Презумпция любви - [16]

Открыл дверь, посторонился, пропуская в квартиру женщину в черных брюках и кожаной куртке.

— Что привело тебя к нам, Ирина?

— Володя, может, не следует задавать глупых вопросов? — сказала бывшая жена. — Пошли на кухню, я тебе все объясню.

— Как скажешь, Ира, — согласился Малышев.

На кухне Ирина достала из пакета бутылку виски, поставила на стол. Уверенно села на стул, а потом тоскливым взглядом обвела кухню, которую сама же и обставляла, вернее, приказывала мужу, что нужно купить и где поставить или наклеить, или прибить.

— Все как и прежде… — с грустной улыбкой сказала она. — Такое родное, знакомое…

— Никто тебя не выгонял отсюда, — холодно ответил Малышев.

— Да, никто… сама… Володя, я приехала поговорить о Сашке. Налей, пожалуйста.

Малышев принес две рюмки, наполнил их виски.

— За Сашку, да? Чтобы поскорее домой вернулся, — сказала Ирина и выпила.

Малышев тоже выпил, как бы ни сложна была работа, а встреча с бывшей женой просто диктовала — нужно выпить.

— И что дальше? — спросил он.

— Я была в Дорохине, но он отказался со мной встречаться. Не захотел прийти, и все тут. Володя, но это ведь мой единственный ребенок…

— Ты могла бы родить другого.

— Не хочу. Зачем ты настраиваешь Сашку против меня? Я же мать, какая-никакая…

Она снова налила себе, выпила, еще раз налила, еще раз выпила. Малышев смотрел на это совершенно бесстрастно.

— Я ничего плохого о тебе ему не говорил, Ира, — сказал он. — Если Сашка не желает тебя видеть — это его личное дело. Ты знаешь, я всегда был противником того, чтобы принуждать ребенка делать то, что ему не хочется. Но и настраивать ребенка против кого бы то ни было я не могу.

— Володя… Он такой тупой… — зарыдала Ирина. — Клубы, кабаки, и везде все одно и то же. У меня с ребенком беда, а он и не думает чесаться… Козел! Володя… хочешь, я останусь с тобой? Сегодня и вообще… Тут все так классно, это же я сама все так устроила. Это же все мое… Володя-а-а…

— Нет, Ира, — мягко сказал Малышев. — Не нужно повторять ошибки. Я не прощаю предательства. Я жил для ребенка и для тебя, что-то получалось, что-то не очень, но я старался, ты это прекрасно знаешь. И кто уничтожил все это — тоже знаешь. Но у меня есть Сашка, он замечательный парень. А тебя, извини, нет. И уже никогда не будет.

— Володя, Сашка и у меня есть, он же мой сын, ему сейчас плохо. У меня есть деньги, я могу… адвокатов нанять дорогих, подать апелляцию…

— Спасибо, не надо.

— Почему ты такой жестокий? Я ошиблась, я… совершила глупость, Володя. Мне противна та квартира в триста метров, я хочу сюда, к тебе, я хочу жрать черствый хлеб, только бы жить дома!.. У себя дома!

Малышев скрипнул зубами, опустил глаза. После всего пережитого сентиментальным стал, слезы наворачивались иногда, если смотрел пошлый голливудский фильм. А тут не фильм, реальная трагедия женщины, которую он любил… Но простить ее предательство не мог. Ведь если она вернется сюда, если он постарается забыть измену — все равно верить ей не сможет, ни единому слову. А это будет уже не жизнь, а кошмар.

— Прости, Ира, но… ты сама сделала выбор. Ничем не могу теперь помочь. Тебя проводить?

— Не надо, сама уйду, — сказала она, вытирая слезы шелковым носовым платком. — Какой ты жестокий, Володя…

Когда Ирина ушла, Малышев вернулся на кухню, налил виски в чайную чашку, залпом выпил. Он жестокий? А когда она изменяла ему, когда на его деньги купила сотовый, чтобы созваниваться с любовниками, он терпел. Работала в НИИ, получала крохи, но следила за собой, французские духи всегда стояли на ее полке в гардеробе, хотя он не дарил их. Шмотки новые появлялись одна за другой, подруга отдала, ей мала стала шмотка — терпел. А она не только внешне украшала себя, но и лобок брила постоянно, хотя ему это не нравилось. Знал, что кому-то нравилось это, с кем говорила по секретному своему сотовому, но терпел. Ради сына, ради семьи. Но всему приходит конец, и однажды она прямо заявила, что уходит от него к другому мужчине. И все, что было между ними за пятнадцать лет, выгорело в его душе дотла за месяц. Сашка оказался чудесным сыном, как мог, поддерживал. И теперь он был совершенно равнодушен к этой женщине.

Что там у нее хорошо, что плохо — его не интересует.

Сашка и Светка — вот его семья, вот ради кого следовало работать и жить. Он бы предложил Светке переехать к нему, но опасался, что она неправильно поймет это. А почему бы и нет? Она ведь уже его семья, вместе-то легче было бы…

Возвращаться к компьютеру не хотелось, Малышев выпил еще виски, потом еще и остался на кухне, наедине с бутылкой.

Дура она, Ирка, все красивой жизни хотела. А когда получила ее, ужаснулась. Квартира в триста метров не в радость, хочет вернуться на пятьдесят четыре метра, но — свои. А поздно. Не знала этого? Ну что ж тут поделаешь, чужой она теперь человек, и какая, к черту, разница, что там за проблемы у чужого человека? О своих нужно думать.

Просто фантастическая ситуация — неизвестная девушка стала своей, почти родной, а любимая в течение пятнадцати лет женщина абсолютно чужая. Не только для него, но и для Сашки. Вот ушла, хотя могла бы остаться, и хотела остаться, и быть с ним, и, наверное, показать себя такой женщиной в постели, какой не была в бытность женой, а ему это совершенно ни к чему. Не хочет, хотя других женщин пока что нет. Слишком сильна та ярость, что сжигала душу после ее ухода. Такое предательство дорогого стоит. Это «дорогое» она и получила сегодня в ответ.