...При исполнении служебных обязанностей - [22]

Только наиболее опытные полярные асы и старожилы, главком полярной авиации Шевелев да еще несколько человек в Москве и Ленинграде понимали, какую огромную ответственность возложил на себя Годенко, согласившись взять в свои руки руководство этой высокоширотной экспедицией.

Нужны огромная сила воли, железная выдержка и несгибаемая вера в успех задуманного дела, чтобы вот так, как Годенко, улыбаясь, прохаживаться по длинному коридору гостиницы, весело шутить внизу, в столовой, и в перерывах между первым и вторым блюдом рассказывать смешные байки.

И только когда гостиница засыпала, у Годенко начиналась настоящая работа. Он раскладывал на столе радиограммы, полученные со всех станций: высаженных на лед, обосновавшихся на островах или на материке, ото всех самолетов, обслуживавших экспедицию, – словом, со всех точек Арктики.

Ему надо было принять решение, как поступить с "Наукой-9", где прошла трещина по льду, куда высадить станцию "Наука-3", занимающуюся проблемами морской фауны, .как обеспечить станцию "Северный полюс-8" горючим на весь зимний период. Много вопросов должен был решить Годенко ночью, после того как на его столе собирались радиограммы со всей Арктики. Он не имел права полагаться на свой многолетний опыт полярника. Он чертил на календаре хитрые записи, а утром, побрившись, улетал на "Науку-9" – делать первую, пробную посадку на треснувший лед. На обратном пути он "заскакивал" на "СП-8", а потом успевал побывать на мысе Челюскин, через который велась переброска грузов перед выходом экспедиции на лед. Возвращался он таким же, как и улетал, – без тени усталости, тщательно выбритым и веселым.

После такого полета Годенко разрешал себе полсуток посидеть за столом: он заканчивал свой многолетний труд по дрейфу льда в самом трудном арктическом проливе – в проливе Вилькицкого. Он кончал писать около пяти утра, с тем чтобы в восемь начать следующий день.

Один журналист показал ему свой очерк, в котором рассказывалось, что Годенко сидит по ночам за столом и что его освещенное окно знают все на Диксоне: только один начальник экспедиции сидит за работой до шести утра.

Годенко рассвирепел. Обычно доброе и круглое лицо его сделалось красным, будто ошпаренным.

– Эт-то что такое? – спросил он журналиста шепотом, потому что боялся раскричаться и наговорить грубостей. – Позор какой! Как же вам не стыдно, а? Ну подумайте только, какую вы подлость делаете по отношению к летчикам, которые летят ночью на полюс, по отношению к ученым, которые сидят на льду и ведут исследования и в шесть вечера и в три ночи. Я не хочу думать о вас плохо, изорвите это сочинение, неприлично так поступать…

Годенко, бреясь, перестал смотреться в зеркало. Он седел ото дня ко дню. Он скоблился, напевал под нос джазовую песенку и думал: "Все-таки солдатом быть лучше, чем генералом. Это – истина, но, к сожалению, в нее начинаешь веровать только после того, как сам сделаешься генералом неважно, армейским, от науки или от промышленности. И напортачить нельзя, чтобы разжаловали, – люди страдать будут, напортачь я хоть в мелочи…"

– 9 –

Вылет Струмилина был назначен на послезавтра. Он был прикреплен к экспедиции Владимира Морозова, занимавшейся установкой автоматических радиометеорологических станций на дрейфующих льдах.

– А нельзя ли на один день попозже? – спросил Струмилин.

– Почему? – удивился Годенко. – Самолет не исправен?

– Да нет, лыжу нам заменили.

– А что такое?

– Второй пилот у меня заболел. Ангина страшнейшая.

– Большая температура?

– Тридцать восемь было утром.

Годенко обернулся к Морозову.

– Ну, Володя, решайте.

Морозову было приятно, что к его экспедиции прикреплен Струмилин. Еще бы, один из лучших летчиков страны будет работать вместе с ним. Поэтому Морозов сказал:

– День – ерунда. Подождем.

– Хорошо, – согласился Годенко. – Так и занесем в график. Хорошо?

– Есть, – сказал Струмилин.

– Договорились, – сказал Морозов.

Струмилин спустился в столовую, выпил томатного соку, купил московский "Казбек"

и пошел к себе в номер. По дороге он заглянул к Богачеву – узнать, как дела.

Кровать Павла Богачева была аккуратно застелена.

Струмилин зашел к Аветисяну и Броку.

– Где Паша? – спросил он. – Пошел к врачу, что ли?

– Не знаю, – сказал Аветисян, – к нам он не заходил.

"Может быть, побежал отослать радиограмму, – вдруг подумал Струмилин и улыбнулся, сразу вспомнив Женю. – Сейчас я тоже пойду на радиоцентр и пошлю ей радиограмму".

Он зашел к себе одеться. На столе лежал конверт. На нем было написано:

"П.И. Струмилину. Лично".

Струмилин разорвал конверт. Там лежал бюллетень Богачева и записка от него. В записке было написано: "Павел Иванович, я поступаю как настоящая свинья, но я не могу поступить иначе. У меня бюллетень на четыре дня. Меня не будет в Диксоне три дня. Я буду в Москве. Я не обманываю Вас: у меня сейчас уже не тридцать девять, а тридцать девять и три. Запись есть у. врача. Сидеть за штурвалом рядом с вами и с ребятами мне не разрешат так или иначе – я заразный, ангина передается через дыхание. Если я не прилечу через три дня, то можете считать меня законченным подлецом, но только я прилечу. Я обо всем договорился с ребятами из транспортного отряда. Павел Богачев".