При дворе двух императоров. Воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II - [10]

Великая княгиня назначила день моего окончательного переезда во дворец на 13-е число.

От нее я отправилась к великой княгине Марии Николаевне, которой была обязана своим назначением ко двору. Я застала ее в роскошном зимнем саду, окруженной экзотическими растениями, фонтанами, водопадами и птицами, настоящим миражем весны среди январских морозов.

Дворец великой княгини Марии Николаевны был поистине волшебным замком благодаря щедрости императора Николая к своей любимой дочери и вкусу самой великой княгини, сумевшей подчинить богатство и роскошь, которыми она была окружена, разнообразию своего художественного воображения. Это была, несомненно, богатая и щедро одарённая натура, соединявшая с поразительной красотой тонкий ум, приветливый характер и превосходное сердце, но ей недоставало возвышенных идеалов, духовных и умственных интересов.

К несчастью, она была выдана замуж в возрасте семнадцати лет за принца Лейхтенбергского[20], сына Евгения Богарнэ, красивого малого, кутилу и игрока, который, чтобы пользоваться большей свободой в собственном разврате, постарался деморализовать свою молодую жену. В общественной среде петербургского высшего света, где господствуют и законодательствуют исключительно тщеславие, легкомыслие и стремление к удовольствиям, деморализация нетрудное дело.

В этом мире, столь наивно развращённом, что его нельзя даже назвать порочным, среди жизни на поверхности, жизни для внешности, нравственное чувство притупляется, понятия добра и зла стираются, и вы встречаетесь в этих сферах со своеобразным явлением людей, которые, при всех внешних признаках самой утончённой цивилизации, в отношении кодекса морали имеют самые примитивные представления дикарей. К числу таковых принадлежала и великая княгиня.

Не без неприятного изумления можно было открыть в ней наряду с блестящим умом и чрезвычайно художественными вкусами глупый и вульгарный цинизм. Мне кажется, однако, что, несмотря на сплетни, которые она вызывала, цинизм ее проявлялся скорее в словах и манерах, чем в поведении. Доказательством служит настойчивость, с которой она стремилась урегулировать браком свои отношения с графом Строгановым, с которым она тайно повенчалась тотчас после смерти герцога Лейхтенбергского, хотя этот брак подвергал ее настоящей опасности, если бы он стал известен ее отцу.

Император Николай имел достаточно высокое представление о своём самодержавии, чтобы в подобном случае насильственно расторгнуть брак, послать графа Строганова на верную смерть на Кавказ и заточить свою дочь в монастырь. К счастью, он никогда не подозревал о событии, которое навсегда оттолкнуло бы его не только от любимой дочери, но также и от наследника и наследницы, которые содействовали этому браку. Говорят, что бракосочетание состоялось в домовой церкви госпожи Потёмкиной.

Ум великой княгини был живой и весёлый, она умела вести беседу и явно старалась напускной простотой и фамильярностью заставить своих собеседников чувствовать себя свободно.

Но на меня, по крайней мере, эта непринуждённость по заказу никогда не действовала благоприятно. Наоборот, фамильярность великой княгини стесняла меня больше, чем несколько холодная и полная достоинства сдержанность цесаревны. Хорошо, когда великие мира сего забывают на время своё величие, если они могут искренно это сделать, но они никогда не должны притворяться, что забывают его; иначе это создаёт фальшь, которая тотчас же отражается на окружающих. Вот мысли, внушённые мне обращением великой княгини Марии Николаевны, с которой я никогда не могла разговаривать непринуждённо, несмотря на все ее усилия поднять меня на уровень с собой.

Цесаревна приказала мне переселиться во дворец во вторник тринадцатого января, чтобы мне не пришлось приступить к своим обязанностям в понедельник, который считается тяжёлым днём.

В то время фрейлинский коридор был очень населён. При императрице Александре Фёдоровне состояло двенадцать фрейлин, что значительно превышало штатное число их. Некоторых из них выбрала сама императрица, других по своей доброте она позволила навязать себе, так что фрейлинский коридор походил на благотворительное учреждение для нуждающихся бедных и благородных девиц, родители которых переложили своё попечение о дочерях на императорский двор.

Во дворце тогда жили София и Мария Фредерике, мать которых[21], пруссачка по происхождению, но замужем за русским, была подругой детства и другом императрицы. Умирая, она поручила ей своих дочерей, которые с тех пор жили во дворце, и императрица относилась к ним с материнской заботливостью.

Две сестры Бартеневы – Полина и Надежда, также исполнявшие обязанности фрейлин, имели странную судьбу. Их мать жила в Москве; будучи в стеснённых обстоятельствах и почти не имея никаких доходов, она существовала за счёт широкого гостеприимства, в то время господствовавшего в аристократических домах старой столицы.

С утра она усаживалась вместе со своим многочисленным потомством в огромную карету, которая перевозила всю семью в различные концы города, из дома какой-нибудь родственницы в дом добрых знакомых или богатого и гостеприимного покровителя. Чай пили у одних, обедали у других, ужинали у третьих.