехстопный ямб со сплошными мужскими окончаниями, размер «Шильонского узника» и «Суда в подземелье» Жуковского и «Мцыри» Лермонтова. Некрасов пишет им лирическую (с приметным автобиографизмом), но подчеркнуто современную и «тенденциозную» поэму «На Волге (Детство Валежникова)» и сатирическую поэму «Суд», где с желчной иронией цитируются другие «древние» романтические тексты – «Вечерний звон» Козлова, общеизвестное начальное двустишье которого вспоминается герою при звонке в дверь полицейского чина, охарактеризованного строками Лермонтова («Одно из славных русских лиц») и Веневитинова («С печатью тайны на челе») (II, 252, 254); ср.: Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. С. 175.

236

Об этой элегии см.: Топоров В. Н. «Сельское кладбище» Жуковского: К истокам русской поэзии // Russian Literature. 1981. № X; Янушкевич А. С. Этапы и проблемы творческой эволюции В. А. Жуковского. Томск, 1985. С. 44–46; Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб., 1994. С. 48–73; Жилякова Э. Сельское кладбище <примечания> // Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: в 20 т. М., 1999. Т. 1. С. 436–438; Фрайман <Степанищева> Татьяна. Творческая стратегия и поэтика Жуковского (1800 – первая половина 1820-х годов). Tartu, 2002. С. 17–35.

237

Жуковский тонко играет анафорой «лишь». Если во второй строфе с ней связаны последние – затихающие, остаточные – звуки уходящего дня («Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает, / Лишь слышится вдали рогов унылый звон»), то в третьей строфе она открывает не еще одно предложение, укладывающееся в строку (как выше), но сложный период. Читатель ждет продолжения ряда, поэт же, «плавно» меняя синтаксическую конструкцию, переходит к новой теме – природный покой нарушается. А вместе с ним и покой сельской идиллии. Посетитель кладбища с самого начала предстает чужим для здешнего мира.

238

«Ты» здесь посетитель кладбища, «пришелец» – его чувствительный друг, дублирующий героя.

239

Ср.: «Любовь на камне сем их память сохранила, / Их лета, имена потщившись начертать» (I, 55).

240

Гипотетическое будущее – смерть, похороны, могила с эпитафией – описывается как безусловно свершившееся, почти все глаголы в рассказе селянина даны в прошедшем времени. Исключение – последняя строфа (предшествующая выделенной курсивом эпитафии), где переход от прошедшего к настоящему историческому – «Мой взор его искал – искал – не находил. // Наутро пением мы слышим гробовое… / Несчастного несут в могилу положить» (I, 56–57) – должен передать неожиданность и катастрофичность случившегося: все земное кончилось.

241

См.: Топоров В. Н. Младой певец и быстротечное время // Russian Poetics. Columbus, Ohio, 1983.

242

Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1989. С. 99.

243

Батюшков К. Н. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 189.

244

«Хороводные» песни, которые будут навевать самоубийце «безгреховные сны», – обращенная в позитивный план «унылая песнь» батюшковского пастуха; антитеза «веселье – печаль» поддержана и иной: хороводные песни – общие, пастух, как и «младой певец», – одинок.

245

«Увлечение этим размером начинается с лирики <…>, но почти тотчас перебивается у Некрасова темами бытовыми и народными <…> На взаимодействии этих двух тематических тенденций и развивается 3-ст. анапест в дальнейшем» – Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. С. 172–173. «Похороны» приведены исследователем в перечне иных некрасовских примеров. К сожалению, М. Л. Гаспаров не дифференцировал трехстопные анапесты с различными окончаниями. Интересный (и, кажется, требующий обдумывания) случай использования этого размера с дактилическими окончаниями (как в «Похоронах») – «Застенчивость» (1852 или 1853): «Ах ты, страсть роковая, бесплодная, / Отвяжись, не тумань головы! / Осмеет нас красавица модная, / Вкруг нее увиваются львы <…> Знаю я: сожаленье постыдное, / Что как червь копошится в груди, / Да сознанье бессилья обидное / Мне осталось одно впереди» (I, 159–160).

246

Некрасовская поэтизация ранних смертей безусловно наследует элегической традиции и ее отражениям в других жанрах. Юные революционеры, оплакиваемые и одновременно славимые Некрасовым, – прямые потомки мечтателей, злосчастных любовников, поэтов и воинов преромантической и романтической поэзии, прежде всего – поэзии Жуковского, у которого эта тема представлена и в посланиях, и в песенной лирике, и, что особенно важно, в балладе «Ахилл» и «Певце во стане русских воинов». Ср.: «Вспомяни тогда Ахилла: / Быстро в мире он протек; / Здесь судьба ему сулила / Долгий, но бесславный век; / Он мгновение со славой, / Хладну жизнь презрев, избрал…» (III, 72) и некрасовское поминовение Писарева: «Не рыдай так безумно над ним, / Хорошо умереть молодым! // Беспощадная пошлость ни тени / Положить не успела на нем <…> Русский гений издавна венчает / Тех, которые мало живут…» (II, 273). То, что перед нами звенья одной цепи, становится особенно понятным, если вспомнить «19 октября 1837 года», стихотворение, написанное с явной оглядкой на балладу Жуковского: «Блажен, кто пал, как юноша Ахилл, / Прекрасный, мощный, смелый, величавый, / В средине поприща побед и славы, / Исполненный несокрушимых сил! <…> А я один средь чуждых мне людей / Стою в ночи, беспомощный и хилый, / Над страшной всех надежд моих могилой, / Над мрачным гробом всех моих друзей…» – Кюхельбекер В. К. Избр. произведения: В 2 т. Л., 1967. Т. 1. С. 295–296. Стихотворение поэта, осужденного по делу 14 декабря, было впервые опубликовано в 1861 году («Отечественные записки», т. 139) и должно было привлечь внимание Некрасова и в связи с личностью автора, и как отклик на смерть Пушкина.

247

Заключительная строфа «Элегии» открывается легко распознаваемой цитатой из хрестоматийного образчика жанра, элегии «Вечер»; у Некрасова: «Уж вечер настает» (II, 420), у Жуковского: «Уж вечер… облаков померкнули края» (I, 76). Возникают отсылки к Жуковскому (как прямо к «Вечеру», так и к «целому» его поэзии) и далее: «волнуемый мечтами», «задумчиво брожу в прохладной полутьме», «пою в вечерней тишине». Распыленные по строфе реминисценции Жуковского не менее важны, чем одновременное цитирование пушкинского «Эха» и финальных строк первого тома «Мертвых душ» в ее горькой коде. Движение от стилизации пушкинской и «околопушкинской» гражданской лирики (первая строфа с реминисценциями «Деревни») через собственно некрасовское сочетание нарочито прозаизированной публицистики, общей поэтичности и «натуральных» жанрово-пейзажных описаний (вторая и третья строфы) к элегичности строфы четвертой утверждает неизменность трагической участи истинного поэта. Напомню, что «Вечер» заканчивается предчувствием смерти юного, отождествляемого с автором, «певца» и что в этой элегии нет примирительных нот «Сельского кладбища».

248

Стихотворение строится на обсуждавшейся выше антитезе: ранняя (героическая) гибель, настигшая друзей поэта, – его затянувшееся мучительное и постыдное бытие, заставляющее ждать смерти как избавления. Скрыто возникнув в зачине («Тяжело умирать, хорошо умереть»), она развертывается и проясняется в финале: «Узы дружбы, союзов сердечных – / Все порвалось: мне с детства судьба / Посылала врагов долговечных, / А друзей уносила борьба. // Песни вещие их не допеты, / Пали жертвою злобы, измен / В цвете лет; на меня их портреты / Укоризненно смотрят со стен» (II, 430). Примечательно упоминание «вещих песен»: у Некрасова сраженный герой (революционер) оказывается поэтом. Потому авторство «добрых песен», подводящих смысловой итог формально незавершенной поэмы «Кому на Руси жить хорошо», умирающий (и полагающий свою жизнь прожитой неверно) Некрасов отдает юному Грише Добросклонову, которому «судьба готовила / Путь славный, имя громкое / Народного заступника, / Чахотку и Сибирь». Заглавный вопрос поэмы получает парадоксальный ответ: хорошо жить на Руси обреченному «младому певцу»: «Быть бы нашим странникам под родною крышею, / Если б знать могли они, что творилось с Гришею» (III, 240, 245).

249

Разумеется, значимой и для «Похорон»: крестьяне проникаются сочувствием к «стрелку» после его смерти. Мотив посмертного признания (после неприязни при жизни) занимает важное место в некрасовском поэтическом мире; ср. хотя бы: «Со всех сторон его клянут / И, только труп его увидя, / Как много сделал он, поймут, / И как любил он – ненавидя!» («Блажен незлобивый поэт…», 1852); «Что ты, сердце мое, расходилося?.. / Постыдись! Уж про нас не впервой / Снежным комом прошла-прокатилася / Клевета по Руси по родной. / Не тужи! пусть растет, прибавляется, / Не тужи! как умрем, / Кто-нибудь и о нас проболтается / Добрым словцом» (1860) (I, 147; II, 45).

250

Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста. Л., 1972. С. 204–214.

251

Долинин Александр. «Вальтер-Скоттовский» историзм и «Капитанская дочка» // Тыняновский сборник. Десятые – Одиннадцатые – Двенадцатые Тыняновские чтения. Исследования. Материалы. М., 2006. С. 194; в статье приведена основная литература по истории вопроса.

252

Долинин Александр. Указ. соч. С. 177; Альтшуллер Марк. Эпоха Вальтера Скотта в России. Исторический роман 1830-х годов. СПб., 1996. С. 251.

253

Сказочный протагонист – общий литературный предок персонажей Вальтера Скотта и Пушкина, а сказка – общий прообраз их романов. О сказочной основе «Капитанской дочки» см.: Смирнов И. П. От сказки к роману // История жанров в русской литературе X–XVII вв. (= АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом). Труды отдела древнерусской литературы. Т. XXVII). Л., 1973. С. 284–320.

254

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977–1979. Изд. 4. Т. VI. С. 361.

255

Долинин Александр. Указ. соч. С. 183, 192.

256

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. VIII. С. 44–45.

257

Долинин Александр. Указ. соч. С. 182.

258

Здесь должно указать на еще одно различие между Пушкиным и Вальтером Скоттом. Шотландский романист безусловно понимал, сколь относителен «порядок», торжествующий в конце каждого из его романов. Иначе он просто не мог бы описывать в других романах другие – столь же напряженные и столь же «благополучно» в итоге разрешаемые – конфликты. Однако Скотт не делает акцента на повторяемости социальных коллизий и взаимосоотнесенности разновременных гражданских распрей, что глубоко важно для исследующего русское «метаисторическое противоречие» Пушкина. Характерно, что Пушкин обходит самый выигрышный в русской истории сюжет «торжествующего порядка» – конец Смуты и воцарение новой династии. Напомним, что именно до этой точки намеревался довести «Историю Государства Российского» Карамзин, что этой теме посвящен первый русский «Вальтер-Скоттовский» роман – «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» М. Н. Загоскина, что «мининский» и «сусанинский» мифы явились важными составляющими официальной идеологии николаевского царствования.

259

Насколько «Князю Серебряному» повезло с читателем (роман постоянно переиздавался как до революции, так и в советскую эпоху, хотя и числился по ведомству «отроческого чтения»), настолько же ему не повезло с исследователями. Достаточно сказать, что в итоговых академических многотомниках роман этот либо не упомянут вовсе (см.: История русской литературы: в 4 т. Л., 1982. Т. 3), либо упомянут один раз – констатируется факт его существования с неверной (1863, вместо 1862) датой публикации (см.: История всемирной литературы: В 9 т. М., 1990. Т. 7. С. 88). Высокомерное отношение к роману, идущее от издевательской рецензии Щедрина (впервые: Современник. 1863. № 4; ср.: Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1966. Т. 5. С. 352–362), к сожалению, сказалось даже в новой ценной работе, содержащей ряд верных наблюдений, но подменяющей обсуждение исторической концепции, этики и литературных решений Толстого штампом полуторавековой выковки: «…“Князь Серебряный” был произведением явно устарелым уже к моменту своего появления» – Альтшуллер Марк. Указ. соч. С. 272.

260

Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. М., 1963–1964. Т. 3. С. 419. Ниже роман цитируется по этому изданию (с исправлением советского орфографического произвола), страницы указываются в скобках; при цитировании других сочинений и писем Толстого в скобках указываются том и страница.

261

Заметим, что решение Елены оказывается неожиданным не только для хитромудрого Годунова («Того не опасайся, чтоб она постриглась <…> не по любви она за Морозова вышла, незачем ей и постригаться теперь» – 424), но и для простодушного Михеича («Ну, а теперь (после смерти Морозова. – А. Н.), конечно, дело другое. Теперь ей некому ответа держать, царствие ему небесное! Да и молода она, голубушка, вдовой оставаться» – 421), и для самого Серебряного.

262

Загоскин М. Н. Соч.: В 2 т. М., 1987. Т. 1. С. 275, 278.

263

Этот мотив разработан в линии Максима Скуратова, гибель которого в битве с татарами предсказывает судьбу протагониста. Покинув Слободу, Максим оказывается в монастыре. «На боковых стенах были написаны грубо и неискусно притча о блудном сыне, прение смерти и живота да исход души праведного и грешного. Мрачные эти картины глубоко подействовали на Максима; все понятия о смирении духа, о безусловной покорности родительской власти, все мысли, в которых он был воспитан, оживились в нем» (322); Максим называет себя «великим грешником» и, признавшись в своих чувствах, слышит от игумена: «– Ты не любишь царя? Ты не чтишь отца? Кто же ты таков?» (323). Грехи ему после исповеди отпущены, но уделом героя может быть лишь бегство от соблазна: либо пребывание в монастыре (что предлагает игумен – 325), либо ратоборство с иноплеменниками, предполагающее скорую смерть.

264

Загоскин М. Н. Указ. соч. С. 276.

265

Здесь намеренно вводится ассоциация с эпизодом «Дубровского» (почитавшийся безоружным Дубровский-Дефорж вынимает пистолет и убивает медведя), но со сдвигом (Серебряного при въезде в Слободу обезоружили, а потому понадобилось вмешательство Максима). Таких трансформированных цитат в романе не мало: оба свидания Елены с Серебряным (свидетелем второго становится Морозов, который из-за темноты не может распознать молодого соперника) ориентированы на балладу Пушкина «Воевода» (191–192, 201–202; ср. слова Морозова разоблаченной «поцелуйным обрядом» Елене – «тебя я не убью», подразумевающие, что боярин намерен убить на глазах у жены Серебряного – 273); «бунт станичников» (и их решение – идти не на Слободу, а на татар) напоминает бунт казаков в «Тарасе Бульбе»; когда мельник несколько раз выдает свою осведомленность в произошедших событиях за «тайное знание», читатель должен вспомнить «ложных колдунов» из «Юрия Милославского» – незадачливого Кудимыча и ловкого Киршу (но мельник оказывается настоящим колдуном!); в том же ряду стоит освобождение Серебряного из тюрьмы (ср. освобождение Милославского Киршей, которое, однако, не противоречит – как у Толстого – воле героя, связанного словом), бросающееся в глаза сходство Михеича с Савельичем, немощь Вяземского на Божьем суде, напоминающая аналогичный эпизод «Айвенго» (отмечено: Альтшуллер Марк. Указ. соч. С. 271), снятый мотив русалочьего соблазнения (прямо перед появлением Серебряного Елена спрашивает у девушек, есть ли в Литве русалки – 190), обличения Василием Блаженным Грозного в сцене казни, отсылающие к «Борису Годунову» (юродивый отказывается от царских денег и просит «царя Ирода» не зарезать мальчишек, но «пробороть» его самого – 404–405), слова Иоанна «Я придумаю ему (Коршуну. – А. Н.) казнь примерную, еще не бывалую, не слыханную, такую казнь, что самого тебя (Малюту. – А. Н.) удивлю» (317), вторящие угрозе пушкинского Годунова Шуйскому («…тебя постигнет злая казнь: / Такая казнь, что царь Иван Васильич / От ужаса во гробе содрогнется» – Пушкин А. С. Указ. соч. Т. V. С. 230; сходный оборот позднее Толстой использует в «Смерти Иоанна Грозного», где Годунов говорит Битяговскому: «А я тебе грожу такою казнью, / Какой бы ни придумал и Малюта / Скуратов-Бельский, мой покойный тесть – 2: 174) и проч. Эти «сдвинутые» цитаты (все похоже, но не совсем так, а в итоге – совсем не так) поддерживают главные (смыслообразующие) перелицовки классических сочинений – «Капитанской дочки» и «Песни про царя Ивана Васильевича…», о которых ниже.

266

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. VIII. С. 191.

267

Вяземскому (уже проклятому, одержимому безответной любовью и из-за того ставшему опричником) было дано увидеть будущую казнь (гадание мельника – 179) и вспомнить это видение на плахе (402). Его немощь на Божьем суде одновременно объясняется психологически и мистически: Вяземский знает, что ладанка мельника бессильна, если противник окунул саблю в святую воду, как знает о правоте Морозова. Для Толстого подобного рода двойные мотивировки принципиальны (так будет и в «Смерти Иоанна Грозного»), хотя именно они отторгались даже наиболее расположенными современниками. Так 15 (27) июня Толстой сообщал жене: «Я читал Гончарову “Смерть Иоанна”. Он восхитился, но ты никогда не отгадаешь, что он осудил и даже сказал, что он на это негодует (курсив Толстого. – А. Н.). Зачем сбылось предсказание волхвов? Это, мол, невозможно. И зачем в “Серебряном”, которого он ставит очень высоко, сбывается предсказание мельника» (4: 163).

268

В «Смерти Иоанна Грозного» царь вспоминает слова Сильвестра: «Иване, берегись! / В тебя вселиться хочет сатана! / Не отверзай души ему, Иване!» (2: 143). Развивая в главах «Ночное шествие» и «Клевета» мотив одержимости царя и Малюты, Толстой несколько раз отождествляет их с бесами: «как чародей пугается недоброй силы, которую сам он вызвал, так Малюта испугался выражения, которое слова его вызвали на чертах Иоанна. С лица царя исчезло все человеческое» (242); «Поганая Лужа сделалась достоянием нечистой силы» (244; сделалась раньше, чем царь велел там убить царевича); плачущих детей (во время царского ночного молебна) матери унимают именем Малюты, что напоминает не только о народных стращаниях Букой, но и о концовке «Ночи перед Рождеством»; ср.: «И при имени Малюты ребенок переставал плакать, в испуге прижимался к матери…» (238) и: «…бабы, как только расплакивалось у них на руках дитя, подносили его к картине (на которой Вакула намалевал черта. – А. Н.) и говорили: он бачь, яка кака намалевана! и дитя, удерживая слезенки, косилось на картину и жалось к груди своей матери» – Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: В 23 т. М., 2001. Т. 1. С. 184.

269

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. VII. С. 314, 338.

270

Здесь важна отсылка к XL–XLI главам «Айвенго» (воинство Локсли – Робин Гуда спасает Ричарда Львиное Сердце). Параллель отмечена М. Г. Альтшуллером с неточностью (у Толстого разбойники нападают на опричников вовсе не по призыву Михеича, как пишет исследователь, а просто в надежде на добычу), а смысловое различие не истолковано. Обитатели Шервудского леса «отдаривают» Черного Рыцаря за помощь при осаде замка (откликаются на звук рога, который их предводитель на такой случай и вручил союзнику), а король прощает добрым молодцам все, совершенное «в его отсутствие и в порожденные им смутные времена», весело (пренебрегая опасностью) с ними пирует и выражает «твердую решимость ограничить произвол в применении лесных законов, под давлением которых так много английских йоменов превратилось в бунтовщиков» – Скотт Вальтер. Собр. соч.: В 8 т. М., 1990. Т. 6. С. 414, 423 (перевод Е. Г. Бекетовой). Сравнение с Ричардом (истинно великим королем) дискредитирует царевича Иоанна, которому недоступна мысль о том, что верноподданных в разбойников превратила опричнина. Эта тема возникает в рассуждении о дороге в Александрову слободу (203) и организует линию Митьки, у которого кромешники «нявесту взяли» (246, 364, 385); показательно описание Митьки на молитве: «…если б одежда и вооружение не обличали ремесла его, никто бы по добродушному лицу Митьки не узнал в нем разбойника» (293).

271

Неблагодарность Грозного и царевича отзывается смертью последнего от руки отца: в этот раз Серебряного рядом не оказалось, а Годунов, бросившийся меж царем и его сыном не смог (или не захотел?) спасти царевича. В то же время смерть Иоанна-младшего сопряжена с линией Скуратовых. Решаясь оклеветать и погубить царевича, Малюта мстит за свой разрыв с сыном и царю (из-за него Максим покидает отчий дом), и царскому сыну, обвинившему Максима на пиру («Он гнушается батюшкиной опричниной» – 222). Максим погибает от татарской стрелы, а Годунов, заместивший Малюту (прежде вошедший с ним в дружбу и женившийся на его дочери, то есть сестре Максима), по-своему выполняет заветное желание уже умершего тестя (одновременно торя себе дорогу к трону).

272

Цитирую безусловно известный Толстому вариант песни – «Никите Романовичу дано село Преображенское»; см.: Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1977. С. 175–176.

273

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. VII. С. 336.

274

Пушкинской паре «Белобородов – Хлопуша» у Толстого соответствует пара «Малюта – Годунов», но и здесь отличия разительны. Хлопуша не столько защищает Гринева (он, а не Белобородов, говорит Пугачеву, что тот «торопится» казнить Швабрина «по первому наговору»), сколько возмущается свирепостью и коварством Белобородова: «Тебе бы все душить да резать <…> Разве мало крови на твоей совести? <…> я губил супротивника, а не гостя, <…> кистенем да обухом, а не бабьим наговором» – Пушкин А. С. Указ. соч. Т. VII. С. 333–334. Годунова интересуют не высшие соображения, а Серебряный, в котором он видит полезного и безопасного для себя сотрудника (ср. его позднейшее признание: «А ты, когда поступил бы на место Вяземского да сделался бы оружничим царским и был бы в приближении у Ивана Васильевича, ты бы этим всей земле послужил. Мы бы с тобой стали идти заодно и опричнину, пожалуй, подсекли бы! <…> А было бы нас двое около царя, и силы бы удвоились. Таких людей, как ты, немного князь. Скажу тебе прямо: я с нашей первой встречи рассчитывал на тебя» – 423). Дважды спасая Серебряного (второй раз – в темнице, когда Малюта рвется пытать князя, – 296), он действует хитростью (ср. прямодушие Хлопуши).

275

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. VII. С. 316.

276

Там же. С. 308.

277

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. VII. С. 315.

278

Даже в последней главе, где царь от милости формально не отступает (прощает Перстню-Кольцу и другим разбойникам, покорившим Сибирь, все вины), его дар оказывается смертоносным: Иоанн посылает Ермаку кольчугу, из-за которой, по преданию, атаман утонул в Иртыше. Толстой прямо к легенде не отсылает (предполагая знакомство читателей с VI главой IX тома «Истории Государства Российского» и/или думой Рылеева); важно, однако, что самый чистый герой романа – Митька – не может при примерке «пролезть» в царскую кольчугу. Этот данный намеком сюжет сигнализирует о мнимом благополучии финала: станичники искупили свои грехи, но не грехи Грозного, воздаянием за которые станет Смута, о приближении которой читатель должен помнить и без авторских указаний. Отсюда зловещий призвук в последней – внешне фиксирующей благополучие – фразе собственно романного текста: «…гости разошлись, очарованные радушием Бориса Федоровича» (445). Выше сказано, что в Годунове «уже совершился тот переворот, который, по мнению современников, обратил в преступника человека, одаренного самого высокими качествами» (436), а в послесловии упомянуты «смутные годы самозванцев» (445).

279

Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений: в 2 т. Л., 1989. Т. 2. С. 398, 401, 407–409.

280

Лермонтов М. Ю. Указ. соч. С. 398.

281

В этой связи отметим демоническую роль мельника, «помощь» которого губит Вяземского («Корень душит меня! <…> Анафема тебе, колдун <…> анафема, что обманул меня!» – кричит он на Божьем суде – 381) и Басманова (в его ладанке нашлись «лягушачьи кости» – 391). Мельник, как и положено агенту нечистой силы, двусмысленно предупреждал клиентов об опасности, что не могло остановить избравших дьявольский путь с понятным финалом. Выведенному на казнь мельнику безразличен Вяземский (он и раньше знал, что с князем будет), но при этом колдун уверен: его-то злые духи в беде не покинут («Подымися ветер от мельницы, налети на ворогов моих! <…> Разметай костер, загаси огонь!»). Нечисть, однако, и здесь блюдет свои правила: ветер, «как будто повинуясь заклинаниям», поднялся, но не затушил, а раздул костер. Ср. также «огненное» исчезновение двух демонических локусов: по пути в монастырь Серебряный видит свежее пожарище на месте мельницы (427), а в послесловии сообщается, что слободской дворец сгорел от зимней грозы (446).

282

О Смуте говорит автор в послесловии; намеки есть и в тексте романа. Таково появление среди персонажей разбойника Хлопки, который – с худшей частью шайки Перстня – не пойдет виниться перед царем, а будет продолжать свой промысел. Так называемое «восстание Хлопка» (1603) станет прологом Смуты.

283

Ср. реплику Толстого на стихи Тютчева, смысл которой не сводится к недовольству дурным хозяйствованием: «Одарив весьма обильно / Нашу землю, Царь небесный / Быть богатою и сильной / Повелел ей повсеместно. // Но чтоб падали селенья, / Чтобы нивы пустовали – / Нам то благословенье / Царь небесный дал едва ли! // Мы беспечны, мы ленивы, / Все из рук у нас валится, / И к тому ж мы терпеливы – / Этим нечего хвалиться» (1: 197). «Терпение» здесь стоит в одном ряду с другими – названными и подразумеваемыми – свойствами национального характера, которые на протяжении столетий не позволяют завести на Руси истинный порядок.

284

В романе не раз утверждается, что разбойники лучше опричников (приключения Серебряного начинаются с того, что он принимает царевых слуг за станичников) – и это справедливо, но не отменяет преступлений тех, кого опричнина довела до разбоя. Мысль эта тревожила Толстого. Дав самому чистому персонажу – Митьке – наилучшую участь (он не погибает с дружиной Серебряного и не грабит с Хлопком, а покоряет Сибирь с Ермаком и Перстнем-Кольцом), писатель вновь изобразит чистосердечного увальня в трагедии «Царь Борис»: тут Митька – разбойник в шайке Хлопка-Косолапа, которую соблазняет встать за «царя Дмитрия» Посадский; одолев прежде непобедимого Митьку в кулачном бою, этот демонический персонаж (дважды назвав противника «тезкой», Посадский намекает, что он и есть чудесно спасенный царевич) преуспевает в своем замысле – разбойники решают пристать к «царевичу» и идти на Годунова (2: 462–464). Так Россия (и Митька) вступают в Смуту, причина которой не только преступление Бориса, но и разгул всей земли, ровно в той же мере обусловленный царствованием Грозного.

285

Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем. М., 2000. Т. 2. С. 56. То, что у Жуковского звучит голос возлюбленной, сути дела не меняет, особенно учитывая шиллеровский генезис стихотворения (стихотворение «Текла. Голос духа», которое свободно варьирует Жуковский, связано с романсом Теклы из «Пикколомини»).

286

Соловьев В. С. Соч.: В 2 т. М., 1988. Т. 2. С. 713. Первая публикация третьего «разговора» – Книжки недели. 1900. Январь.

287

Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений: В 2 т., Л., 1984. Т. 1. С. 580–581; Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений и поэм. СПб., 2004. С. 654–655.

288

Цит. по: Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений: В 2 т., Л., 1984. Т. 1. С. 580; ср.: Давыдов В. Н. Из прошлого. М., 1913. С. 199.

289

В начале следующего десятилетия (однако задолго до «Трех разговоров…») Соловьев дважды иронизирует в стихах над воззрениями Л. Н. Толстого. Так, идея рассказа Толстого «Чем люди живы» (1881) полемически переосмысливается в одноименном (но со знаком вопроса в заголовке) лирическом стихотворении (1892): «Люди живы той любовью, / Что одно к другому тянет, / Что над смертью торжествует / И в аду не перестанет». Абсолютизация Толстым заповеди «не убий», распространяемой им на все живое (включая насекомых), вызывает насмешку в стихотворении «Душный город стал несносен…» (1892): «Поднялись на бой открытый / Целые толпы – / Льва Толстого фавориты / Красные клопы. // Но со мною не напрасно / Неба лучший дар – / Ты, очищенный прекрасно, / Галльский скипидар <…> О любимец всемогущий / Знатных римских дам, / Я роман Толстого лучший / За тебя отдам. // От романов сны плохие, / Аромат же твой / Прогоняет силы злые / И дарит покой» – Соловьев Владимир. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974. С. 86, 152–153. В «Трех разговорах…» Г[-н] Z противопоставляет стихи о Деларю как религиозно-философскому учению неназванного, но угадываемого Л. Н. Толстого, так и его классической прозе: «И у меня нет ни малейшего сомнения, что, когда герои иных всемирно знаменитых романов, искусно и серьезно распахивающих психологический чернозем, будут только литературным воспоминанием для книжников, этот фарс, в смешных и дико карикатурных чертах затронувший подпочвенную глубину нравственного вопроса, сохранит всю художественную и философскую правду» – Соловьев. В. С. Соч. Т. 2. С. 713.

290

О скептическом отношении А. К. Толстого к прозе Л. Н. Толстого Соловьев, вероятно, знал от вдовы поэта. Ср. впечатления А. К. Толстого от пятого тома «Войны и мира» (письмо Б. М. Маркевичу от 26 марта 1869; оригинал по-французски): «…вижу предвзятое стремление доказать, что все, начиная от Наполеона и кончая офицером без сапог, все без исключения действуют как сомнамбулы, не зная, ни куда они идут, ни чего хотят. Это особенно заметно в эпизоде с Ростопчиным и Верещагиным. Одно из двух – либо Ростопчин хотел нагнать страху и отдал изменника на растерзание, либо он принес в жертву человека, чтобы спастись самому. Ничего этого, однако, нет у Толстого. Ростопчин отдает Верещагина на растерзание потому, что он не в духе. Это уж слишком, здравого смысла тут вовсе нет. Бедный Толстой так боится всего великого, что прямо предпочитает ему смешное» – Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. М., 1964. Т. 4. С. 271–272. Соловьев, если автором «Вонзил кинжал убийца нечестивый…» был он, имел некоторые основания числить А. К. Толстого своим союзником. В третьем «разговоре» даются отсылки к сочинениям как «одного», так и «другого» Толстого. Г[-н] Z цитирует концовку «Сна Попова», Политик (с небольшой неточностью) – «Я вкус в том нахожу» («Эпиграмма № 1» Козьмы Пруткова), а Генерал – «Песню про сражение на реке Черной 4 августа 1855 г.». Характерно, однако, что Генерал, приводя этот текст для дискредитации учения Князя (и стоящего за ним Л. Н. Толстого), называет его «известной солдатской песней», хотя авторство Л. Н. Толстого отнюдь не было тайной; см.: Соловьев В. С. Соч. Т. 2. С. 712, 717, 720.

291

Чертков Л. Об источниках одной пародии А. К. Толстого // Quinquagenario. Сб. ст. молодых ученых к 50-летию проф. Ю. М. Лотмана. Тарту, 1972. С. 155.

292

Скорее он мог запомнить громкий скандал, связанный с одним из стихотворений Деларю, напечатанных в том самом томе «Библиотеки для чтения», что привлек внимание Л. Н. Черткова. Петербургский митрополит Серафим счел мадригал «Красавице. Из Виктора Гюго» кощунственным и подал по этому поводу жалобу военному министру графу А. И. Чернышеву. Деларю, служивший в канцелярии военного министерства, был отрешен от должности, история наделала много шума, что засвидетельствовано, например, в дневниковой записи Пушкина от 22 декабря 1834; подробнее см.: Поэты 1820-х – 1830-х годов: В 2 т. Л., 1972. Т. 1. С. 499, 763–764 (биографическая справка и примеч. к стихотворению В. Э. Вацуро); Вацуро В. Э. Деларю Михаил Данилович // Русские писатели. 1800–1917. Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. Г – К. С. 98 (в этих изданиях указана основная литература вопроса).

293

Чертков Л. Указ. соч. С. 155–156. Датировка Л. Н. Черткова поддержки не получила. Е. И. Прохоров напечатал «<Великодушие смягчает сердца>» со странной (никак не обоснованной в комментарии) датой «1860?»; см.: Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Л., 1984. Т. 1. С. 320. В изданиях, подготовленных И. Г. Ямпольским, текст этот без какой-либо датировки обычно заключает раздел «сатирических и юмористических стихотворений».

294

Впрочем, тенденция эта наметилась раньше, но не на рубеже 1840-х, а в середине 1850-х: «Ходит Спесь, надуваючись…», «Ой, каб Волга-матушка да вспять побежала…» (оба – 1856); «У приказных ворот собирался народ…» (1857); «Государь ты наш батюшка…» (1861).

295

Ср. проницательное замечание о том, что толстовское «подражание Гейне “По гребле неровной и тряской…” появляется в следующем номере “Современника” (1854, № 4) после прутковского “На взморье у самой заставы…” (1854, № 3; Литературный ералаш, тетрадь 2)» – Левинтон Г. Две заметки о Блоке. I. К семантике одного размера у Блока // Тезисы I всесоюзной (III) конференции «Творчество А. А. Блока и русская культура ХХ века». Тарту, 1975. С. 69–70. Примеч. 4.

296

Гуковский Гр. Очерки по истории русского реализма. Ч. I. Пушкин и русские романтики. Саратов, 1946. С. 53.

297

Cм.: Марцишевская К. А. «Alix et Alexis» Монкрифа в переводе Жуковского // Труды Орехово-Зуевского пед. ин-та. М., 1936. С. 63; на эту работу ссылался Л. Н. Чертков и не ссылался Г.А. Гуковский; Жуковский В. А. Стихотворения: В 2 т. Л., 1939. Т. 1. С. 348; примеч. Ц. С. Вольпе.

298

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977. Т. 2. С. 16.

299

Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 2008. Т. 3. С. 62.

300

Полн. собр. соч. Козьмы Пруткова. [Л.], 1949. С. 29; Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Л., 1989. Т. 1. С. 37.

301

Левинтон Г. Указ соч. С. 69, 71, примеч. 1; ср.: Минц З. Г. К генезису комического у Блока (Вл. Соловьев и А. Блок) // Минц З. Г. Блок и русский символизм: Избр. труды: В 3 т. СПб., 2000. Т. 2. Александр Блок и русские писатели. С. 389–442. Из новых работ на эту тему см.: Роднянская Ирина. «Белая лилия» как образец мистерии-буфф (К вопросу о жанре и типе юмора пьесы Владимира Соловьева) // Роднянская Ирина. Движение литературы: В 2 т. М., 2006. Т. 1. С. 164–182.

302

Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1989. С. 194; первая публикация – «Отечественные записки». 1840. № 3 – вполне могла привлечь внимание Толстого.

303

О соловьевском и «околосоловьевском» использовании Я 5/2 см. в указанных выше работах Л. Н. Черткова и Г. А. Левинтона, о восприятии Блоком этого размера как специфически соловьевского – у Г. А. Левинтона; ср. также: Левинтон Г. А., Смирнов И. П. «На поле Куликовом» Блока и памятники Куликовского цикла // Куликовская битва и подъем национального самосознания (= АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский дом). Труды отдела древнерусской литературы. Т. XXXIV). Л., 1979. С. 80.

304

Соловьев Владимир. Стихотворения и шуточные пьесы. С. 146; Полн. собр. соч. Козьмы Пруткова. С. 9.

305

Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений и поэм. С. 323; далее поэтические тексты Толстого цитируются по этому изданию, страницы указываются в скобках.

306

Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: В 23 т. М., 2003. Т. 4. С. 66.

307

Там же. С. 69.

308

Там же. С. 69, 72, 83.

309

Там же. С. 83, 45.

310

О других гоголевских реминисценциях (как из «Ревизора», так и из «Мертвых душ») в «Отрывке» (и связанном с ним экспромте «Все забыл я, все простил…» из письма Б. М. Маркевичу от 14 мая 1871) см. в статье «“Весенние чувства” графа А. К. Толстого». Укажем на обусловленные общим источником переклички «Отрывка» и «Вонзил кинжал убийца нечестивый…». В обоих текстах возникает мотив орденской ленты: «…лишь надел мерзавец Станислава / Через плечо» (324) и «Разных лент схватил он радугу» (303), восходящий к дискуссии Городничего с женой о сравнительных достоинствах орденов Св. Александра Невского и Св. Андрея Первозванного: «Городничий. А, черт возьми, славно быть генералом! Кавалерию тебе повесят через плечо. А какую кавалерию лучше, Анна Андреевна? красную или голубую? Анна Андреевна. Уж, конечно, голубую лучше. Городничий. Э? вишь чего захотела! хорошо и красную» – Гоголь Н. В. Указ. соч. С. 72. (Городничий понимает, что голубая «андреевская» лента выше красной «александровской». Его супруга руководствуется колористическими предпочтениями.) Мобильность бежавшего из окровавленного и опозоренного им дома злодея (двойника Хлестакова) отражается в фамилии персонажа, нежданно возникающего в финальной строфе «Отрывка» в связи с типично гоголевским «дорожным снарядом», упомянутым и при отъезде Хлестакова: «Суть депеши скоро сыскана, / Просто значилося в ней: “Под чиновника Распрыскина / Выдать тройку лошадей”» (307).

311

Русская эпиграмма (XVIII – начало XX века). Л., 1988. С. 312, 618.

312

Полн. собр. соч. Козьмы Пруткова. С. 275 («Биографические сведения о Козьме Пруткове»).

313

Там же. С. 259. Ср. также включение итальянских фамилий в цепочки русских рифм в «Бунте в Ватикане»: оно-де – по моде – роде – Де-Мероде; Венерати – не до рати – некстати – холощати; на свободе – о народе – Де-Мероде – роде (268–269). На контрасте изысканных варваризмов (в том числе – французской фамилии) и русизмов (в последней строке – с явной безграмотностью) строится ранняя («предпрутковская», 1830-е гг.) шутка Алексея Жемчужникова «Думы и наблюдения»: «При борще или при щах / Завершает редко пир / Бламанже. // Воин, бывший на часах, / Отдыхает сняв мундир, / В неглиже. // Жемчуг в нитках и вещах / Покупает ювелир / Фаберже»; цит. по: Б. Бухштаб. Козьма Прутков // Полн. собр. соч. Козьмы Пруткова. С. VIII–IX.

314

Вопрос об идентификации Деларю обсуждался с Р. Г. Лейбовым, которому приношу искреннюю благодарность за дружескую помощь.

315

См. Шепелев Л. Е. Чиновный мир России. XVII – начало XX в. СПб., 1999. С. 338, 346, 348.

316

*Полн. собр. соч. Козьмы Пруткова. С. 52, 251, 43, 45.

317

Там же. С. 141, 307–308, 201–202. Любопытно, что вторая рассказанная Кутило-Завалдайским история оказывается альтернативной версией (сходство сюжета и деталей при прямо противоположной развязке) «гисторического материала» «Слишком помнить опасность», следующего прямо за «Тихо и громко». В «Фантазии» по возвращении с венгерской войны раненый в нос офицер «обвенчался со своей невестой… Только уже ночью, когда они остались вдвоем, он, по известному обычаю, хотел подойти к ручке жены своей (подчеркивается абсурдная целомудренность сюжета. – А. Н.)… неожиданно чихнул… пуля вылетела у него из носу и убила жену наповал!..». В «гисторическом материале» «австрийский путник», вспомнив, что пять лет назад генерал Монтекукули уронил «заряжонный пистолет» в реку, предупреждает о том гуляющую с ним «пригожую девку». «На что сия нарочито разумная девица не упустила засмеяться, да и он того же учинить не оставил» – Там же. С. 202, 142.

318

Серьезно (хотя и с ироническими обертонами) мотивы оживающего портрета, вмешательства предков в судьбы потомков, контакта с потусторонним миром возникают как в самом начале литературного пути Толстого (повесть «Упырь», 1841), так и в его конце (поэма «Портрет», 1873). Что же до «прутковской» версии сюжета соблазнения на антресолях, то велико искушение увидеть здесь один из источников прославленного стихотворения (в частности, тут важна тема XVIII столетия): «Течет река неспешно по долине, / Многооконный на пригорке дом. / А мы живем как при Екатерине: / Молебны служим, урожая ждем. / Перенеся двухдневную разлуку, / К нам едет гость вдоль нивы золотой, / Целует бабушке в гостиной руку / И губы мне на лестнице крутой» – Ахматова Анна. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 134.

319

Датировка текстов, о которых пойдет речь, была предложена И. Г. Ямпольским в первом издании Большой серии «Библиотеки поэта» (Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений Л., 1937) и не корректировалась ни Е. И. Прохоровым, подготовившим второе издание (Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений. В 2 т. Л., 1984. Т. 1), ни самим И. Г. Ямпольским (Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. М., 1963; Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений и поэм. СПб., 2004). В статье стихи цитируются по: Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Т. 1, письма (кроме оговоренных случаев) по: Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. М., 1964. Т. 4; страницы указываются в скобках.

320

«Ода…» обоснованно отождествляется с опусом, упомянутым в письме М. М. Стасюлевичу от 3 июля: «Есть у меня «Баллада для немногих». Я прислал бы ее Вам, но она уж очень игрива, вроде «Бунта в Ватикане» (369–370).

321

М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке. СПб., 1912. Т. 2. С. 354.

322

Ямпольский И. Г. Неопубликованные письма А. К. Толстого // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1979. Л., 1980. С. 108. В аттестации «Отрывка» обыгрывается название романа А. Е. Измайлова «Евгений, или Пагубные следствия дурного воспитания и сообщества» (1799–1801), вероятно, памятного адресату – знатоку старинной словесности.

323

Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем: В 23 т. М., 2003. Т. 4. С. 20.

324

Там же. С. 13–14. Гоголевские подтексты (тот же «Ревизор» и особенно «Нос») ощутимы в «Оде на поимку Таирова».

325

В названии игрового, агрессивно эротизированого текста («И вспрыгнуть щепка каждая, / На щепку норовит <…> Пошли быки с коровами / В зеленый луг гулять <…> Готов я бессознательно / Сам сделаться быком» – 318–319) спрятано имя одного из самых просветленных и «воздушных» стихотворений Жуковского («Весеннее чувство»), а в размере (трехстопный ямб с чередованием дактилических и женских рифм) парадоксально присутствуют три присущие ему семантические окраски – собственно комическая и (в обращенном виде) патетическая и лирическая. О семантических ореолах этого метра см.: Гаспаров М. Л. Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М., 1999. С. 97—102. Гаспаров полагает, что Толстой в «Весенних чувствах…» пародирует Фета («Уж верба вся пушистая…»); кажется, и генезис, и семантика текста не столь однозначны.

326

Отмечено И. Г. Ямпольским: Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 369.

327

Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1974. Т. 10. С. 166.

328

Там же. С. 29. На «Бесов» как объект пародии указывал И. Г. Ямпольский; см.: Толстой А. К. О литературе и искусстве. М., 1986. С. 302.

329

Прутков Козьма. Полн. собр. соч. Л., 1949. С. 84, 86.

330

Не пытаясь решить сложный вопрос о датировке текстов, связанных с поручиком Прутковым, заметим, что завершены они быть могли не ранее апреля 1870: Крестовский выступил в «Голосе» 27 марта, Буренин ответил в «Санкт-Петербургских ведомостях» 28 марта. Естественно, что Толстой с его обостренным рыцарским чувством чести помнил эту позорную историю и год спустя. Весьма вероятно, что помнил он и более давний сюжет: 28 апреля 1862 года Е. Н. Гарднер, десятью днями раньше ставший мужем кузины и возлюбленной Д. И. Писарева, получив оскорбительное письмо Писарева, пришел в его квартиру и ударил обидчика хлыстом. Писарев тщетно пытался добиться дуэли и 3 мая на Царскосельском вокзале нанес такой же удар Гарднеру. Ср. в пародии: «Желтухин! – сказал он ему, – я прощаю вам вашу горячность, ибо я слишком развит, чтобы обращать внимание на оплеуху, но будьте уверены, что если застану вас врасплох, то отхлестаю вам морду сыромятным ремнем» (365).

331

Отмечено И. Г. Ямпольским.

332

Ср. также в «Церемониале…»: «На краю разверстой могилы / Имеют спорить нигилисты и славянофилы. // Первые утверждают, что, кто умрет, / Тот весь обращается в кислород» (387).

333

Тютчев Ф. И. Полн. собр. стихотворений. Л., 1987. С. 157, 164.

334

Не располагая данными о знакомстве Толстого со «Спиритическим предсказанием» Тютчева (в отличие от «Рассвета» и «Тогда лишь в полном торжестве…», не печатавшегося при жизни поэтов), заметим все же, что для автора «Потока-богатыря» Москва уже неприемлема и в качестве, говоря словами Тютчева, «новейшей» из трех столиц России – Там же. С. 187. Геополитический аппетит Толстого умереннее явленного Тютчевым в «Русской географии». Он не претендует на «град Петров», отождествляемый с Римом. – Там же. С. 152. Но и тютчевская двусмыслица (позволяющая предположить, что поэт назвал официальную столицу империи) для него невозможна.

335

Жинкин Н. П. А. К. Толстой и Г. Гейне // Сборник статей к 40-летию ученой деятельности академика А. С. Орлова. Л., 1934. С. 435.

336

Гейне Г. Избр. произв.: В 2 т. М., 1956. Т. 2. С. 439–440. Гейне именует коммунистов «мрачными иконоборцами», что должно было привлечь внимание Толстого, вне зависимости от того, познакомился он с предисловием к «Лютеции» до написания «Иоанна Дамаскина» (1859) и «Против течения» (1867) или позднее (что менее вероятно). В любом случае, обыгрывая и оспаривая иронические пассажи Гейне в 1871 году, Толстой актуализировал для памятливых читателей свои апологии художества.

337

Ср. в пародии на «Бесов» детей Насти, восторженно демонстрирующих «взрослость» («мы всё понимаем» – 366).

338

Чернышевский Н. Г. Что делать? Из рассказов о новых людях. М., 1975. С. 123–124.

339

Там же. С. 206.

340

Ср. эпиграмматический отклик Майкова (1888) на поэму уже давно почившего Толстого «Иоанн Дамаскин»: «Свел житие он на что? На протест за “свободное слово” / Против цензуры, и вышел памфлет вместо чудной легенды. / Все оттого, что лица говорящего он не видал пред собою» – Майков А. Н. Соч.: В 2 т. М., 1984. Т. 2. С. 353. Майков, вероятно, не знал, что наслышавшийся сходных укоризн Толстой в письме Маркевичу от 4 февраля 1859 утверждал: «Пусть они откроют Четьи-Минеи – они увидят, что все было точно так, как я описал» (107). В связи с запретом «Царя Федора Иоанновича» Толстой писал ему же 13 декабря 1868: «В произведении литературы я презираю всякую тенденцию <…> Не моя вина, если из того, что я писал ради любви к искусству, явствует, что деспотизм никуда не годится» (246).

341

Подробнее см. в статье «Последние баллады А. К. Толстого».

342

«Ах, кстати, что это за сказка о Лорелее? Ведь это ее скала виднеется? Говорят, она прежде всех топила, а как полюбила, сама бросилась в воду» – Тургенев И. С. Собр. соч.: В 12 т. М., 1955. Т. 6. С. 251.

343

Тургенев И. С. Указ. соч. Т. 3. С. 92–94, 82, 84–86, 104.

344

Ср. в письме Рудина Наталье: «Мне природа дала много – я это знаю и из ложного стыда не стану скромничать перед вами <…> но я умру, не сделав ничего достойного сил моих, не оставив за собою никакого благотворного следа <…> Я остаюсь одинок на земле для того, чтобы предаться, как вы сказали мне сегодня поутру с жестокой усмешкой, другим, более свойственным мне занятиям <…> Если б я по крайней мере принес мою любовь в жертву моему будущему делу, моему призванию; но я просто испугался ответственности, которая на меня падала…» – Там же. С. 107, 108.

345

В концовке возникает еще один отзвук русалочьей темы. Простившись, Перекопин «выпрыгнул из лодки и, по колено в зеленой тине, быстро зашагал к усадьбе». Герой не утонул (не погиб от любви), но замарался. «Зеленая тина» ассоциируется с лягушками, которых потрошат нынешние поповичи и прочие нигилисты.

346

Толстой не принял обвинений в безнравственности, которые через Маркевича предъявил балладе Катков. Отстаивая автономию искусства (которое не может и не должно быть «учебником жизни»), поэт, однако, взял под защиту богатыря-певца в письме Маркевичу от 9 октября 1871: «Впрочем, с уверенностью могу Вам сказать, что по сведениям, которые я собирал насчет описываемого происшествия, Попович и девица, проплыв 25 минут на лодке, сошли на берег в деревне по названию Папусевка, Авсеевы лозы тож, где их повенчал добрый священник отец Герасим Помдамурский, в чем ему содействовал благочинный Сократ Борисович Гермафродитов, случайно находившийся там» (379–380).

347

Стихотворение «То было раннею весной…» тоже посвящено прошлому, «утру наших лет», когда поэт был счастлив, а не вспоминал о счастье.

348

См. подробнее в статье «О свистах, припевах и балладном диптихе А. К. Толстого».

349

Подробнее см. в статье «Весенние чувства графа А. К. Толстого».

350

Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. М., 1963–1964. Т. 4. С. 373.

351

Там же. С. 374.

352

Поэт напоминает здесь не только о былине, но и о своей балладе «Змей Тугарин» (1867), где Алеша Попович расправляется с отвратительным певцом, предрекающим установление на Руси татарского (а затем – равного ему московского) деспотизма.

353

Толстой А. К. Указ. соч. С. 378; упомянута задевавшая «новых людей» песня «Пантелей-целитель» (впервые – «Русский вестник», 1866, № 9).

354

«Алеша Попович» (без антинигилистического фрагмента) будет напечатан в «Гражданине» (1872, № 2).

355

Толстой А. К. Указ. соч. С. 379–380.

356

См.: Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений и поэм. СПб., 2004. С. 637 (примеч. И. Г. Ямпольского); далее поэтические тексты Толстого цитируются по этому изданию, страницы указываются в скобках.

357

Видимо, спешкой и/или неаккуратностью Маркевича должно объяснить отсутствие в первой публикации заключительной строфы: «Служите ж делу, струны! / Уймите праздный ропот! / Российская коммуна, / Прими мой первый опыт!» (226, 581). Финальная автометаописательная часть баллады открывается вопросом, общий ответ на который дан в той же 37-й строфе; в следующих строфах он конкретизируется: отрицание искусства для искусства (38), приятие новой эстетики (39), указание на уже явленный образчик правильной поэзии, предполагающее новое прочтение всей баллады. Без 40-й строфы финал (и текст в целом) утрачивает важный смысловой обертон и теряет интонационную завершенность, что едва ли возможно для такого виртуозного стихотворца, как Толстой. Он мог исправлять представленные близкому кругу (или даже публике) тексты (такова переработка строф, следующих за 20-й в журнальной публикации «Баллады с тенденцией»), но едва ли бы стал знакомить Маркевича с неотделанным стихотворением.

358

Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 144.

359

Свисток. М., 1981. С. 5–6.

360

Писарев Д. И. Соч.: В 4 т. М., 1955–1956. Т. 2. С. 339–340, 341.

361

Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1965–1977. Т. 6. С. 234. Речение о нигилистах и титулярных советниках впервые появилось в рецензии на «Несколько серьезных слов…» М. Беницкого и «Заметки и отзывы» «Русского вестника» («Современник», 1863, № 4); см.: Салтыков-Щедрин М. Е. Указ. соч. Т. 5. С. 352; подробнее см. в примеч. Г. Ф. Самосюк – Там же. Т. 6. С. 636.

362

Герцен А. И. Соч.: В 9 т. М., 1955–1958. Т. 7. С. 58; курсив Герцена.

363

Ср. в «Потоке-богатыре»: «Слышно: почва, гуманность, коммуна, прогресс, / И что кто-то заеден средою. / Меж собой вперерыв, наподобье галчат, / Все об общем каком-то о деле кричат» (215; курсив Толстого). Чаянье общего дела и наличие «общего врага» (Потока) не отменяет сумбура, охарактеризованного «птичьей» метафорой. Интересно, что в перечень «паролей» включено слово почва, напоминающее не о нигилистах, но об издателях и авторах журналов «Время» и «Эпоха». Весьма вероятно, что для Толстого была существенна не особая позиция почвеннических изданий, чья оценка «свистунов» претерпела сложную эволюцию, но их активная включенность в дискуссию о «свисте», частые обращения к этому сюжету. Заметим, что в эпистолярии Толстого мы находим лишь два суждения о сочинениях Достоевского – и оба неприязненны. 8 января 1855, делясь с С. А. Толстой впечатлением от «Кто виноват?», он замечает: «Насколько Писемский, Достоевский и все эти писатели натуральной школы (курсив Толстого. – А. Н.) скучны и утомительны сравнительно с этой книгой!» – Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 76. В письмо Б. М. Маркевичу от 14 мая 1871 введена злая пародия на «Бесов» – Там же. С. 365–366; (о ней подробнее см. в статье «Весенние чувства графа А. К. Толстого»). Памятуя о печальной судьбе архива Толстого, можно выдвинуть два предположения: либо сочинения Достоевского им игнорировались вообще (чему в какой-то мере противоречит тщательно продуманная пародия), либо С. А. Толстая, чьи добрые отношения с Достоевским установились после кончины мужа, удалила из писем (как и в ряде иных случаев) фрагменты, с ее точки зрения невозможные в печати.

364

Писарев Д. И. Указ. соч. Т. 2. С. 355.

365

Ср. в статье «Реалисты» («Русское слово», 1864, № 9—11), развивающей и усиливающей ряд положений «Цветов невинного юмора»: «Я надеюсь, что даже эстетики не станут заступаться за Дюма, за Феваля, за Поль де Кока. Но очень правдоподобно, что они уважают Вальтер-Скотта и Купера. А мы их нисколько не уважаем и вообще считаем исторический роман за одно из самых бесполезных проявлений поэтического творчества. Вальтер-Скотт и Купер – усыпители человечества. Что они люди даровитые – против этого я не спорю. Но тем хуже. Тем-то они и вредны, что их произведения читаются с удовольствием и создают целые школы подражателей. А что выносит читатель из этих романов? Ничего, ни одной новой идеи. Ряд картин и арабесков. То же самое, что выносит ребенок из волшебной сказки. В наше время, когда надо смотреть в оба глаза и работать обеими руками, стыдно и предосудительно уходить мыслью в мертвое прошедшее, с которым всем порядочным людям давно пора разорвать всякие связи» – Писарев Д. И. Указ. соч. Т. 3. С. 114.

366

Рецензия появилась без подписи, но авторство Щедрина едва ли было тайной как для Писарева, безусловно осведомленного о положении дел в редакции враждебного «Современника», так и для Толстого.

367

Салтыков-Щедрин М. Е. Указ. соч. Т. 5. С. 353.

368

Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. С. 227.

369

Писарев Д. И. Указ. соч. Т. 3. С. 331.

370

Отсылка к Баратынскому здесь, может быть, и не случайна. Ср. цитату из его стихотворения «На смерть Гете» в едва ли не самом страстном фрагменте статьи «Реалисты»: «Эти люди (по классификации Писарева, “пародии на поэтов”, в первую очередь – Жуковский и Пушкин. – А. Н.) процветали “яко крин”, щебетали, как птицы певчие (NB! – А. Н.), и совершили “в пределе земном все земное”, то есть все, что они были способны совершить. В произведениях этих людей нет никаких признаков болезненности или изуродованности. Им было весело, легко и хорошо жить на свете, и это обстоятельство, конечно, останется вечным пятном на их прославленных именах. Впрочем, нет, – не вечным» – Писарев Д. И. Указ. соч. Т 3. С. 109. Не вечным (курсив Писарева), так как слава «пародий на поэтов», по вере критика, обречена скорому и бесследному исчезновению.

371

Примечательна отсылка к ненавистному Куперу. Ср. в письме Толстого Я. П. Полонскому от 20 декабря 1868: «…мы с Вами не последние могиканы искусства, как бы там ни старались разные Чернышевские, Писаревы, Стасовы, Коржи (описка или шутка; видимо, следует читать: Корши. – А. Н.) и так далее, кто прямо, кто косвенно. Убить искусство так же легко, как отнять дыхание у человека под тем предлогом, что оно роскошь и отымает время даром, не вертит мельничных колес и не раздувает мехов. Уверяю, что эти господа вовсе не страшны для искусства» – Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 249.

372

Писарев Д. И. Указ. соч. Т. 3. С. 332.

373

Двусмысленность в эту реплику безусловно внесена сознательно; ср. финал «Алеши Поповича», напугавший целомудренного Каткова, и постскриптум письма к Маркевичу от 26 апреля 1869: «Деревенские девицы усвоили себе доброе обыкновение – совсем голыми гулять в камышах, где они собирают цветы – ирисы и всякие другие, из которых они плетут себе венки. Это обычай древний, а несколько лет тому назад я, встретив одну такую нимфу, сказал ей: “Дала бы ты мне цветок”. И она тотчас же вышла из камышей и со всем простодушием невинности подала мне цветок. (Комический негатив этого эпизода возникает в “Потоке-богатыре”, где московская, забывшая благородные обычаи киевской старины, царевна грубо бранит героя, дерзнувшего понюхать цветок близ ее терема. – А. Н.) Вы скажете, что я безнравственен, но мне нравится такое зрелище, оно переносит меня во дни Гомера, когда после подобных встреч зарождались герои или полубоги» – Толстой А. К. Собр. соч.: в 4 т. Т 4. С. 282.

374

Жинкин Н. П. А. К. Толстой и Г. Гейне // Сборник статей к 40-летию ученой деятельности академика А. С. Орлова. Л., 1934. С. 435.

375

Гейне Г. Избр. произв.: В 2 т. М., 1956. Т. 2. С. 440.

376

Писарев Д. И. Указ. соч. Т. 2. С. 333.

377

Похоже, что предполагал. На это указывает еще одна ироническая цитата из тоже хрестоматийного текста Горация – оды «К Мельпомене»: «…монумент этот (издание Фета. – А. Н.) будет, конечно, несокрушимее бронзы (aere perennius), потому что бронза продается и покупается, а стихотворения г. Фета, составляющие вышеупомянутый монумент, в наше время уже не подвергаются этим неэстетическим операциям» – Писарев Д. И. Указ. соч. Т. 2. С. 333. Напомним, что Фет был переводчиком Горация.

378

Послание «К стихам своим» Кантемира, совпадение с которым Писарева особенно наглядно: «…и наконец дойдет <…> / Вам рок обвертеть собой иль икру, иль сало» (Кантемир А. Д. Собр. стихотворений. Л., 1956. С. 217), «Повести Белкина», «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», свежий о ту пору роман Достоевского «Униженные и оскорбленные».

379

Писарев Д. И. Указ. соч. Т. 2. С. 365; Т. 3. С. 114. Программное название стати Писарева отыграно выбором «главного» имени для многоименного сообщества гонителей искусства: «Я верю реалистам» (226). Если литераторы, по Писареву, в принципе могут приносить пользу, то представителям других искусств в этом он категорически отказывает, иронически перечисляя «великих людей самых различных сортов: великий Бетховен, великий Рафаэль, великий Канова, великий шахматный игрок Морфи, великий повар Дюссо, великий маркер Тюря» – Там же. Т. 3. С. 115. Ср.: «Иль то матерьялисты, – / Невеста вновь спросила, – / У коих трубочисты / Суть выше Рафаила» (223).

380

Писарев Д. И. Указ. соч. Т. 3. С. 115.

381

Маскарадные ипостаси богатырей (рыбаки, охотники) мотивированы чередой былинных эпизодов, в которых дружинники Чурилы превосходят княжьих охотников и рыбаков; ср. в версии, наверняка известной Толстому и его читателям: «Оне соболи, куницы повыловили / И печерски лисицы повыгнали, / Туры, олени выстрелили, / И нас избили-изранели <…> Все оне белую рыбицу повыловили ж / И мелкаю рыбицу повыдавали, / Нам в том, государь, добычи нет» – Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М., 1977. С. 87.

382

Лотман Ю. М. А. К. Толстой. «Сидит под балдахином…» // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 203–210.

383

Эстетические воззрения Толстого (в их связи с концепцией истории и политическими убеждениями) наиболее подробно и отчетливо представлены в поэме «Портрет» (1872–1873).

384

Ср.: Гаспаров М. Л. «Рондо» А. К. Толстого // Анализ одного стихотворения. Л., 1985. С. 181–187.

385

Со сплошными женскими окончаниями поэт экспериментировал либо в стихах комических, либо в написанных размерами, менее употребительными (и соответственно более для середины XIX века «непривычными»), чем трехстопный ямб. К первой группе относятся пять опусов, написанных четырехстопным хореем: «Поразмыслив аккуратно, / Я избрал себе дорожку…» (1853–1854, первая и третья строки не рифмуются); «Одарив весьма обильно Нашу землю, / Царь Небесный…» (1869; здесь метр навязан оспариваемым «объектом», однако не исключено, что тютчевский размер в какой-то мере стимулировал комический перепев Толстого); <А. Н. Мальцевой> («Пью ль мадеру, пью ли квас я, / Пью ли сливки я коровьи…», 1869), «Послание М. Н. Лонгинову о дарвинисме» («Правда ль это, что я слышу? / Молвят овамо и семо…», 1870), упомянутое выше «Рондо». Сюда же относится «Бунт в Ватикане» («Взбунтовалися кастраты, / Входят в папины палаты: / “Отчего мы не женаты? / Чем мы виноваты?”»; 1864; все строфы на четыре женские рифмы, в последней строке четырехстопный хорей сменяется трехстопным). Ср., впрочем, нечетные строфы «Что ты голову склонила?/ Ты полна ли тихой ленью…» (1856; четные строфы с альтернансом) и вполне серьезную балладу «Боривой» («К делу церкви сердцем рьяный, / Папа шлет в Роскильду слово…», 1870; не исключено, однако, что антикатолическая тематика здесь актуализовала прием, использованный в «Бунте в Ватикане»). Ко второй группе относятся 4 начальные строфы «Благовеста» (1840-е; двухстопный ямб; «Среди дубравы / Блестит крестами…»; в строфах 6–8 женская рифма четных строк чередуется с дактилической нечетных); 3 текста шестистопного хорея («Ой, каб Волга матушка да вспять побежала! / Кабы можно, братцы, начать жизнь сначала…», 1854, «Острою секирой ранена береза, / По коре сребристой побежали слезы…», 1856, «В совести искал я долго обвиненья, / Горестное сердце вопрошал довольно…», 1858), 3 текста пятистопного дактиля («Сердце, сильней разгораясь от году до году / Брошено в светскую жизнь, как в студеную воду…», 1856; «Горними тихо летела душа небесами, / Грустные долу она опускала ресницы…», 1858; «Нет, уж не ведать мне, братцы, ни сна, ни покою! / С жизнью бороться приходится, с бабой-ягою…», 1859), один трехстопного амфибрахия («Вздымаются волны как горы / И к тверди возносятся звездной…», 1859) и один – амфибрахия пятистопного («Сижу да гляжу я все, братцы, вон в эту сторонку, / Где катятся волны одна за другой вперегонку…», 1859).

386

Безусловно поэт должен был учитывать еще одну ассоциацию, рождаемую словом «свист» в древнерусском контексте. Не навязывая Толстому позднейших мифопоэтических представлений, напомним, что заглавный герой «Змея Тугарина» (анти-певец, стремящийся запугать и унизить князя Владимира и его богатырей анти-песней) прямо сравнивается с другим былинным вредителем: «Стой! – молвит Илья, – твой хоть голос и чист, / Да песня твоя не пригожа! / Был вор Соловей, как и ты голосист, / Да я пятерней приглушил его свист – / С тобой не случилось бы то же» (172). Однако в «Порой веселой мая…» автор «Ушкуйника», видимо, счел нужным приглушить «разбойничьи» (неизбежно поэтичные) обертоны темы «свиста». Нигилисты недостойны отождествления с разбойниками. (В «Князе Серебряном» герой, вернувшись на страшно изменившуюся за время его отсутствия Русь, принимает опричников за разбойников. Далее этот мотив многократно возникает вновь с разнообразными смысловыми огласовками.) В журнальной версии баллады напрашивающееся отождествление присутствовало: «Системы их дешевле / Другая есть едва ли, / Станичниками древле, / У нас их называли» (580). Отметим анаграммированный «свист» в двух последних строках, особенно ощутимый при ударном «и» в словоформе «станичниками».

387

Им посвящена следующая статья.

388

Кац Б. А. Одиннадцать вопросов к Пушкину: Маленькие гипотезы с эпиграфом на месте послесловия. СПб., 2008. С. 81–89.

389

Толстой повторяет путь Жуковского, на протяжении четверти с лишним века – от «Людмилы» (1808) до «Элевзинского праздника» (1834) – выявлявшего разнообразные смысловые интенции «странного» жанра, параллельно прививая «балладность» как собственным лирике и стиховому эпосу, так и русской поэзии в целом.

390

О них и синхронных им сочинениях иных жанров (как серьезных, так и игровых) см. в двух предшествующих статьях.

391

Толстой умер 28 сентября 1875.

392

О связи «Песни о вещем Олеге» с «Графом Гапсбургским» и других балладах, трактующих сюжет «певец и властитель» («Олег» и «Кудесник» Языкова, «Старая быль» Катенина) см.: Немзер А. «Сии чудесные виденья…» Время и баллады Жуковского // Зорин А., Немзер А., Зубков Н. «Свой подвиг свершив…» М., 1987. С. 221–230; там же беглые замечания о «Слепом» Толстого.

393

Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений и поэм. СПб., 2004. С. 103; далее поэтические сочинения Толстого цитируются по этому изданию; страницы указываются в скобках.

394

Подробнее см. в статье «О свистах, припевах и балладном диптихе А. К. Толстого».

395

Строки Толстого «И молвит Владимир: «Что ж нету певцов? / Без них мне и пир не отрада!» (170) прямо перекликаются с катенинскими: «Князь к гостям: “Пошлем гонца, – / Грустен пир, где нет певца”»; см.: Катенин П. А. Избр. произведения. М.; Л., 1965. С. 77. В «Старой были» (действие которой разыгрывается тоже на пиру Владимира, причем приуроченном к взятию Херсонеса и браку князя с византийской царевной – ср. сюжет «Песни о походе Владимира на Корсунь») появляется «ложный», хоть и по-иному, чем у Толстого, певец, тоже иноплеменник (грек, а не монгол). Напомним, что в прутковской «Осаде Памбы» (считается, что этот текст был сочинен Толстым единолично) кода – «Он изрядно подшутил!» (329) – издевательски повторяет строку из катенинских «Романсов о Сиде» (657; комментарий И. Г. Ямпольского). Все это заставляет скорректировать проницательное наблюдение Ю. Н. Тынянова о неожиданном сходстве некоторых поэтических решений у Катенина и Толстого, высказанное в статье «Архаисты и Пушкин»; вероятно, здесь имеет место не «конвергенция», как полагал Тынянов, а сознательный интерес младшего поэта к стихам забытого старшего собрата; ср.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 45.

396

Сходно обстоит дело с «Песней о Гаральде и Ярославне».

397

Так случилось уже с «Людмилой», в которой Жуковский – вольно или невольно – претворил Бюргерову историю о преступлении и наказании (роптанье на Бога и возмездии) в историю торжествующей любви. Людмила получает то, что она хотела. Ср.: «Расступись, моя могила; / Гроб, откройся; полно жить; / Дважды сердцу не любить», «С милым вместе – всюду рай; / С милым розно – райский край / Безотрадная обитель». В «воздушном» контексте баллады строки «Царь Всевышний правосуден; / Твой услышал стон Творец» перевешивают предшествующую «Смертных ропот безрассуден» – Жуковский В. А. Полн. собр. соч.: В 20 т. М., 2008. Т. 3. С. 10, 11, 16. «Ивиковы журавли» в равной мере баллада о преступлении и силе священного искусства, в «Адельстане» сюжет преступления подсвечен сюжетом любви темной силы к земному существу. Идеальная любовь «Рыцаря Тогенбурга» сопрягается с колдовской эротикой «Рыбака» и «Лесного царя». Примеры можно умножить.

398

Или завороженного лесными феями героя баллады Жуковского «Гаральд»; ср. также позднее (не датированное и не публиковавшееся при жизни автора) стихотворение Толстого «В альбом».

399

Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Л., 1989. Т. 2. С. 486.

400

Лермонтов пародируется прямо, прикровенно же – «Кубок» Жуковского, где вернувшийся из морской бездны (царства смерти) ныряльщик живописует «несказанных чуд»; см.: Жуковский В. А. Указ. соч. С. 163–164.

401

Смысловое единство «речной» и «лесной» стихий (двусмысленный – влекущий и страшащий – демонизм природного мира) было задано Гете и точно передано Жуковским.

402

Жуковский В. А. Указ. соч. С. 137.

403

Ср. поминальные яства, которыми водяной царь потчует Садко: «Кутья ли с шафраном моя не вкусна?/ Блины с инбирем не жирны ли?»; «Вкусны и кутья, и блины с инбирем» (243).

404

Толстой глубоко чувствовал связь деспотизма (обычно связываемого с «азиатским» началом) и алогизма; в этой связи см. блестящий разбор стихотворения «Сидит под балдахином…»: Лотман Ю. М. Анализ поэтического текста // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 203–210.

405

26 декабря 1869 г. Толстой писал М. М. Стасюлевичу: «Россия, современная песни о полку Игоря, и Россия, сочинявшая былины, в которых Владимировы богатыри окарачь ползут, в норы прячутся – это две разные России» – Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. М., 1964. Т. 4. С. 334. В данном случае совершенно не важно, сколь справедлива фольклористическая концепция Толстого, прямо обусловленная его историософией (славянство, согласно формулировке того же письма, – «элемент чисто западный»; домонгольская Русь – неотъемлемая часть единого европейского мира; татарское нашествие порождает московский деспотизм и падение культуры, отразившееся в частности «порчей» былин). Важно, что былинное «окарачь» – знак «нерусскости», уродства, деспотизма. Не случайно в том же письме Толстой приводит строки из «Змея Тугарина» («И вот, наглотавшись татарщины всласть, / Вы Русью ее назовете»), как не случайно, что «ложный певец» в этой балладе наделен уродливыми – чужими, монгольскими – чертами («Глаза словно щели, растянутый рот, / Лицо на лицо не похоже» – 170).

406

Заставляя Садко грезить о «низменной» натуре (деготь, дым курного овина, грязный и хилый пес, рябая девка), Толстой компенсирует ту свою любовь к «торжественности», за которую его корил И. С. Аксаков. В послании к нему (1859) Толстой, полуоправдываясь («Поверь, и мне мила природа, / И быт родного мне народа»), перечисляет любезные ему «земные», поэтичные в обыденности картины (в перечень введена курсивом цитата из «Родины» Лермонтова: «И пляску с гиканьем и свистом, / Под говор пьяных мужичков»), однако настаивает: «Нет, в каждом шорохе растенья, / И в каждом трепете листа / Иное слышится значенье, / Видна иная красота»; для Толстого в «земном» присутствует «небесное», о котором невозможно поведать «на ежедневном языке» (128). В «Садко» обыденная реальность и соответствующий ей «ежедневный» язык обретают высокий поэтический смысл. «Грубая» фактура пронизана «весенним чувством», то есть любовью. Мертвой и убийственной пляске водяного царя (под механическую игру на гуслях) противопоставлены «пляски в лесу молодом», которыми захвачены «и птица, и всякая зверь» (244), и люди. Апология весенней земли («Сквозь лист прошлогодний пробившись, теперь / Синеет в лесу медуница! // Во свежем, в зеленом, в лесу молодом / Березой душистою пахнет» – 244) предстает закономерным продолжение ранних (1851–1852?) «торжественных» стихов: «И всюду звук, и всюду свет, / И всем мирам одно начало, / И ничего в природе нет, / Что бы любовью не дышало» (82).

407

Едва ли случайно в первой «новгородской» строфе «Садко» возникают две легкие реминисценции (не считая самой ситуации пира) «Песни о вещем Олеге»: «вящие <…> уличане» и «Вино в венецийском стакане» (250); ср.: «Пирует с дружиною вещий Олег / При звоне веселом стакана»; – Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977. Т. 2. С. 101. Для пушкинской баллады равно важно утверждение сакральности поэтического слова («Правдив и свободен их вещий язык / И с волей небесною дружен») и «бесцельность» ее легендарного (почерпнутого из летописи) сюжета. «Смерть от коня» не менее сомнительна, чем пребывание Садко в подводном мире. Ценность предания и былины в них самих, а не в аллюзиях или моральных уроках. Отсылки к «Песни о вещем Олеге» (появляющиеся также в «Змее Тугарине» и «Песни о походе Владимира на Корсунь») призваны указать на высокий, задающий традицию, образец, на который ориентированы баллады Толстого.

408

Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1989. С. 191.

409

«…Поют соловьи, заливаясь кругом, / Шиповник пахучий алеет <…> Кругом соловьи, заливаясь поют, / Шиповник алеет пахучий…» (257). Связь соловья с шиповником (а не розами), вероятно, обусловлена не только стремлением Толстого уйти от традиционных «поэтизмов», нарисовать живой и конкретный пейзаж (ср. упоминания земляники, черемухи, диких яблонь, клена), но и памятью о VI строфе седьмой главы «Евгения Онегина» (описание могилы убитого Ленского): «Там соловей, весны любовник, / Всю ночь поет; цветет шиповник» – Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 5. С. 123.

410

Знакомый демонический мотив возникает, когда Канут сотоварищи попадает в промежуточное меж морем и лесом пространство, на болото: «Вечерний туман свои нити прядет / И сизые полосы тянет <…> “За этим туманищем, князь-господин, / Не видно твоей головы нам” <…> “…Опять меня целым увидите вы, / Как выедем мы из тумана”» (253). Голова, исчезающая в тумане (дурная примета), напоминает о двоящемся облике лесного царя: «…Он в темной короне, с густой бородой». – / «О нет, то белеет туман над водой» – Жуковский В. А. Указ. соч. С. 137.

411

Зло постоянно использует добро в своих целях. Магнус шлет гонца к Кануту без «харатейной грамоты» (251), которая накладывала бы на гостеприимца жесткие обязательства; он рассчитывает на доверчивость благородного воина – и не ошибается. Гонец, знающий о замысле Магнуса, блюдет верность своему сюзерену и потому не может прямо остеречь Канута – так злу служит честность. (Вопрос о возможности хранить верность государю, преступившему свыше установленные нормы, доминирует в смысловом поле романа Толстого «Князь Серебряный»; подробнее см. в статье «Вальтер-Скоттовский историзм, его русские изводы и “Князь Серебряный”»). Сходно (уже не по умыслу Магнуса, но в соответствии с искаженным злой человеческой волей миропорядком) песня и весна оказываются пособниками преступления.

412

Жуковский В. А. Указ. соч. С. 139.

413

Эпитет «вещий» (значение его подчеркнуто игрой слов, одно из которых относится к «внутреннему» миру, связанному с миром высшим, а другое – «вещь» – к миру дольнему, «внешнему») безусловно отсылает к пушкинской балладе. Существенно, что, подобно кудеснику (и певцу-священнику «Графа Гапсбургского») слепой – старик, что он, как кудесник, связан с лесом (первая встреча героев «Графа Гапсбургского» тоже происходит в природном пространстве, во время охоты будущего императора – ср. охоту в «Слепом»). Толстому необходимо постоянно напоминать о том, что он продолжает линию взаимосоотнесенных баллад Жуковского и Пушкина – так мотивируется обилие «мерцающих» реминисценций.

414

Фет А. А. Стихотворения и поэмы. Л., 1986. С. 236. 8 июня 1863 Толстой писал Б. М. Маркевичу: «Фет – поэт единственный в своем роде, не имеющий равного себе ни в одной литературе, и он намного выше своего времени, не умеющего его оценить»; цит. по: Толстой А. К. О литературе и искусстве. М., 1986. С. 112.

415

Толстой А. К. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 413.

416

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 2. С. 175. Заметим, что предмет «Разговора…» – отношения поэта и социума, а образец его – «Пролог в театре» к «Фаусту», самому «полному» творению Гете, чьим аналогом в поэтическом мире Пушкина является «Евгений Онегин», публикация первой главы которого открывалась «Разговором…».

417

Баратынский Е. А. Указ. соч. С. 174.

418

Так, строки «Ручья разумел лепетанье, / И говор древесных листов понимал» намекают на «Рыбака» и «Лесного царя», о смысловом единстве которых говорилось выше.

419

Наиболее наглядно: «И чувствовал трав прозябанье» при «И дольней лозы прозябанье», но и «орлиные очи» – несомненная типовая «портретная» черта Гете (и мифа о Гете) – соотносятся русским читателем с «Отверзлись вещие зеницы, / Как у испуганной орлицы»; см.: Баратынский Е. А. Указ. соч. С. 174; Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 2. С. 304.

420

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 3. С. 340, 165.

421

Еще до «Графа Гапсбургского» амфибрахий 4–3 был использован Батюшковым в зачине исторической элегии «Гезиод и Омир – соперники» (1817), завершающейся поражением великого поэта. Омир Батюшкова, «духом царь, не раб разгневанной судьбы», «скрывается от суетной толпы» и, скитаясь по Элладе, нигде не находит приюта; см.: Батюшков К. Н. Соч.: В 2 т. М., 1989. Т. 1. 198–199.

422

Жуковский В. А. Указ. соч. Т. 2. С. 341, 342. Глубокий анализ этого стихотворения см.: Киселева Л. Н. Подведение итогов (о поэтическом «памятнике» Жуковского) // Стих, язык, поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. М., 2006. С. 243–254.

423

Очевидный выпад против ненавистного Толстому утилитаризма и связанного с ним отрицания искусства. То, что «делом» оказывается «досуг», охота, усиливает авторский сарказм. В «Графе Гапсбургском» заглавный герой, встретив спешащего исполнить свой долг священника, уступает ему коня. Приверженность рыцарским забавам не мешает ему чтить Небо и ниспосланную им поэзию (священник оказывается певцом, который славит графа на коронационном пиршестве).

424

Ср.: «Всех строже оценить умеешь ты свой труд. / Ты им доволен ли, взыскательный художник? // Доволен? Так пускай толпа его бранит / И плюет на алтарь, где твой огонь горит, / И в детской резвости колеблет твой треножник» и «Опрокинь же свой треножник, / Ты избранник, не художник…» – Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 3. С. 165; Баратынский Е. А. Указ. соч. С. 198.

425

Небесные светила должны напомнить о лермонтовском пророке, которого отвергли города, но в пустыне слушают «звезды <…> Лучами радостно играя»; см.: Лермонтов М. Ю. Указ. соч. Т. 2. С. 85; ср.: «Вам, звездам, мерцавшим сквозь синюю тьму»; ручей, «что ко слову журчал моему», о «лепетанье ручья», которое «разумел» Гете в реквиеме Баратынского (то же и о дубраве, чью речь понимает старик), но и о «горном источнике», который бежит, не ведая, «придут ли к нему пастухи и стада, / Потоком его освежиться» и потому сравнивается с самоценной (вне зависимости от расслышанности) песней (262). Последнее сравнение развивает сопоставление, звучавшее в «Графе Гапсбургском» («Из бездны поток выбегает»); кстати, «ручей» играет важную роль и в повествовательной части этой баллады.

426

Ср. в упоминавшемся выше эстетическом credo Толстого: «О, окружи себя мраком, поэт, окружися молчаньем, / Будь одинок и слеп, как Гомер, и глух, как Бетховен, / Слух же душевный сильней напрягай и душевное зренье» (103). Первая – объемлющая весь мир – песня покинувшего двор калифа Иоанна Дамаскина не только слагается, но и звучит в отсутствие слушателей (строго говоря, мы не знаем, сложенные это стихи или внутренняя речь героя) и обращена, прежде всего, к Божьему (природному и свободному) миру: «Благословляю вас, леса, / Долины, нивы, горы, воды! / Благословляю я свободу / И голубые небеса <…> И в поле каждую былинку, / И в небе каждую звезду» (353). Правда, в ранней поэме две последние процитированные строки вновь возникают в финале, где «ликованье христиан» соединяется с хвалебной песней Иоанна Тому, «Кого хвалить в своем глаголе / Не перестанут никогда / Ни каждая былинка в поле, / Ни в небе каждая звезда!» (369).

427

В «Слепом» ничего не говорится о любви как чувстве, связующем мужчину и женщину, а в раннем стихотворении – о слове поэтическом, но полисемия лексем «любовь» и «Слово / слово» актуализирует и эти смыслы.

428

Хотя Толстой пишет баллады в «англо-германском» смысле (исторические и/или фантастические сравнительно короткие стиховые рассказы), для него актуально и «романское» (изначальное) значение слова «баллада» – «плясовая песня». Отсюда песенный характер ряда баллад Толстого, выраженный, в частности, игрой рефренами, особенно выразительной в диптихе «Порой веселой мая…» – «Сватовство».

429

Цит. по: Ходасевич Владислав. Стихотворения. Л., 1989. С. 403; примеч. Н. А. Богомолова.

430

Ср., например, балладу Жуковского «Рыбак» (1818, перевод из Гете) или «Элегию» Дельвига («Когда, душа, просилась ты…», <1821–1822>).

431

Ходасевич Владислав. Указ. соч. С. 180. Далее «Джон Боттом» цитируется по этому изданию, страницы указываются в скобках.

432

Козлов И. И. Полн. собр. стихотворений. Л., 1960. С. 82; далее сочинения Козлова цитируются по этому изданию, страницы указываются в скобках.

433

Отметим «предтютчевский» рисунок этой строфы; ср.: «Как сердцу высказать себя?» («Silentium», 1829) и «Всё милое душе твоей / Ты покидаешь на пути!..» («Из края в край, из града в град…», 1834–1836; примечательно, что в этом «ночном» стихотворении все рифмы мужские) – Тютчев Ф. И. Полн. собр. стихотворений. Л., 1987. С. 106, 133.

434

Ср.: «Сижу задумчив и один…» – Тютчев Ф. И. Указ соч. С. 129.

435

Последняя из цитируемых строк неизбежно вызывает в памяти финал песни Мери из «Пира во время чумы»: «А Эдмонда не покинет / Дженни даже в небесах!» – Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1978. Т. 5. С. 353. Отвлекаясь от вопроса о том, помнил Пушкин балладу Козлова (и в таком случае сознательно ли ее цитировал) или перед нами случайное совпадение, рискну предположить, что Ходасевич должен был воспринимать концовку «Сна невесты» при свете песни Мери. Если «Сон невесты» входит в круг козловских претекстов «Джона Боттома», то на имя хранящей верность погибшему мужу героини падает и пушкинский отсвет. Это хорошо согласуется с главной задачей Ходасевича, наделившего своих персонажей именами, воспринимающимися как подчеркнуто «простые», ходовые и слившиеся друг с другом: Джон и Мэри – это Иван да Марья.

436

Кода «Бейрона» отозвалась в финальной же строке стихотворения Баратынского «На смерть Гете»: «И в небе земное его не смутит» – Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1989. С. 175. И Козлов, и Баратынский пишут свои реквиемы амфибрахием 4/3, размером баллады Жуковского «Граф Гапсбургский», открывающей ряд текстов, посвященных апологии (сакрализации) певца/поэта (Козлов сохраняет и десятистрочную строфу Жуковского – аБаБввГддГ, для русского читателя ассоциирующуюся со строфой одической; это метрико-строфическое решение безусловно связано со стремлением русского поэта к «просветлению» образа Байрона, освобождению его от демонизма). Концовка «На смерть Гете» свидетельствует о том, что для генезиса и семантики этого стихотворения значимы не только «Граф Гапсбургский», тесно связанная с ним «Песнь о вещем Олеге» и ряд других стихотворений Пушкина (об этом см. в статье «Последние баллады А. К. Толстого»), но и «Бейрон» Козлова.

437

Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 2008. Т. 3. С. 16.

438

Там же. С. 181.

439

Там же.

440

Там же. С. 188.

441

Там же. С. 413, 411.

442

Там же. С. 38.

443

Там же. С. 180.

444

Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений и поэм. СПб., 2004. С. 101.

445

О Константине Аристарховиче Большакове (1895–1938) см. статью Ю. М. Гельперина (Русские писатели. 1800–1917. Биографический словарь. М., 1989. Т. 1. С. 308–309) и предисловие Н. А. Богомолова в книге, послесловием которой стала републикуемая работа. Написана она была по настоянию Николая Алексеевича Богомолова, которого я рад вновь поблагодарить как за оказанное доверие, так и за наши не слишком частые, но всегда содержательные и приятные разговоры, идущие уже более четверти века (примеч. 2012).

446

Уже при первой публикации воспоминания Бурнашева были сопровождены редакционным примечанием о недостаточной их точности. См.: Русский архив, 1872, № 9. Стб. 1770; ср.: М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников (далее: Воспоминания). М., 1989, с. 543. Тынянов, может быть, излишне резко назвал Бурнашева «известным вралем». См.: Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977, с. 303.

447

О «сушковской истории» см.: Глассе А. Лермонтов и Е. А. Сушкова // М. Ю. Лермонтов. Исследования и материалы. Л., 1979, с. 80—121.

448

Об отношениях Лермонтова и Булгарина (в частности, о высокой оценке последним «Героя нашего времени») см. статью В. Э. Вацуро: Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 81–82.

449

Об этом Белинский сообщал в письме В. П. Боткину от 16–21 апреля 1840 г.; см.: Белинский В. Г. Собр. соч. в 9 т. Т. 9. М., 1982, с. 364 – и рассказывал И. И. Панаеву; см.: Воспоминания, с. 309. С интересом к Куперу Белинский позднее связывал, основываясь на беседе в Ордонансгаузе, замысел лермонтовского романа «из трех эпох жизни русского общества». Подробнее см.: Лермонтовская энциклопедия, с. 236–237.

450

Сведения об этой встрече зафиксированы в мемуарах С. Т. Аксакова, дневниках Ю. Ф. Самарина и А. И. Тургенева; см.: Воспоминания, с. 317, 382, 580–581. Отметим, что Лермонтов никак не мог говорить о Гоголе, общепризнанном литературном лидере, дебютировавшем еще в 1831 году, с оттенком иронического превосходства («великий Гоголь, как его теперь уже пробуют называть друзья»). Гоголя публично никто не называл в ту пору великим, но положение авторитетнейшего (и старшего по отношению к Лермонтову, а вовсе не идущего ему на смену) писателя у него было.

451

Воспоминания. С. 343–345.

452

Ср.: «…черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!» Письмо Пушкина Наталье Николаевне от 18 мая 1836.

453

Это сопоставление, проведенное несколько тоньше, но и с гораздо более смелыми выводами, возникает в кн.: Марченко А. М. С подорожной по казенной надобности. Лермонтов: Роман в документах и письмах. М., 1984, с. 205–215. Ср. мои возражения на концепцию А. М. Марченко: Литературное обозрение. 1986. № 4.

454

См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1974. Т. 2. С 176; Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1980 год. Л., 1984. С. 74–77; Анненков П. В. Материалы для биографии Александра Сергеевича Пушкина. М., 1985. С. 449 (факсимильное переиздание книги 1855 г.); Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследования и материалы. М., 1987. С. 159, 176, 247, 248.

455

Имеется в виду послании Жуковского к П. А. Вяземскому и В. Л. Пушкину (1815): «Пусть Дружба нежными перстами / Из лавров сей венец свила – / В них зависть терния вплела; / И торжествует: растерзали / Их иглы славное чело…»; см.: Тынянов Ю. Н. Литературный источник «Смерти поэта» // Вопросы литературы, 1964. № 10.

456

Хлебников В. Творения. М., 1986. С. 603. Эти слова цитируются в статье «Арзрум» (1917) другого футуриста – Н. Н. Асеева. Статья вошла в его книгу; см.: Асеев Н. Дневник поэта. Л., 1929. С. 5.

457

См.: Ефремов П. А. Александр Сергеевич Пушкин // Русская старина. 1880. № 7. C. 537; ср. также запись в дневнике А. В. Никитенко от 31 января 1837 г.: Никитенко А. В. Дневник: В 3 т. Л., 1955. Т. 1. С. 195. Подробный анализ вражды Уварова с Пушкиным см.: Гордин Я. Право на поединок. Роман в документах и рассуждениях. Л., 1989.

458

Висковатый П. А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество // Лермонтов М. Ю. Соч.: В 6 т. М., 1891. Т. 6. С. 238–239.

459

Цит. по: Лермонтов М. Ю. Соч.: в 6 т. М.; Л., 1957. Т. 6. С. 870.

460

Здесь Большаков довольно точно уловил двусмысленную атмосферу 1830-х годов, с входящим в моду «низовым» романтизмом.

461

См.: Попов П. С. Мистификация (Лермонтов и Омэр де Гелль) // Новый мир. 1935. № 3; подробнее о мистификации Вяземского и ее роли в «лермонтовской» беллетристике конца 1920-х – начала 1930-х годов см. в моей статье в книге: Вяземский П. П. Письма и записки Оммер де Гелль. М., 1990.

462

Сейчас, когда культивируется наивная и агрессивная легенда о Лермонтове – ура-патриоте, а принадлежность поэту стихотворения «Прощай, немытая Россия» оспаривается представителями самых разных профессий (от актера Н. Бурляева до математика и общественного деятеля И. Шафаревича), противоположный миф вызывает не меньшее раздражение. К счастью, мы не лишены возможности читать самого Лермонтова, видеть, что им написаны и «Родина», и «Прощай, немытая Россия», понимать, что реальный облик великого поэта неимоверно далек от идеологических абстракций, вымышляются ли они в 1920—1930-е или 1980—1990-е годы.

463

На самом деле и покаянное письмо Раевскому, в котором Лермонтов брал лишний грех на душу, было написано после выхода с гауптвахты, и причина сурового наказания, постигшего Раевского, была связана не с Лермонтовым, а со служебными конфликтами его друга (см.: Воспоминания. С. 503), и «Молитва» скорее всего была сочинена несколько позже. (Впрочем, передатировка этого стихотворения была сделана уже после смерти Большакова – так что здесь он «виноват без вины».) Главное же, вся обстановка следствия по делу «Смерти поэта» не была столь кошмарной, как в большаковском описании. Здесь работал аллюзионный принцип: имперское прошлое кодировало советскую современность. Сколь бы неприятным человеком ни был граф А. X. Бенкендорф, но подсовывать подследственному версию дискредитации «сообщника» он – российский дворянин и боевой генерал – не мог. Этим занимались другие люди и в другое время.

464

Здесь Большаков тоже, строго говоря, не виноват. Слухи об этой истории большинство лермонтоведов принимало за чистую монету, а филигранно точное исследование еще написано не было. См.: Герштейн Эмма. Лермонтов и семейство Мартыновых // Литературное наследство М., 1948. Т. 45–46. М. Ю. Лермонтов. II. С. 691–706. И все же показательно, что в конце 1920-х годов Большаков предпочитал верить сплетне, а Э. Г. Герштейн в конце 1930-х ей поверить не могла (сдвоенный том «Литературного наследства» не вышел в свет вовремя из-за начавшейся войны; на последней странице предшествующего 43–44 тома приведено оглавление будущего издания и указано, что оно находится в производстве).

465

Оговорим еще одну невольную неточность Большакова: письмо поэта к бабушке (II главка II части) ныне датируется, не 1840, а 1841 годом.

466

Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1969. С. 409–410; курсив мой.

467

Эйхенбаум Б. М. О литературе. Работы разных лет. М., 1987. С. 373, 225 и 474 (комментарий).

468

Эти сочинения были впервые опубликованы: Кюхля – отд. изд. Л.: Кубуч, 1925; Смерть Вазир-Мухтара – Звезда. 1927. №№ 1–4, 6, 11, 12; 1928. №№ 1, 2, 4–6; отд. изд. – Л.: Прибой, 1929; Подпоручик Киже – Красная новь. 1928. № 1; Восковая персона – Звезда. 1931. №№ 1–2; Малолетний Витушишников – Литературный современник. 1933. № 7; Пушкин – Литературный современник. 1935. №№ 1–4 («Детство»); 1936. №№ 10–12, 1937. № 1 («Лицей»); Знамя. 1943. №№ 7–8. Работы Тынянова – историка и теоретика литературы – с наибольшей полнотой представлены в посмертных изданиях: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969 / Сост. и подготовка текста В. А. Каверина и З. А. Никитиной, комм. А. Л. Гришунина и А. П. Чудакова; Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977 / Изд. подготовили Е. А. Тоддес, А. П. Чудаков, М. О. Чудакова; Тынянов Ю. Н. Литературный факт. М., 1993 / Сост. О. И. Новиковой, вступит. ст. и комм. В. И. Новикова (здесь републиковано ключевое теоретическое исследование – «Проблема стихотворного языка», 1923). Полное издание научных, критических и художественных сочинений Тынянова (а равно и его эпистолярия, значительная часть которого читателю недоступна вовсе) – дело будущего. Свод мемуаров (тоже неполный) представлен в кн.: Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания. Размышления. Встречи. М., 1966 / Сост. В. А. Каверин (серия «Жизнь замечательных людей»); Воспоминания о Ю. Тынянове. Портреты и встречи. М., 1983 / Сост. В. А. Каверин; см. также: Чудакова М. О., Тоддес Е. А. Тынянов в воспоминаниях современника <Ю. Г. Оксмана> // Тыняновский сборник. Первые Тыняновские чтения. Рига, 1984. С. 78—103; Якобсон Р. О. Юрий Тынянов в Праге // Роман Якобсон. Тексты, документы, исследования. М., 1999. С. 58–64. Наиболее подробный очерк жизни и творчества: Каверин В., Новиков Вл. Новое зрение. Книга о Юрии Тынянове. М., 1988; см. также: Юрий Тынянов. Биобиблиографическая хроника (1894–1943). СПб., 1994 / Сост. В. Ф. Шубин. Не утратила значения перенасыщенная политическими аллюзиями своей поры, артистично написанная монография: Белинков А. Юрий Тынянов. М., 1965. С 1982 года на родине филолога в Резекне (Латвия) регулярно раз в два года проходят организованные по инициативе М. О. Чудаковой Тыняновские чтения, посвященные как изучению творчества Тынянова, так и развитию его методологических идей и решению значимых для Тынянова историко-литературных задач. Материалы чтений составили – на 2012 год – тринадцать книг (9 собственно «Тыняновских сборников» и 4 книги тезисов и предварительных публикаций). Без учета работ, доложенных на чтениях и/или опубликованных в их изданиях, ныне невозможно сколько-нибудь продуктивное обсуждение наследия Тынянова – без них не была бы написана и эта статья, в которой учитываются разыскания и наблюдения многих коллег, в первую очередь Е. А. Тоддеса (которому, кроме прочего, мы обязаны научной подготовкой текстов тыняновской прозы и публикацией важнейших архивных материалов) и Г. А. Левинтона, новаторски и точно осмыслившего художественный строй романов Тынянова. Приношу искреннюю благодарность всем участникам Тыняновских чтений – ушедшим и здравствующим.

469

О полемике вокруг баллады (1816) см.: Мордовченко Н. И. Русская критика первой четверти XIX века. М.; Л., 1959. С. 148–152; об «изоляции» Жуковского в 1824 г. – Вацуро В. Э. «Северные цветы»: История альманаха Дельвига – Пушкина. М., 1978. С. 22–26. Ср. также некоторые мои соображения: Немзер А. «Сии чудесные виденья…»: Время и баллады Жуковского // Зорин А., Немзер А., Зубков Н. «Свой подвиг свершив…» М., 1987. С. 185–188.

470

Тынянов Ю. Н. Архаисты и Пушкин // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 38, 39. Характерна тональность оговорки исследователя, в частности слово «реформист», звучавшее в устах Тынянова не как комплимент. При обсуждении доклада, положенного в основу статьи (Четвертые Тыняновские чтения, Даугавпилс, июнь 1988), М. Л. Гаспаров заметил, что Тынянов не любил Жуковского потому, что тот был новатором, не будучи архаистом. От Тынянова, однако, не были скрыты архаистические тенденции поэзии Жуковского; скорее, его раздражал (и интриговал) недекларативный характер поисков поэта. Пользуюсь случаем принести искреннюю благодарность М. Л. Гаспарову, Г. А. Левинтону и Е. А. Тоддесу за ценные замечания.

471

Тынянов Ю. Проблема стихотворного языка. Л., 1924. С. 87–90.

472

Тынянов Ю. Н. Кюхля. Смерть Вазир-Мухтара. М., 1981. С. 45; далее ссылки на это издание даются в скобках.

473

Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979. С. 456. Заметим, что не только в 1819–1820, но даже и в 1824–1825 годах антикарамзинизм Рылеева не был столь ярким и последовательным, как у группы Катенина, Грибоедова, Кюхельбекера. Политический радикализм отнюдь не вел Рылеева к последовательному литературному архаизму: его литературная теория и практика были неизменно эклектичны.

474

Кюхельбекер В. К. Указ. соч. С. 499.

475

В контекст типовых обвинений в адрес Жуковского вмонтирована цитата из футуристического манифеста «Пощечина общественному вкусу». Ср.: «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч., и проч. с Парохода Современности». Цит. по: Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: В 12 т. М., 1939. Т. 1. С. 399.

476

Это отношение было выражено в статье «Coup d’oeil sur l’etat actuel de la litterature russe» // Le Conservateur impartial. 1817. № 77; перевод под названием «Взгляд на нынешнее состояние русской словесности» – Вестник Европы. 1817. Ч. 95. № 17 и 18; ср.: Кюхельбекер В. К. Указ. соч. С. 434–435.

477

Жуковский В. А. Соч.: В 3 т. М., 1980. Т. 3. С. 43, 81. Впервые «автопортрет» в образе старого ученого зверя-наставника был набросан Жуковским в отрывке 1831 г. «Война мышей и лягушек» (крыса Онуфрий); см.: Вольпе Ц. С. Примечания // Жуковский В. А. Стихотворения: <В 2 т.> Л., 1940. Т. 2. С. 473–475.

478

Г. А. Левинтон заметил, что другим подтекстом «кошачьего» эпизода могло послужить письмо Пушкина брату Льву Сергеевичу от 27 марта 1825 г., передающее впечатление поэта от повести Антония Погорельского (А. А. Перовского) «Лафертовская маковница»: «<…> теперь и брежу Трифоном Фалалеичем Мурлыкиным. Выступаю плавно, зажмуря глаза, повертывая голову и выгибая спину» – Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1979. Т. 10. С. 105.

479

Там же мотив из «гастрономического» ряда, вновь готовящий образ кота: «<…> накладывала в кофе столько сливок, что рассеянный Вилли давился». Ср. выше: «как сыр в масле». В этой связи нетривиально звучит тема обжорства в пушкинской эпиграмме («<…> объелся я <…> И кюхельбекерно, и тошно»): поэтическое общение благополучных педагогов близко к обжорству и вызывает скуку и тошноту. Подчеркнем, что речь идет не о пушкинском тексте, но о его обыгрывании в романе Тынянова.

480

Существенно, что дерптским профессором, а также воспитателем великих князей был и другой антагонист Кюхельбекера – Г. А. Глинка. Ср. характерные детали интерьера его кабинета: «На видном месте висел портрет Карамзина (лейтмотив романа, восходящий к взглядам Грибоедова, о чем см. ниже, – связь карамзинизма и деспотизма. – А. Н.) с его собственноручной надписью. На столе в чрезвычайном порядке лежали книги, какая-то рукопись и стояли портретики великих князей в военных костюмчиках, с неуклюжими детскими надписями» (104). Несомненно, для Тынянова значима устойчивая в русской культуре, хотя и восходящая к немецкому романтизму, антитеза: энтузиаст-литератор – профессор-филистер.

481

Об иронических обертонах этого мотива см.: Лотман Ю. М., Цивьян Ю. Г. SVD: жанр мелодрамы и история // Тыняновский сборник. Первые Тыняновские чтения. Рига, 1983. С. 73.

482

Русская старина. 1875. Кн. 7. С. 364.

483

См.: Кюхельбекер В. К. [Соч.: В 2 т.] Л., 1939. Т. 1. С. XXVII–XXVIII; Дневник В. К. Кюхельбекера. Материалы к истории русской литературной и общественной жизни 10–40 годов XIX века. Л., 1929. С. 313–314.

484

Тынянов Ю. Пушкин. Л., 1976, С. 383.

485

Ср. эпизоды, в которых Энгельгардт выслеживает и настигает Пушкина и Марию Смит – Тынянов Ю. Пушкин. Л., 1976. С. 398–399, 417, 436–437. Об этой сюжетной линии см. также во второй части статьи «Из наблюдений над романом Тынянова «Пушкин». В уже упоминавшейся «Войне мышей и лягушек» Жуковского, где разрабатывается сюжет «Мыши, хоронящие кота», Пушкин запечатлен в образе поэта-мышонка Клима, по прозвищу Бешеный Хвост, в итоге съеденного котом Мурлыкой.

486

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 4. С. 103–105.

487

Образ «ледяного старца» корреспондирует не только с цитируемыми ниже строками, но и с общеизвестной гравюрой С. Тончи, где Державин изображен на фоне ледяных громад.

488

Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957. С. 257.

489

«…Что на высоте семнадцати тысяч футов сох дуб, это было сомнительно. Не мог туда попасть дуб. Впрочем, ханство Эриванское еще не было завоевано» (318).

490

В «Смерти Вазир-Мухтара», где голос рассказчика постоянно взаимодействует с голосом героя, отчетливо виден прием остранения. Разрушаются поэтические, исторические, политические стереотипы, и «экзотический» материал (Кавказ, Персия) предстает как бы увиденным впервые. Не случайно в романе развернуты некоторые толстовские мотивы, исследование которых – тема отдельной работы. Для Тынянова важно не только «следование» Толстому, но и художественная фиксация связи: архаисты (Грибоедов) – Толстой – Хлебников (?). Ср. концепцию толстовского архаизма в работах Б. М. Эйхенбаума.

491

Ср.: Жуковский В. А. Указ. соч. Т. 1. С. 191; Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 4. С. 104.

492

Державин и Жуковский вводят кавказские пейзажи с помощью одного и того же оборота: «Ты зрел…» В пушкинском примечании, с которым и спорит тыняновский герой, соседство текстов подчеркивает общность приема.

493

«Хищники на Чегеме» резко полемичны по отношению к «Кавказскому пленнику». Идея возможной свободы «русского европейца» здесь отвергается: «Узы – жребий им приличный, В их земле и свет темничный! И ужасен ли обмен? Дома – цепи! вчуже – плен!» – Грибоедов А. С. Соч. М., 1988. С. 344.

494

Отсылка не только к эпилогу «Кавказского пленника» (Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 4. С. 102), но и к негативной оценке его П. А. Вяземским в письме к А. И. Тургеневу от 27 сентября 1822: «Мне жаль, что Пушкин окровавил последние стихи своей повести. Что за герой Котляревский, Ермолов? Что тут хорошего, что он, как черная зараза,

Губил, ничтожил племена?

От такой славы кровь стынет в жилах и волосы дыбом становятся». Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1899. Т. 2. С. 274.

495

Ср.: «…Дипломаты поднимали в своих бокалах не портвейн или мадеру, а Пруссию или Испанию» или вопрос Нессельрода о персидских фруктах в ходе обсуждения грибоедовского проекта (251, 254).

496

Грибоедов А. С. Указ соч. С. 525.

497

Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. С. 10—102; ср.: Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 5. С. 157.

498

Тынянов Ю. Проблема стихотворного языка. С. 96–97; ср. там же – с. 83.

499

Поэты 1790—1810-х годов. Л., 1971. С. 665, 667.

500

Об этом см.: Лотман Ю. М. А. С. Пушкин: Биография писателя. Л., 1982. С. 216; Лотман Ю. М. Архаисты – просветители // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 205–206.

501

Тынянов Ю. Проблема стихотворного языка. С. 96.

502

Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 189, 190.

503

Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. С. 39–40.

504

Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 190. Ср. сочувственное цитирование дневниковой записи Кюхельбекера (8 февраля 1833) о правильности слога в первой главе «Евгения Онегина», выдающей в авторе иностранца, – Тынянов Ю. Пушкин и его современники. С. 94; ср.: Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. С. 228. Двойственность подхода к работе поэта, прививающего к русской словесности иноземную традицию, вероятно, связана с острым интересом Тынянова к общим проблемам «иностранец в России» и «русский в Европе». Об этом см.: Тоддес Е. А. Неосуществленные замыслы Тынянова // Тыняновский сборник. Первые Тыняновские чтения. С. 29–36.

505

См.: Эткинд Е. Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. Л., 1973. С. 103 (об эпитете «анкрамморския»); Аверинцев С. С. Размышления над переводами Жуковского // Жуковский и литература конца XVIII–XIX века. М., 1988. С. 262–264.

506

Тынянов Юрий. Пушкин. Л., 1976. С. 3; далее страницы этого издания указываются в тексте в скобках.

507

Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: <В 14 т.>. <Л.>, 1938. Т. 3. С. 53.

508

Там же. С. 54, 74.

509

Там же. С. 53.

510

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977. Т. 3. С. 198.

511

Там же.

512

Ср. тыняновские положения об именах собственных как носителях лексической окрашенности и колеблющихся признаков: Тынянов Ю. Проблема стихотворного языка. Л., 1924. С. 83 и сл.

513

Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 122 (статья «Пушкин», 1928).

514

Первая фраза романа намечает и иной – также чрезвычайно значимый для романа как целого – аспект «семейного сюжета», а именно «скупость» Сергея Львовича. Эта черта прототипа хорошо известна по многим мемуарам, в романе она фиксируется постоянно. Ставя тему «скупости» в зачин, Тынянов тем самым придает ей особое значение: «скупость» – причина будущих напряженных конфликтов сына с отцом. (В свою очередь отчуждение от отца – прообраз всех столкновений Пушкина со «старшими», претендующими выступить по отношению к герою романа в отцовской роли – Карамзиным, Энгельгардтом, Александром I, чьи образы в третьей части романа сознательно сближены; подробнее см. во втором разделе этой статьи.) Вне зависимости от того, основательны ли предположения многочисленных пушкинистов об автобиографической основе «Скупого рыцаря» (см. сводку данных в комментарии Д. П. Якубовича: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. <Л., 1935>. Т. 7. Драматические произведения. С. 518–520; попытка скорректировать эту концепцию: Рассадин Ст. Драматург Пушкин. М., 1977. С. 79–82), существенно, что Тынянов эту точку зрения разделял: «…в “Скупом рыцаре” автобиографическим материалом послужила скупость отца и известная стычка с ним» – Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. С. 150.

515

Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 312; ср.: там же. С. 342–343 («Об основах кино», 1927).

516

Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. С. 139 («Пушкин»); ср. тыняновскую концепцию героя в «Евгении Онегине»; см. статью «О композиции “Евгения Онегина” и преамбулу комментария к ней – Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 58–61, 417.

517

Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. С. 122.

518

Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 256 («Литературный факт»).

519

Там же. С. 79, 145–146.

520

Гоголь Н. В. Указ. соч. С. 71.

521

Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 78.

522

Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. С. 122.

523

Ср. комментарий к статье «О пародии» – Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 536–540, в частности, замечания о сборнике «Мнимая поэзия».

524

Особый вопрос, насколько важна была для Тынянова гоголевская концепция Пушкина. Сочувственная ссылка на «Несколько слов о Пушкине» закономерно появляется в статье «Пушкин»: «Семантическая система Пушкина делает слово у него “бездной пространства”, по выражению Гоголя» – Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. С. 133. Не менее любопытно смотрятся в свете тыняновской концепции Пушкина и общеизвестные формулировки позднего Гоголя: «Что ж было предметом его поэзии? Все стало ее предметом и ничто в особенности <…> Зачем, к чему была его поэзия? <…> Зачем он был дан миру и что доказал собою? Пушкин был дан миру на то, чтобы доказать собою, что такое сам поэт <…> Одному Пушкину определено было показать в себе это независимое существо, это звонкое эхо, откликающееся на всякий отдельный звук, порождаемый в воздухе <…> Все наши русские поэты: Державин, Жуковский, Батюшков удержали свою личность. У одного Пушкина ее нет» («В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее значение») – Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: <В 14 т.>. <Л.>, 1952. Т. 8. С. 380, 381, 382. Пушкин здесь оказывается «всем» и «ничем», подобно Хлестакову, которого Гоголь сделал приятелем первого поэта. Во второй редакции комедии связь Пушкин – Хлестаков была представлена более энергично, чем в окончательном тексте; см.: Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: <В 14 т.>. <Л.>, 1951. Т. 4. С. 294.

525

Тынянов Юрий. Кюхля. Смерть Вазир-Мухтара. М., 1981. С. 469.

526

Воспоминания о Ю. Тынянове. Портреты и встречи. М., 1983. С. 259.

527

Об этом во второй части статьи.

528

Вводя в одну из последних главок своего последнего (прощального) романа тождество Пушкин – Яковлев, Тынянов, кроме прочего, отсылал к роману первому, где читатель на миг может принять за Пушкина (появления которого он ждет) «черненького, вертлявого, как обезьяна, мальчика» – Тынянов Юрий. Кюхля. Смерть Вазир-Мухтара. С. 20.

529

Об этом см. в статье «Жуковский в интерпретациях Тынянова».

530

«Предсказывающая» цитата из баллады Катенина «Убийца» возникает в первой части романа: «В окно смотрел московский месяц, плешивый, как дядюшка Сонцев» (106). Ср. обращение убийцы к месяцу: «Да полно, что! гляди, плешивый! / Не побоюсь тебя» – Катенин П. А. Избр. произв. М.; Л., 1965. С. 666. Любопытно, что награжденный скандальным катенинским эпитетом месяц похож на «дядюшку Сонцева». Здесь возникает «родственная» ассоциация с другим дядюшкой – ярым ненавистником Катенина В. Л. Пушкиным. Ср. обыгрывание простонародного эпитета в его поздней полупародийной поэме «Капитан Храбров», где о мужике-разбойнике говорится «Старик с плешивой головою» – Пушкин Василий. Стихи. Проза. Письма. М., 1989. С. 162.

531

Далее цитируются стихи («Время нравиться прошло…») из письма Карамзина И. И. Дмитриеву от 3 декабря 1800 года. См.: Письма Н. М. Карамзина И. И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 120. Ср. Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры. «Элегическая школа». СПб., 1994. С. 26.

532

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 191; отточие Тынянова.

533

Там же. Т. 4. С. 158, 167.

534

Виноградов В. В. Стиль Пушкина. М., 1941. С. 393. В данном случае не существенно, что формула употреблялась не одним Карамзиным.

535

Речь идет исключительно об отношениях романных персонажей. В столетней полемике об утаенной любви Пушкина наиболее убедительной представляется версия, предложенная в статье Ю. М. Лотмана «Посвящение “Полтавы”» (адресат, текст, функция)». См.: Лотман Ю. М. Избр. статьи. В 3 т. Таллин, 1992. Т. II. Статьи по истории русской литературы XVIII – первой половины XIX века. С. 369–380.

536

«Впрочем, царь полюбил теперь гулять мимо его домика и однажды поднес жене его букет цветов, им самим нарванных <…> Он побледнел, увидев выражение на обольстительном белом лице царя, когда он подносил цветы его жене. Его жена была прекрасна. Но нужно было издать “Историю государства Российского”, и мудро, как он все делал в своей жизни, он решил покориться и ждать» (396). «Цветов было много, слишком много – их посылали каждый день из дворца. Она прекрасно знала, почему пришло долгожданное разрешение печатать “Историю” ее мужа. Он, кажется, это не вполне понял. Что ж, придется с тем умением, которое она знала у себя, знала в своей походке, глазах, голосе, быть – в который раз! – неприкосновенной» (406) и др. Заметим появление рокового для Пушкина белого цвета при упоминании царя.

537

Ср. важные замечания о роли Уварова в событиях 1836 года: Лотман Ю. М. О дуэли Пушкина без «тайн» и «загадок». Исследование, а не расследование // Таллин. 1985. № 3 (рецензия на кн. С. Л. Абрамович).

538

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 8. С. 51.

539

Называние ордена (опущенное у Пушкина) важно опять-таки не в качестве «конкретной детали». Орден св. Анны был важным компонентом карамзинского мифа николаевской эпохи. Ср. в некрологе Н. И. Греча: «…по поднесении им государю императору Александру Павловичу первых осьми томов “Истории государства Российского”, награжден чином статского советника и орденом св. Анны 1-го класса <…> он один в России имел орден св. Анны 1-го класса в чине статского советника и получил оный вместе с сим чином» – «Северная пчела». 1826. 29 мая. № 64; цит. по Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И. Сквозь «умственные плотины». Из истории книги и прессы пушкинской поры. М., 1972. С. 83, 84. Там же о недовольстве некрологом в пушкинском кругу, в частности цитата из письма А. И. Тургенева Н. И. Тургеневу от 29 января 1828: «…и беспрестанно твердят о 3-м Влад<имире> и о том, что один он имел в чине ст<атского> сов<етника> анненскую ленту» – с. 87. Заметим, кстати, что Греч счел необходимым повторить формулировки некролога в романе «Черная женщина» (1834), напомнив одновременно о неудовольствиях, которые вызвало в 1816 году награждение Карамзина: «…господ писателей балуют непомерно. Не знаю, известно ли вам, князь, что одного из них недавно, вопреки указу 6-го августа 1809 года, произвели без экзамена в статские советники и дали ему анненскую ленту. Ленту – новопроизведенному статскому советнику, к которому еще накануне того дня надписывали: его высокоблагородию!»; цит. по: Три старинных романа. В 2 кн. М., 1990. Кн. 2. С. 178.

540

Значимость этого эпизода для Тынянова подтверждается его трансформированным использованием в «Смерти Вазир-Мухтара» (Глава вторая, 34, обед у Булгарина): «Он посмотрел на Грибоедова и вдруг улыбнулся, как заговорщик. – Анна? – Он увидел следок от ордена на грибоедовском сюртуке. И потом уже другим тоном: – Все говорят, вы пишете южную трагедию?

– Анна. А вы заняты военной поэмой?» – Тынянов Юрий. Кюхля. Смерть Вазир-Мухтара. М., 1981. С. 282; цитата отмечена: Левинтон Г. А. Источники и подтексты романа «Смерть Вазир-Мухтара» // Тыняновский сборник. Третьи тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 9.

541

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 3. С. 336. Конкретно-политическое содержание пушкинской строки подтверждается ее зависимостью от строки из редактировавшегося Пушкиным стихотворения П. А. Вяземского «Казалось мне: теперь служить могу…»: «Не гнуть спины, ни совести в дугу»; впервые: Рукою Пушкина. Несобранные и неопубликованные тексты. М.; Л., 1935. С. 511–512. Тема стихотворения – невозможность службы и отвращение от двора – была внятна и при неясном комментарии первопубликатора Т. Г. Зенгер. Ср. новейший комментарий К. А. Кумпан, датирующий текст концом апреля 1828 года и связывающий его с отказом Вяземскому и Пушкину в месте при Главной квартире русских войск: Вяземский П. А. Стихотворения. Л., 1986. С. 492–493. О связи с «Из Пиндемонти»: Тоддес Е. А. К вопросу о каменноостровском цикле // Проблемы пушкиноведения. Сб. научных трудов. Рига, 1983. С. 39; примеч. 28.

542

Цит. по: Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследования и материалы. М., 1987. С. 147. Кроме процитированных строк из письма А. И. Тургенева А. И. Нефедьевой от 1 февраля 1837, там же другие пересказы слов Николая I.

543

Ср.: «…в романе “воссоздается” гипотетический (или чисто вымышленный) подтекст, биографический или словесный, того произведения героя романа, которое в действительности и цитируется здесь. Ситуация, описанная в романе, или включенные в него слова объявляются реальным (для той фиктивной реальности, которая описывается фабулой романа) поводом или источником подлинного текста, существующего уже в безусловной действительности – в культурной памяти читателей романа». – Левинтон Г. А. Грибоедовские подтексты в романе «Смерть Вазир-Мухтара» // Тыняновский сборник. Четвертые тыняновские чтения. Рига, 1990. С. 24. Несколько иначе (но сходно) обстоит дело с биографическими фактами; ср. выше. Подход этот может быть лишь отчасти объяснен болезнью Тынянова и его уверенностью в скорой смерти, т. к. наметился он уже в пору работы над романом о Грибоедове и вполне проявился в первой части «Пушкина». Несомненно, работая над третьей частью, Тынянов усилил эту тенденцию. С этой точки зрения ее название оказывается цитатным – отсылающим к «Юности» Л. Н. Толстого, то есть завершающей части сочинения, предполагавшего продолжение, но обернувшегося трилогией. Установка Тынянова может быть интерпретирована во фрейдистском ключе, подобно тому как интерпретируются синхронные искания С. М. Эйзенштейна и М. М. Зощенко. См. (в связи с письмом Эйзенштейна Тынянову и его замыслом фильма о Пушкине на основе тыняновской гипотезы о Карамзиной – «утаенной любви»): Иванов Вяч. Вс. Очерки по истории семиотики в СССР. М., 1976. С. 101 и сл. Ср. замечание А. П. Чудакова в ответах на анкету к 100-летию со дня рождения Тынянова: «Этот труднейший и важнейший вопрос – как вещная среда детства строит мировосприятие и мировидение будущего поэта – Тынянов пытался решить в “Пушкине”» – Седьмые тыняновские чтения. Материалы для обсуждения. М., 1994. С. 23.

544

Пущин И. И. Записки о Пушкине // А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2 т. М., 1974. Т. 1. С. 112. Заметим, что в романе Пущин перестает узнавать Пушкина в пору его постоянных визитов к Карамзиным (408–409).

545

Эйзенштейн С. Непосланное письмо Тынянову // Воспоминания о Ю. Тынянове. Портреты и встречи. М., 1983. С. 274–275. Оставляем в стороне недоумения Эйзенштейна и его предпочтение статьи роману. Любопытно, что, сравнивая Пушкина с Чаплиным, Эйзенштейн скорее всего бессознательно цитирует VIII главу «Евгения Онегина», то есть текст, активно использованный Тыняновым при обрисовке Карамзиной: «Это любовь все к одной и той же Мэрион Дэвис <…>, которая “другому отдана”». Точно так же Эйзенштейн не заметил в романе подтекстов «Каменного гостя» и сообщил Тынянову: «(не зря у Пушкина и “Дон Жуан”)».

546

В статье «Безыменная любовь» Тынянов обратил внимание на скептический отзыв Карамзина о «Цыганах» в письме П. А. Вяземскому от 2 декабря 1824 года; см.: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 213–214; ср. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. 1799–1826. Л., 1991. Изд. 2, испр. и доп. С. 480 / Сост. М. А. Цявловский. Вероятно, отзыв этот (скорее – сдержанный) учитывался Тыняновым при развитии «цыганского» мотива в романе. Ср. также специальное упоминание Вяземского при осознании Пушкиным рокового характера его страсти к Катерине Андреевне: «Это было преступление против Карамзина <…> против Вяземского, ее единородного брата – Пети <…> Жизнь была решена сразу» (441). В восторженной (и без сомнения прекрасно известной Тынянову) рецензии Вяземского на «Цыган» («Московский телеграф». 1827. Ч. 15) наряду с осуждением стиха «…Умру любя», значение которого в романе оговорено выше, находим недовольство «слишким греческим», словно взятым «из какого-нибудь хора древней трагедии» стихом «И от судеб защиты нет» – Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М., 1984. С. 78. Вяземский не может воспринять стихи Пушкина всерьез, он, как и все остальные, «не верит» («Чем точнее был стих, чем вернее и правдивее было то, о чем он рассказывал, он знал: не будут верить» – 469), хотя его этот сюжет касается «домашним образом».

547

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 4. С. 158.

548

Ср. поддерживающее этот мотив упоминание «Анютки Шереметевой» и ее песни в разговоре с Авдотьей Голицыной (447).

549

К вопросу о «фрейдистских» мотивах: «– Прощай, мать, – сказал он ей. И Арина диву далась<…>

– Что вы, Александр Сергеевич, – сказала она, оторопев, – есть у вас мать.

– Есть, – сказал он серьезно. – Ты и есть мать» (464).

550

Ср. Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 4. С. 169.

551

Там же. Т. 6. С. 388.

552

Работа Гнедича над русской «Илиадой» ассоциируется с пушкинским писанием «богатырской» поэмы, издателем которой становится старший поэт: «Смотрел Семенову, увидел Гнедича и сказал ему: печатается поэма, он уезжает, должен ехать. И Гнедич, который в него и его судьбу верил и, встречая в театре, ценил его как зрителя, – склонил худую шею: поможет выйти в свет поэме, которая выходит в свет сиротою» (461). В связи с Гнедичем вводится и тема поэтической точности: «Точность была его религией» (453); позднее о Пушкине: «Он был выслан на точную речь» (468). Следующее предложение («Точен, как математика, был стих») напоминает об интересах Авдотьи Голицыной и вновь закрепляет связь: Карамзина – Голицына – Семенова.

553

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 209; ср. – 429.

554

Ср.: «Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими» – Грибоедов А. С. Соч. М., 1988. С. 383. Это восклицание мотивируется впечатлением от русской народной песни (ср. мотив песни в эпизоде с Авдотьей и замечания об эпитете «певучий). Дубиальный характер очерка в данном случае не имеет значения. Тынянов, использовавший «Загородную поездку» в качестве подтекста 40 главки второй главы «Смерти Вазир-Мухтара» (об этом см.: Левинтон Г. А. Грибоедовские подтексты в романе «Смерть Вазир-Мухтара». С. 26–29; романный эпизод посвящен мечте о русской песне, то есть предсказывает рассматриваемый нами мотивный комплекс в «Пушкине»), считал очерк грибоедовским (или полагал нужным убедить в этом читателя). Между прочим, «Загородная поездка» никак не может быть сочтена антикарамзинским выступлением. В очерке просматриваются параллели с «Запиской о древней и новой России», скорее всего случайные, но едва ли упущенные Тыняновым. Фрагмент «Записки…», порицающий возведение Петербурга и противопоставляющий ему потенциальную столицу «среди мест плодоноснейших», использован в романе (речь Карамзина к Чаадаеву и Пушкину – 420; ср.: Карамзин Н. М. Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М., 1991. С. 37). «Пропетровскую» линию в романе проводит Чаадаев, в речи которого появляется прототекст вступления к «Медному всаднику»: «Он (Карамзин. – А. Н.) мало обратил внимания на Петра <…> Ведь все флаги вдруг посетили Россию при нем. Начались общения» (443; ср. IV, 274).

555

Так прорисовывается связь архаистических (простонародных) тенденций с поэмой «Братья разбойники». Ср. антикарамзинистский (отрицающий установку на дамское чтение) выпад в письме Пушкина А. А. Бестужеву от 13 июня 1823, где речь идет о возможной публикации поэмы: «если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог – не испугают нежных ушей читательниц “Полярной звезды”» – Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 10. С. 51). Генезис поэмы описан Тыняновым в романе (466) в соответствии с пушкинским письмом П. А. Вяземскому от 11 ноября 1823 – Там же. Т. 10. С. 58.

556

Там же. Т. 2. С. 205; Т. 6. С. 38.

557

Ахматова Анна. О Пушкине. Статьи и заметки. Изд. 3, испр. и доп. М., 1989. С. 107.

558

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 1. С. 215. Одним из источников пушкинского послания должно счесть «Привидение. Из Парни» К. Н. Батюшкова (1810), с темой загробной ревности, у Пушкина передоверенной антагонисту. Кроме метрического сходства обратим внимание на финал «Привидения»: «Но ах! / Мертвые не воскресают» – Батюшков К. Н. Соч. В 2 т. М., 1989. Т. 1. С. 176–177. Появляющаяся у Батюшкова реминисценция «Людмилы» В. А. Жуковского («В час полуночных видений») отсылает не столько к конкретной балладе, сколько к поэтическим исканиям Жуковского в целом. Ср. в новейшем исследовании наблюдения над ориентацией «Привидения» на Жуковского: Вацуро В. Э. Указ. соч. С. 106; там же отмечена реминисценция послания «К Б<лудов>у». Любопытно, что в тексте Тынянова тоже появляется реминисценция (возможно, неосознанная) Жуковского, причем поздней (1831) баллады «Жалобы Цереры». «…любовь не умирает / И в отшедших за Коцит» – Жуковский В. А. Соч. В 3 т. М., 1980. С. 152.

559

Ср. отчетливую мотивную перекличку: «директор Энгельгардт, действительный genius loci, настиг Пушкина с молодой вдовой» (436) и «Гений этих мест, бог Китайской Деревни, был ее мудрец» (441). Порицание затеи Сперанского, Лицея как «немецкой слободы Петра, где начинается русское распутство» (428) роднит Карамзина с Энгельгардтом, мечтающим о сближении с историографом. Этим дело не исчерпывается: Карамзин и Энгельгардт, одинаково ищущие встречи с императором во время прогулок по царскосельским садам (ср. «Genio loci он воздвиг в честь императора» – 436), претендуют на роль Отца, что опять-таки роднит их с императором. Ср. в разговоре Энгельгардта с Аракчеевым: «директор должен быть в заведении как отец семейства и подобно ему управлять» (392). Карамзин в гневе постоянно называет Пушкина «мальчишкой», рассерженный на Пушкина и Чаадаева, он читает им выписку из поучения Мономаха: «И не уставай, бия младенца…» (422–423, повторено – 429), его сокрушениям о «новой России» предшествует формулировка «Мальчишка, Сергей Львовича сынок» (427; выше: «хорошо же его воспитал Сергей Львович!» и «Удивительна была своенравность Пушкина – точный Сергей Львович» – 402). В этом плане не случайно появление Карамзина у колыбели Пушкина и ироническое отождествление Карамзина, готовящего «Записку о древней и новой России», с Сергеем Львовичем, собравшимся писать к государю (113–116; разговор о просвещении и реформах Сперанского). Визиту Сергея Львовича предшествуют его рассуждения о дворянстве, при всем комизме оказывающиеся прототекстом политических воззрений зрелого Пушкина (см. об этом в первой части статьи). В результате комический, но «свой» отец оказывается победителем в заочном споре с другими Отцами (здесь Карамзин уравнивается не только с Энгельгардтом, но и с Аракчеевым, Александром и, в конечном счете, со сложившимся государством).

560

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 5. С. 322.

561

Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 513 (преамбула примечаний М. О. Чудаковой, Е. А. Тоддеса и А. П. Чудакова к статье «Литературный факт»).

562

В этой связи позволим себе высказать соображения о сне Ахматовой, который известен нам по записи Э. Г. Герштейн. 5 июня 1951 года перенесшая инфаркт Ахматова рассказывала в больнице: «– А мне здесь представление показывали <…> “Каменного гостя” <…> Она указала рукой на окно, за которым ветви деревьев почти касались стекла». Для нас существенны замечания о месте действия: «И это вовсе не кладбище, а огромный купленный участок, никаких могил и гробниц здесь нет <…> Это большой сад». И далее: «он (Дон Гуан. – А. Н.) гуляет по этому роскошному зловещему саду и нарочно говорит так, как будто здесь уютно и ничего особенного» – Ахматова Анна. Указ. соч. С. 355, 356. Как представляется, неподвижный (для лежащей Ахматовой) вид из окна совместился с впечатлениями от тыняновского романа, где прототекст «Каменного гостя» разыгрывается, действительно, в саду, причем прекрасно знакомом Ахматовой и мифологизированном ее поэзией – Царскосельском. Умолчание об имени сада могло быть и сознательным.

563

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 5. С. 462–463.

564

Отметим цитату из «Письма Татьяны к Онегину»: «Она вдруг успокоилась, стала верною женою знаменитого мужа, добродетельной матерью его детей, доброю мачехою его дочери» (407); ср. «Была бы верная супруга // И добродетельная мать» – Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 5. С. 61. Была бы, если бы не встретила Онегина, как если бы Катерина Андреевна не встретила поручика Струкова. Признание Татьяны в письме предсказывают ее незримое несчастье в «правильном» замужестве.

565

Там же. С. 156.

566

Там же. С. 159.

567

Царскосельский локус в данном случае имеет амбивалентный характер: это и место пушкинской молодости, и начало его «страдного» пути. Царскосельское лето 1831 года (время обработки заключительной главы «Евгения Онегина») – первое семейное лето, первый опыт карамзинского жизнестроительства.

568

Подобная двупланность равно характерна для поэтического мышления Тынянова и Ахматовой. Ср. тыняновский комплимент после доклада Ахматовой по работе «Последняя сказка Пушкина» 15 февраля 1933 года: «Я восхищен двуплановостью вашей работы – сатира на Николая и Александра одновременно». Цит. по: Герштейн Э. Ахматова-пушкинистка // Ахматова Анна. Указ. соч. С. 319.

569

Аналогично обстоит дело в «Смерти Вазир-Мухтара», где финальная победа Пушкина над Грибоедовым, претворение окончившейся жизни Грибоедова в бессмертную поэзию, неотделима от победы Маяковского над Хлебниковым, претворения творчества Хлебникова в его продолжающейся поэзии.

570

Маяковский Владимир. Полн. собр. соч. В 13 т. М., 1959. Т. 12. С. 265 (Выступление на диспуте о задачах литературы и драматургии 26 мая 1924 года). См. также: Брик Л. Маяковский и чужие стихи // Знамя. 1940. № 3. С. 165.

571

Маяковский Владимир. Указ. соч. Т. 10. С. 282.

572

Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 4. С. 234–235, 391.

573

Маяковский Владимир. Указ. соч. Т. 10. С. 281, 287.

574

Цитатный характер этого образа точно почувствовала Цветаева: «Лодка-то твоя, товарищ, / Из какого словаря?» и далее о «дворянско-российском жесте» – Цветаева Марина. Стихотворения и поэмы. Л., 1990. С. 406–407. Вероятным подтекстом Маяковского представляется лермонтовский «Парус». Ср. цитирование «Паруса» при ответах на вопросы на вечере, посвященном двадцатилетию деятельности (25 марта 1930) – Маяковский Владимир. Указ. соч. Т. 12. С. 433.

575

Мандельштам Осип. Соч. В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 167.

576

Пастернак Борис. Собр. соч. В 5 т. М., 1989. Т. 1. С. 390.

577

Отослав к важной работе – Поливанов Константин. В. Маяковский в «Охранной грамоте» и «Людях и положениях» // Новое литературное обозрение. № 3 (1994). C. 227–230, позволю себе два замечания. Во-первых, легко предположить, что именно концепция «второго рождения» Пастернака могла послужить Тынянову подспорьем для мысли о «втором рождении» Мандельштама (о чем говорилось выше). Во-вторых – и это относится уже собственно к Пастернаку – кажется необходимым отметить, что размышление о «гении и красавице» в 15 главе третьей части «Охранной грамоты» (см.: Пастернак Борис. Указ. соч. Т. 4. С. 234), справедливо соотнесенное К. М. Поливановым с письмом Пастернака к З. Н. Пастернак от 26 июня 1931 года («…все, что я писал о Маяковском, я писал обо мне и о тебе» – Письма Б. Л. Пастернака к жене З. Н. Нейгауз-Пастернак. М., 1993. С. 68), не только описывает Маяковского и Веронику Полонскую (Пастернака и Зинаиду Николаевну), но и отсылает к пушкинскому сюжету. Ср. в очерке Цветаевой «Наталья Гончарова» (впервые: Воля России. 1929. № 5–6, 7, 8–9): «Было в ней одно: красавица. Только – красавица, просто – красавица, без корректива ума, души, сердца, дара. Голая красота, разящая, как меч. И – сразила. Просто – красавица. Просто – гений» – Цветаева Марина. Избранная проза: В 2 т. New York, 1979. Т. 1. С. 300. Если Тынянов был знаком с очерком Цветаевой, чрезвычайно любопытными (и значимыми для тыняновской концепции) представляются ее замечания о Гончаровой как о «том пустом месте, к которому стягиваются, вокруг которого сталкиваются все силы и страсти» – Там же. С. 301. Тыняновская Карамзина предстает сразу всем – Людмилой, Татьяной, русской историей, русской речью, Россией, свободой (ср. в последней главе: «писать о том и о той», корреспондирующее с посланием В. Л. Давыдову: «И на здоровье тех и той / До дна, до капли выпивали!.. // Но те в Неаполе шалят, А та едва ли там воскреснет» – Пушкин А. С. Указ. соч. Т. 2. С. 40, где «та» – свобода). «Заместить» ее может только абсолютное ничто, «просто красавица». (Ср., впрочем, невидимость Катерины Андреевны, кстати, вполне в духе цветаевской поэзии: «Она не имеет портретов» – 469.) Знакомство Тынянова с очерком Цветаевой прояснило бы поразительное совпадение ее черновой записи 1931 года с романной концепцией: «Не хотела быть ни Керн, ни Ризнич, ни даже Марией Раевской. Карамзиной. А еще лучше – няней» – Цветаева Марина. Указ. соч. Т. 2. С. 356.

578

В этом плане «Пушкин» сопоставим с такими одновременно завершенными и незавершенными произведениями, как «Кому на Руси жить хорошо» и «Мастер и Маргарита».

579

Легко протянуть от этого эпизода смысловые нити к солженицынской публицистике, особенно послероссийской, к его настойчивым упрекам Западу – упрекам в бездуховности, внутренней расслабленности, все той же сытости.

580

Здесь не место переходить в область конкретной политики и ловить писателя «на фактах» (дескать, Сталин все-таки Третьей Мировой не начал). Заметим, однако, во-первых, что Солженицын описывает сознание героев конца 40-х годов, у которых ни надежд наших, ни нашего исторического опыта не было, бояться же «Сталина с бомбой» они имели все основания. Во-вторых же, нельзя не признать, что наш путь к свободе неотрывен от идеи разоружения, то есть отказа от той самой бомбы и пестуемого десятилетиями образа врага.

581

В «Нобелевской лекции» рассуждение о нациях возникает в контексте раздумий писателя о языке и литературе, сберегающих национальную душу. В этой связи нельзя не напомнить о вполне вероятном источнике Солженицына – гоголевском рассуждении о русском слове в конце V главы «Мертвых душ»; ср. в особенности: «И всякой народ, носящий в себе залог сил, полный творящих способностей души, своей яркой особенности и других даров Бога, своеобразно отличается каждый своим собственным словом, которым, выражая какой ни есть предмет, отражает в выраженьи его часть собственного своего характера».

582

Другая ироническая отсылка к Дюма – прозвище бывшего чекиста Мамурина – «Железная маска». Романтические ужасы могут вызывать лишь смех у обитателей гулаговского «лимба».

583

Скрытый комизм в том, что само выражение «птичий язык» вошло в обиход с легкой руки западника Герцена.

584

Дабы не было и малейших сомнений, Солженицын вводит эпизод с Герасимовичем, которому генерал-майор Осколупов предлагает заняться сходной работенкой, только «не по уху, а по глазу». Именно здесь (в отказе Герасимовича) прозвучит словосочетание «ловец человеков».

585

Здесь легко оспорить: светоносным даже по имени был и Князь Тьмы (Люцифер). Аналогия не то чтобы произвольна; важен аристократизм героя, слитый с самолюбованием («Вот идет граф Сологдин»), а равно его сознательная, с первого появления очевидная тяга к «амбивалентности» и внутренней закрытости. Сам Сологдин в этой связи поминает героев Достоевского, первым из них – Ставрогина. Сопоставление этих героев тоже может дать яркие результаты.

586

Подобного рода игра с фамилиями в романе не единична, кроме наглядного примера с майорами Шикиным и Мышиным (Шишкин-Мышкин), отметим почти точное анаграммирование фамилии Наделашин в прозвище персонажа – «младшина».

587

И снова нельзя не вспомнить володинские круги: как к человечеству не придешь мимо отечества, так и к отечеству не придешь, минуя человечество.

588

Как показал Жорж Нива, «декабристская» линия в романе является реликтом ранее написанной пьесы «Пленники» (первоначально: «Декабристы без декабря»).

589

Как шарашка – «круг первый» – есть соцветие свободных и ищущих умов (хотя Нержин знает недостатки и грехи своих соузников), так и Россия – «круг первый» – есть тайное соцветие лучших умов человечества. Именно здесь, по Солженицыну, должна выковаться будущая великая культура.

590

Нельзя упустить очередной солженицынский гротеск: Галахов «допрашивает» свояка – Володина о том, каков советский дипломат. Скоро Володина будет допрашивать реальный следователь. И на сходную тему.

591

Во избежание недоразумений сделаю две оговорки. Во-первых, и применительно к «Августу Четырнадцатого» я не стремился исчислить все отсылки к предшествующей словесности (многочисленные схождения с «Войной и миром» видны, что называется, невооруженным глазом). Во-вторых, в этой статье не рассматриваются цитаты (как прямые, так и завуалированные) из тех писателей, что были современниками описываемых Солженицыным событий (Горький, Брюсов, Блок, Волошин, Гумилев, автор «Тихого Дона» и др.). Их сочинения используются в «Красном Колесе» несколько иначе, чем классические. Вопрос о диалоге Солженицына с русским «модернизмом» может и должен стать предметом отдельного исследования.

592

Солженицын А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 2006. Т. 7. С. 11; далее «Красное Колесо» цитируется по этому изданию; в скобках тома указываются римскими цифрами, страницы – арабскими.

593

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1978. Т. 6. С. 436.

594

Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 20 т. М., 1961. Т. 3. С. 174. Заметим, что у Толстого горы открываются Оленину ясным утром (ср. «зорное утро» Солженицына) и возникает мотив оптического обмана (мнимой близости гор), также Солженицыным повторенный.

595

Лермонтов М. Ю. Соч.: В 6 т. М.; Л., 1957. Т. 6. С. 261, 327, 331, 322.

596

Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Л., 1989. Т. 2. С. 61, 76, 39, 489, 54.

597

В этой связи см.: Спиваковский П. Е. Символика Вавилонской башни и мирового колодца в эпопее А. И. Солженицына «Красное Колесо» // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 2000. № 2.

598

Газетные фрагменты, представленные в седьмой главе, фиксируют общий переход от мира к войне. Разумеется, рекламные объявления, с которых начинается коллаж, не приурочены к какому-либо локусу, а исторические события, освещаемые далее, происходят преимущественно в столицах и на открывшемся театре военных действий. Важно, однако, что читает эти самые газеты (и проникается их оптимизмом) в девятой главе Роман Томчак – газетная глава (единственная в «Августе…») встроена в контекст сплотки глав «дофронтовых». Примечательно, что открывается газетный монтаж объявлением «ЖИВОЙ ТРУП тот, кто не знает волшебного действия лециталя…». В рекламе используется вульгарно вывернутое речение Толстого (название его трагической пьесы о грешном, но живом человеке в мертвом казенном мире). Тот же оксюморон (опять-таки со значением сдвинутым, но зловеще) служит прозвищем одного из главных виновников самсоновской катастрофы – генерала Жилинского. На совещании у великого князя (заключительная глава Первого Узла) «Воротынцева крутило и жгло. Во всей России, во всей воюющей Европе никто ему не был так ненавистен сейчас, как этот Живой Труп» (VII, 54; VIII, 470).

599

«Но как вся война, действительно, ничтожнела перед величием неба, так и рознь их отступала в тот вечер» (VII, 185).

600

См. Толстой Л. Н. Указ. соч. Т. 9. С. 390–445 (в особенности – 430–437); Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1983. Т. 25. С. 193–223.

601

Толстой Л. Н. Указ. соч. Т. 6. С. 7 («Война и мир». Том третий. Часть первая. I).

602

Лермонтов М. Ю. Указ. соч. С. 61–62. Именно так (словно цитируя неизвестного ему Лермонтова) рассуждает в «Марте Семнадцатого» безмерно уставший от войны (как и все русские солдаты) Арсений Благодарёв: «Эх, вся земля – чья-то, везде своё родное – да приведи Бог к нашему вернуться. И куда мы запёрлись? И чего третий год сидим, из пушек рыгаем? <…> Так вот, зажмурясь в тишине, и не знаешь: где ты? кто ты? Одно и то же солнце всем светит – и немцам тоже» (XIV, 116). Любимый герой Солженицына не понимает, что естественный рост его «мирного» и «мiрного» чувства будет использован для превращения «германской» войны в еще более страшную – гражданскую. Но эта трагическая ошибка не отменяет внутренней правоты мужика, оторванного от дома, обряженного в шинель и обреченного убивать себе подобных. Напротив, она еще раз подтверждает главную мысль «Красного Колеса» – вступление России в войну стало началом ее гибели в революции. Здесь уместно напомнить о том, что подумалось Воротынцеву под истребительным огнем сражения при Уздау (и отозвалось в его раздумьях «под звёздами» и разговоре со Свечиным): «умирать не может быть жалко, кому война профессия – у него профессия, но этим мужикам?! – какая награда солдату? только остаться живым» (VII, 240).

603

Центральные главы несут повышенную символическую нагрузку во всех крупных «романных» сочинениях Солженицына («В круге первом», «Раковый корпус», четыре Узла «Красного Колеса»; в четырехкнижном «Марте Семнадцатого» сходно маркируются и финалы первой и третьей книг).

604

Здесь не могут не вспомниться размышления толстовского Кутузова после Бородинского сражения: «Но этот вопрос интриги (Бенигсена, настаивающего на новом сражении под Москвой. – А. Н.) не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его <…> “Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал?”». И далее, отдав приказ об отступлении («властью, врученной мне моим государем и отечеством»), Кутузов думает «все о том же страшном вопросе: «“Когда же, когда же наконец решилось то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?” – Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого не думал!» – Толстой Л. Н. Указ. соч. Т. 6. С. 309, 314. Разница в том, что Кутузов уверен в своей правоте и будущей победе («Да нет же! Будут они лошадиное мясо жрать, как турки…»), а Самсонов – в будущих поражениях. Как рисующий Кутузова Толстой не может отвлечься от своего (и общего) знания об итогах Отечественной войны, так и Солженицын строит образ уходящего Самсонова с учетом печального (и тоже известного) будущего. Следует отметить, что Самсонов отнюдь не играет в толстовского Кутузова (как оправдывающий красивой «аналогией» свои трусость и карьеризм генерал Благовещенский).

605

См. в новейшем издании: Шмеман Александр, прот. Собрание статей. 1947–1983. М., 2009. С. 774–776.

606

Прямые отсылки к роману Толстого возникают в «Октябре Шестнадцатого» дважды. Ольда Андозерская замечает, «что теперь по столицам стали очень часты разводы, во многих парах один из супругов – разведенец, что сейчас бы Анна Каренина не кидалась под поезд, а спокойно развелась бы через консисторию и вышла бы за Вронского». Об Ирине Томчак говорится, что она «Анну Каренину ненавидит как самую гадкую из женщин» (IX, 392; X, 274). Еще важнее, что, как Толстой в «Анне Карениной», Солженицын в «Октябре…» представляет множество разнообразнейших семейно-любовных сюжетов, причем его «счастливые семьи» вовсе – вопреки Толстому – не похожи друг на друга.

607

Есть соблазн усмотреть отголосок одного из них в названии «конспекта ненаписанных узлов» – «На обрыве повествования».

608

Солженицын А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 2009. Т. 16. С. 565. Далее «Красное Колесо» цитируется по этому изданию; номера томов и страниц даются в тексте в скобках, римские цифры обозначают том, арабские – страницу; все выделения в цитируемых фрагментах принадлежат Солженицыну.

609

Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1978. Т. 6. С. 360.

610

«Апрель Семнадцатого» был дописан в 1989-м, годом раньше автор отметил семидесятилетие. После завершения «Красного Колеса» Солженицын прожил девятнадцать лет и фактически до конца дней своих не прекращал литературной работы.

611

Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: <В 14 т>. <Л.>, 1951. Т. 6. С. 220–221.

612

Там же. Т. 1. С. 275.

613

Там же. Т. 1. С. 282.

614

Там же. Т. 1. С. 278.

615

Там же. Т. 6. С. 109.

616

Тут уместно напомнить о том, что сакральность венценосца – любимая мысль Гоголя, что предполагавшееся в третьем томе поэмы воскресение Чичикова («мертвых душ», России) должно было свершиться монаршей волей. Излишне, кажется, еще раз объяснять, сколь чужда монархическая мифология автору «Красного Колеса».

617

Гоголь Н. В. Указ. соч. Т. 6. С. 247.

618

Здесь приходится выйти за пределы повествованья и подключить к интерпретации текста факты биографии Солженицына, но иначе прочесть этот эпизод (и все, что из него следует) просто невозможно. Само место действия – Александровский сад – отзывается в имени писателя. «Домашняя» уменьшительная форма этого имени повторяет отцовскую: в «Красном Колесе» Исаакий Лаженицын, как правило, именуется «Саней».

619

Солженицын Александр. Публицистика: В 3 т. Ярославль, 1995. Т. 1. С. 538 (статья «Как нам обустроить Россию?», 1990).

620

Солженицын Александр. В круге первом. М., 1990. Т. 1. С. 413.

621

Варсонофьев, разумеется, не знает, что станется с его посетителями. И тем более не может и предположить, что у них родится сын, который напишет о русской революции так, как, наверно, написал бы он сам. Но именно после неожиданного визита затворник, с основанием презирающий политическую возню и убежденный (справедливо), что «история создаётся не на митингах», признается себе: «только через земные события мы можем вести и космические битвы». Он думает, что ему предстоит покидать обжитый дом, куда-то ехать, искать свою дорогу, действовать. «Эта жизнерадостная молодая чета даже кстати сегодня пришлась Варсонофьеву. Поддала и веры. И сочувствия. И решимости» (XVI, 555–556). Читатель тут должен вспомнить сон о запечатлении церкви, в котором Варсонофьев видит свою – давно отдалившуюся от него – дочь и чувствует, что «они снова были душами слитно, всё иное вмиг отшелушилось как случайное» (XIV, 562).

622

Солженицын Александр. Пьесы. М., 1990. С. 243, 248–249.

623

Первая самойловская книга – «Ближние страны» – увидела свет в 1958 году, следующая – «Второй перевал» – в 1963-м. Затем Самойлов, подписавший письма в защиту Ю. Даниэля и А. Синявского и А. Гинзбурга и Ю. Галанскова, был мстительно отрешен от изданий до 1970 года, когда появились «Дни». Далее следовали «Равноденствие» (1972; набор одноименной книги избранного был прежде рассыпан; состав претерпел существенные изменения), сборники «Волна и камень» (1974), «Весть» (1978), «Залив» (1981), «Голоса за холмами» (1985; книга вышла в Таллине, где требования цензуры к русским авторам были много мягче, чем в столице СССР; это позволило включить в «Голоса за холмами» ряд «рискованных» стихотворений, как новых, так и давних), «Беатриче» (1989), «Горсть» (1989). Итоги полувековой литературной работы подвел двухтомник «Избранные произведения» (1989; в него, кроме стихотворений и поэм, вошли цикл детских пьес о Слоненке, несколько мемуарных очерков и статей о поэзии). Последняя подготовленная Самойловым к печати книга – компактное избранное «Снегопад» (1990) – стала достоянием читателя уже после смерти поэта. На сегодня наиболее полно поэтическое наследие Самойлова представлено в книгах «Стихотворения» (СПб.: Академический проект, 2006; Новая Библиотека поэта, Большая серия) и «Поэмы» (М.: Время, 2005). В статьях и примечаниях к этим изданиям по возможности подробно охарактеризованы творческий путь Самойлова, специфика его поэтического мышления, особенная стать его лирики и эпоса; ср. также первую (и единственную) монографию: Баевский Вадим. Давид Самойлов. Поэт и его поколение. М.: Советский писатель, 1986. Другие грани литературного мира Самойлова представлены в изданиях: Перебирая наши даты (М.: Вагриус, 2000 – мемуарная проза); В кругу себя (М.: ПРОЗАиК, 2010 – «игровая» словесность); Поденные записи: В 2 т. (М.: Время, 2005); Книга о русской рифме (М.: Время, 2005; 3-е издание работы, публиковавшейся в 1973 и 1982 гг.). Репрезентативные издания сочинений для детей, переводов, драматургии и эссеистики Самойлова – дело будущего. То же относится к его обширному эпистолярию, начало знакомству с которым положено томом переписки с Л. К. Чуковской (М.: Новое литературное обозрение, 2004).