Прежде чем я упаду - [78]

— Жди здесь, — велит Кент.

Удивительно, но его голос звучит спокойно. Он выбегает на дорогу, выхватывая телефон, и я слышу, как он дает указания диспетчеру.

— Несчастный случай. Возгорание. Девятое шоссе, сразу после Девон-драйв. — Он опускается на колени у тела Джулиет. — Как минимум один пострадавший.

Другие машины тормозят, визжа шинами. Люди, внезапно протрезвев, неуверенно выбираются на дорогу и перешептываются, глядя на крошечное скорченное тело на земле, на дым и пламя, лижущее лес. Эмма Макэлрой съезжает на обочину и выходит из салона, прижав руки ко рту, с выпученными глазами. Дверца ее «мини» остается распахнутой, радио орет на весь лес «99 Problems» Джей-Зета; обыденность — самое ужасное во всем происходящем. Кто-то просит: «Ради бога, Эмма, выруби!» Она залезает обратно в машину, и наступает тишина, не считая стука дождя и чьих-то громких всхлипов.

Я словно попала в сон. Пытаюсь пошевелиться, но не могу. Я даже больше не чувствую дождя. Не чувствую своего тела.

Единственная мысль без конца кружится у меня в голове: белая вспышка перед тем, как мы скатились в разверстую пасть леса; Линдси, кричащая что-то неразборчивое.

Не «тихо», или «лихо», или «ослиха».

«Сиха».

Долгий пронзительный вопль раздается на другой стороне, и Линдси выбирается на дорогу с разинутым ртом и слезами, струящимися по лицу. Кент рядом с ней, поддерживает Элли, которая хромает и кашляет, но выглядит нормально.

— Помогите! Помогите! — причитает Линдси. — Элоди осталась там! Кто-нибудь, помогите ей! Пожалуйста!

Она бьется в истерике, слова сливаются в единый звериный вой. Она оседает на мостовую и ревет, обхватив голову руками. Затем к ее вою присоединяется вой сирен вдалеке.

Никто не движется. Все происходит короткими, отрывистыми вспышками — по крайней мере, так мне кажется, — словно я смотрю фильм под стробоскопом. Все больше и больше учеников толпятся под дождем, безмолвные и неподвижные как статуи. Вращаются маячки полицейских машин, освещая пейзаж то красным, то белым, то красным, то белым. Люди в форме… «скорая помощь»… носилки… две пары носилок. Тело Джулиет аккуратно укладывают, крошечное и хрупкое, как я укладывала птичье тельце много лет назад. Линдси рвет, когда на вторых носилках выносят тело из разбитой машины, и Кент гладит ее по спине. Элли плачет с раскрытым ртом, что странно, поскольку я ничего не слышу. В какой-то миг я поднимаю глаза к небу; дождь превратился в снег — крупные белые хлопья, кружась, летят из темноты, словно по волшебству. Понятия не имею, сколько прошло времени. Я снова смотрю на дорогу и с удивлением замечаю, что почти никого не осталось, не считая пары зевак, полицейской машины и Кента, говорящего с полицейским и подпрыгивающего на месте, чтобы согреться. Машины «скорой» уехали. Линдси нет. Элли нет.

Кент возникает передо мной словно из-под земли. «Как ты это сделал?» — пытаюсь спросить я, но не могу издать ни звука.

— Сэм, — зовет меня Кент.

Судя по всему, он не впервые окликает меня. Я ощущаю пожатие, но не сразу понимаю, что он взял меня за руки. Не сразу понимаю, что у меня все еще есть руки. Я возвращаюсь в собственное тело. Ноги подгибаются под тяжестью трагедии, я падаю вперед. Кент ловит и удерживает меня.

— Что случилось? — оцепенело бормочу я. — Элоди?.. Джулиет?..

— Ш-ш-ш. — Его губы совсем рядом с моим ухом. — Ты замерзла.

— Мне нужно найти Линдси.

— Ты уже около часа на улице. У тебя руки как лед.

Он стягивает толстый свитер и набрасывает мне на плечи. На его ресницах — белые снежинки. Он осторожно берет меня под локти и ведет к подъездной дорожке.

— Идем. Тебе нужно согреться.

Я не в состоянии спорить, и позволяю отвести меня в дом. Его руки не отстраняются ни на мгновение, и хотя он почти не касается моей спины, без него я наверняка бы упала.

Такое ощущение, что мы оказались в доме Кента, не сделав ни шагу. Вот мы уже на кухне, где он выдвигает стул и усаживает меня. Его губы шевелятся, голос успокаивает, но я не понимаю ни слова. На моих плечах оказывается толстое одеяло, и пальцы рук и ног пронзает стреляющая боль, когда к ним возвращается чувствительность, — как будто горячие острые иглы. И все же я непрестанно дрожу. Зубы стучат друг о друга, словно игральные кости в стаканчике.

Бочонки по-прежнему стоят в углу, повсюду брошены полупустые стаканы, в которых плавают окурки, но музыка стихла, и дом кажется совершенно другим, когда нет людей. Я мысленно отмечаю множество мелочей, перелетаю от одной к другой, как шарик для пинг-понга: вышитая табличка над раковиной: «Марта Стюарт здесь не живет»; фотографии на холодильнике — Кент с родителями на каком-то пляже и незнакомые родственники, — старые открытки из Парижа, Марокко, Сан-Франциско; в застекленных шкафчиках ряды кружек с надписями вроде «Кофеин или жизнь» и «Время пить чай».

— Один кусочек пастилы или два? — уточняет Кент.

Мой голос звучит хрипло и странно. Все прочие впечатления накатывают одновременно; я слышу шипение молока в кастрюльке на плите; милое и заботливое лицо Кента становится четким; хлопья снега тают на его лохматых каштановых волосах. Одеяло у меня на плечах пахнет лавандой.