Презумпция любви - [53]

Малышев достал из навесного шкафчика бутылку, две рюмки, наполнил их, одну придвинул Ворониной, она тут же отхлебнула глоток, с облегчением вздохнула.

— Почему вы перевели его в больницу?

— Владимир Сергеевич, я думаю, мы пересмотрим дело вашего сына. Уж извините, что так поздно пришла к этому выводу. Но вы должны мне помочь. Я хочу знать причину, по которой ваш сын напал на своего хозяина.

— Он не его хозяин.

— Да, разумеется.

— Любовь Георгиевна, неужели так трудно было понять эту причину? Сашка мой не дурак, не неврастеник. Он знал, что делал.

— Я думала об этом…

— Вы тогда не думали об этом, вам главное было — есть причина, по которой моего парня можно засадить, так ведь?

— Так, Владимир Сергеевич. Оставим это, я виновата и хочу исправить свою ошибку.

— Ну что ж… Я обещал Сашке, что никому не скажу об этом, но вам теперь, думаю, можно. На его магазин было совершено нападение. Сашку вырубили, испортили много шуб. Ущерб существенный, и Полевик потребовал в качестве компенсации привести к нему девушку Сашки. Он ее видел у магазина, когда она встречала Сашку…

— Она встречала его?

— Да. Видел и… захотел. Просто захотел, иного слова я не могу подобрать, о любви тут и речи быть не может. Воспользовавшись несчастным случаем, решил удовлетворить свое желание. Богатые люди не очень церемонятся с подобными вопросами. «Приведи ее и оставь на ночь, и я прощу тебе большие деньги».

— Он имел в виду Светлану? — спросила Воронина, залпом осушив свою рюмку.

Малышев по новой наполнил ее.

— А вы думаете — кого?

— Понятно… И значит, ваш сын набил ему морду, услышав такое предложение?

— Да.

— Все понятно… — Воронина снова опорожнила свою рюмку, и снова она наполнилась.

Лобио было чертовски вкусным, да и чахохбили тоже, куски курицы прямо-таки таяли во рту, вызывая желание запить их… И она запивала. А потом вдруг заплакала — громко, навзрыд. После гибели мужа это случилось с ней первый раз, но в этой квартире, с этим мужчиной можно было себе позволить, она это инстинктивно чувствовала.

— Любовь Георгиевна… — всполошился Малышев.

Она сама наполнила свою рюмку, выпила.

— Выходит, я защищала подонка, который домогался моей дочери… только на ночь? И осудила парня, который набил ему морду? Какая же я дрянь…

О том, что сама организовала налет на салон мехов, не говорила, это было бы уж слишком… Но и без того слезы душили ее, плакала и истерично кричала, какая она дура. Снова наливала себе водки, давясь, выпивала, и снова плакала…

— Любовь Георгиевна… Люба, перестань психовать! — сказал Малышев. — Ты была в плену своих предрассудков. Ну пожалуйста, успокойся. Мы вместе разберемся с этими делами.

— Но я посадила парня, который защищал мою дочь, как настоящий мужчина! Как я могла?!

— Ты не дура… Знаешь, ты умница, что все же поняла свою ошибку, не каждый на это способен.

— Володя… я дура! Я возненавидела твоего сына, а он оказался таким… как мой покойный муж! Только Игорь мог себе позволить такое, но он был мент, уважаемый, а Саша был никем и тем не менее… Он сделал то, что… Да кто же еще может сделать такое?

Она плакала, растирая ладонями слезы по лицу, а Малышев бережно обнимал ее за плечи.

— Люба, ты замечательный человек, очень честный и чистый, и вообще…

— Нет, Володя, нет! Ты ошибаешься! Я дрянь, которая помешала ребятам жить счастливо… А что — вообще?

— Ты красивая женщина, Люба.

— Ты думаешь? Ох, я такая пьяная, Володя… Не могу показаться на глаза Светке, она и так меня ненавидит… Она вчера, после того как в меня стреляли… даже говорить со мной не стала, Володя-а-а…

— Успокойся, Люба, я по меньшей мере твой друг.

— А по большей?

— Как сама решишь, пойдем, уложу тебя на Сашкиной кровати, отдохнешь немного, а потом провожу тебя домой. Со Светкой сам поговорю.

— Я совсем черствая, да, Володя? Я сухарь?

— Нет, Люба, нет. Ты красивая женщина, просто… все так сложилось. Мы же люди, мы все ошибаемся, бывает.

— Я твоего сына загнала в зону… И ты не презираешь меня за это?

— Ты загнала, ты и вытащишь.

— Да, Володя, я это сделаю.

— Пойдем, Люба, ты устала, тебе нужно отдохнуть.

— Куда, Володя?

Малышев обнял ее за плечи, повел в комнату сына, посадил в кресло, быстро бросил на диван, подушку, уложил Воронину, накрыл одеялом.

— Поспи, Люба, — сказал он.

— Ой, ты за мной так поухаживал… и накормил… и напоил… — пробормотала Воронина.

— Все нормально, Люба, ложись и спи, — сказал он и вышел из комнаты.

В своей комнате сел за стол, включил компьютер, улыбнулся. Приятно было называть сурового прокурора просто Любой. Не потому, что боялся ее, а потому, что она была очень красивой женщиной, только забыла об этом. Сашку, его любимого сына, единственную надежду и опору в жизни, посадила — ошиблась, поняла это, раскаялась. Она так же одинока, как и он, даже после покушения дочь не стала с ней говорить… Бедная Люба, ей нужно помочь.

На экране монитора высветился текст начала очередной статьи о партии. Ни черта им не светит на выборах, но первая статья очень понравилась, ждут очередную. Ладно, он сделает, лишь бы деньги платили. Оно, конечно, творческая проституция, но кто из творческих людей не проституировал в определенный период своей биографии? Пусть покажется и бросит камень в его адрес.