При опознании - задержать - [28]

- Я не возражаю, - сказал Богушевич. - Надеюсь, святая сестра, что вы не будете вмешиваться в дела следствия и подсказывать преступницам, что и как говорить на суде.

- Бог с вами, - нахмурилась она. - Моя миссия - помочь этим несчастным женщинам найти успокоение в вере.

Богушевич позволил монахине встретиться с Серафимой и Настой и сказал об этом тюремному начальству. Тут же попросил распорядиться привести в камеру для допросов Тыцюнника - того вора, что залез в лавку Иваненко.

- А я знаю эту монашку, - сказал Потапенко. - Дочка одного губернского начальника в Чернигове. Родители были против ее брака с поповичем. Попович стрелялся, а она, чтобы отомстить родителям, пошла в монастырь. А девка, я тебе скажу, ладная.

- Ну и страсти-мордасти. В наш век стреляться из за любви.

- Думаю, Франц Казимирович, долго она в монастыре не просидит. Сбежит.

- Я тоже так думаю. Уж если мстить, шла бы в революционерки. Бомбу кинула бы в кого-нибудь, глядишь и в учебник истории попала бы.

Вошли во двор тюрьмы - это была небольшая утоптанная площадка. Трава там уцелела только вдоль изгороди. Двое арестантов выносили из камеры на жерди парашу - деревянный ушат с ручками, через которые и была продета жердь. Они еле-еле передвигали ноги, выгадывали время, тянули его, в камеру возвращаться, конечно же, не хотелось. В холодке возле стены сидел голый по пояс арестант и искал вшей в снятой с себя рубахе. Найдя, не давил, как обычно, ногтем, а щелчком сбрасывал на землю. Рядом лежала метла - перед этим он подметал двор.

Потапенко не выдержал:

- Что ты своих вшей разбрасываешь?

Арестант, лысый, с редкой бородкой, делавший вид, будто не заметил следователей, - не то пришлось бы встать, ответил:

- Разве ж это, браток, воши, когда их горсть в калоше. Воши, когда в онуче их целая куча.

- Черт паршивый, - засмеялся Потапенко и этому веселому, складному ответу и хитрости арестанта, - прикинулся, что говорит со своим братом-арестантом.

В коридоре тюрьмы, как во всех тюрьмах, сильно воняло карболкой. В конце коридора, в углу, был разостлан войлок, там прошли бесшумно, как по траве. Вошли в камеру для допросов, сели на лавку. В соседней камере кто-то пел надрывным голосом:

Загубили судьи, загубили,

Загубили молодость мою,

Золотые кудри мне остригли,

Посадили в темную тюрьму.

На реке весною лед растает,

Все деревья пышно зацветут,

А меня отсюда под конвоем

На далекий север повезут.

Потапенко подошел к дверям, стукнул по ним ногой, крикнул в "глазок":

- Эй ты, певун, распелся. А ну, замолчи!

Певец замолк.

Привели Тыцюнника. Чернявый парень, подстриженный в кружок, с казацким чубом, в сапогах с наполовину оторванными подковками, которые, когда он шел, звенели, как шпоры. Руки он держал в карманах широченных казацких шаровар.

Сперва допрашивали, не записывая, вел допрос Богушевич. Тыцюнник ничего не скрывал, говорил все, как на духу, как на исповеди у батюшки... Шел ночью пьяный с гулянки, расставшись с приятелями, полез в карман посмотреть, сколько осталось денег с получки, не нашел ни копейки, весь заработок, что получил в тот день, пропил. Домой идти побоялся - батька отлупцует. Вот и решил разжиться деньгой. Выбрал в темном месте возле рынка лавку, железякой сломал замок, в лавке покидал в одеяло все, что под руку попалось, - туфли, ложки, сковороды, штуку плиса... Вскинул на плечи и понес. Сторож тут же его поймал и отвел в участок... Дело проще простого. Не было бы взлома, отправить Тыцюнника к мировому, и на том конец.

- Я - маляр, - ответил парень на вопрос, чем он занимается. - С дядькой Киреем по найму ходим. В ту среду эту тюрьму белили, трещины в стене заделывали.

- Есть заработок, а крадешь, как бродяга бездомный, - вступил в разговор Потапенко. - Из-за тебя торчи теперь в этой вонючей яме.

- Не вы же, пан торчите, а я, - бесхитростно ответил Тыцюнник.

- А, ты еще и огрызаешься! - оскорбился Потапенко. - Вот посадим тебя сейчас в карцер, посидишь без хлеба и воды. Ишь ты, ворюга.

Тыцюнник испуганно оглянулся на Потапенко, понял, что рассердил пана следователя своей невольной дерзостью, и уже готов был каяться, на колени встать, но Богушевич, увидев, к чему идет, заговорил с ним как можно спокойней и ласковей, а Потапенко сделал знак помолчать.

- Послушай, - сказал Богушевич Тыцюннику, - значит, ты нес получку домой и не донес. Деньги ты отдал бы матери?

- Ага.

- А большая у вас семья?

- Семеро ребятишек да мать с отцом. Отец хромой.

- Вот видишь. Они же ждали твоих денег. А ты прогулял, пропил их с дружками.

- Нет, пропил я мало. Верно, вытащили. Из кармана. А батька сильно дерется. Я боялся, что бить будет.

- А раньше крал?

- Нет, вот вам крест, что не крал. Разрази меня гром, коли вру.

- Я и вижу, что хлопец ты неплохой, верю, что не крал раньше. И, конечно, не хочешь, чтобы тебя засудили?

- Не хочу, пан, не хочу.

- А по закону за кражу со взломом полагается тюрьма, - растолковывал ему Богушевич. - Вот если бы ты просто украл, не ломал бы замок, ну, посидел бы месяц-другой - и только.

Тыцюнник с недоумением вперил растерянные глаза в Богушевича.