Преторианец - [22]
При этом воспоминании живот Черчилля заколыхался от смеха, щеки раскраснелись, на глаза выступили слезы.
— Он велел им… велел прийти назавтра… и они пришли!
Черчилль вытер глаза короткими толстыми пальцами.
— Годвин, что напоминает вам эта история? Ну, что?
Годвин улыбкой покачал головой:
— Что она должна мне напомнить, премьер-министр?
— «Война — это ад»! — Черчилль опять хихикнул. — Вам стоит ее использовать, честное слово, стоит! Поверьте слову старого газетчика!
— Так я и сделаю, с вашего позволения. Можно сослаться на вас?
— Ну конечно! Семейство полковника Комба будет гордиться им. — Черчилль тяжеловесно заворочался в кресле. — Монк, поправьте огонь, будьте добры. Вот спасибо.
Он изучил то, что осталось от его сигары, и достал из кармана кардигана портсигар из свиной кожи. Вынул новую, понюхал и тщательно обрезал кончик. Поднес спичку.
— Ну вот, О’Коннор готов был двинуться на Триполи, куда загнал маршала Грациани. Уэйвелл с О’Коннором уже чуяли кровь. О’Коннор продвинулся на пятьсот миль и захватил 130 000 пленных, четыреста танков, тысячу орудий, крепости Бардии и Тобрука… и тут, должен сказать, судьба зло подшутила над нами… если бы я не знал наверняка, что господь бог — англичанин, то, пожалуй, начал бы сомневаться. О’Коннор оказался слишком успешным, слишком предприимчивым…
Годвин покивал:
— Но ведь ему приходилось действовать наперегонки со временем — из-за Греции. Верно?
Черчилль пропустил мимо ушей замечание, содержавшее неприятную истину.
— Подожди он еще немного, всего четыре месяца, пока все силы Гитлера оказались бы связаны в России… но, увы, итальянцы не слишком упорно сражались у последней черты. Два события послужили к нашей погибели, Годвин. Греки наконец разыграли свою карту, их первый министр запросил у нас помощи… и, за грехи наши, герр Гитлер отправил Эрвина Роммеля драться против нас в пустыне.
Дождь все сильней бил в окна. Капли стекали по каминной трубе и с шипением испарялись на горячих углях. Роджер Годвин, которому пришлось спасаться от армии Роммеля по пустыне, знал, как это было. Но услышать об этом от ПМ — совсем другое дело.
— Да, британский лев, пожалуй, вдоволь поревел и побушевал в пустыне, но Эрвин Роммель, скажем прямо, явился в Северную Африку с хлыстом и тумбой, в намерении укротить зверя. Хлыст и тумба, и еще воля и дерзкая готовность к риску — он решился овладеть ходом войны одной силой воли. Если Лоуренс в наше время был первым богом пустыни, то второй тогда как раз родился — потому что этот великий воин, Годвин, стал именно богом пустыни… Но вы ведь были в Каире и все знаете сами. Наша экспедиция в Грецию началась в марте. Семь месяцев назад. Само собой, наша оборона была ослаблена. А Роммель застал нас врасплох. «Блицкриг»! Он не стал дожидаться новых танков, а прямо вцепился нам в глотку.
Годвин с восхищением наблюдал, как искусно Черчилль расставляет акценты в своем повествовании. Изложение событий было в основном верным, просто не совсем полным. На деле он так оголил британскую оборонительную линию, что Роммелю с его хлыстом почти не с кем было воевать. И Годвин готов был поручиться, что сокрушительный провал операции в Греции — когда пришлось эвакуировать больше пятидесяти тысяч британских солдат, а над Акрополем меньше чем через два месяца взвилась свастика — Годвин готов был поспорить, что эти подробности выпадут из его рассказа.
— Эль-Агейла, Мерса-эль-Брега, Бенгази — по очереди пали под его ударами. — Голос Черчилля рокотал, как гром, раскатившийся над болотами за Кембриджем. — Ним, О’Коннор и Уэйвелл не сумели его остановить. Неделя адской бойни, пятьсот проклятых миль — мы, британцы, отступали в беспорядке, удирая от Роммеля… Невеселая вышла шутка. Я слышал, кое-кто зовет это «Бега в Бенгази» и «Тобрукским дерби», но клянусь вам, Годвин, мне не смешно! Мы опозорены! — Лицо его потемнело, каменная челюсть стиснула изжеванную сигару. — Ним и О’Коннор попали в плен к гуннам и до сих пор в Италии, в лагере для военнопленных — и это британские генералы! — Он мрачно уставился на Годвина. — Роммель великий генерал, но он воюет не на той стороне. И в Тобруке он получил отпор. Мои бесценные «Крысы пустыни» удержались, и до сих пор держатся в осаде… Я сумел переправить Уэйвеллу еще двести танков — конвой через Гибралтар и Средиземное море — но Роммель нам все еще не по зубам. Он переигрывал нас в открытом бою и в маневре, а когда Уэйвелл наконец созрел для драки — наконец! — мы начали мощнейшее контрнаступление. Операция «Боевой топор»! А Роммель сделал из нее отбивную. Отбивную! К чему пытаться скрыть катастрофу? Мы разбиты. Уэйвелл разбит. Ужасно. Лучше всего сказал Алекс Кадоган. «Уэйвелл и ему подобные, — сказал он мне, — никуда не годятся против Роммеля. Это все равно что играть с Бобби Джонсом на тридцати шести лунках». Понимаете, у меня не было другого выхода. Уэйвелла пришлось отставить. Я сменил его на Окинлека. Ну, за лето ничего не переменилось. Правда, нападение Гитлера на Россию сдержало удар Роммеля. Окинлек поставил командовать западными силами Каннингхема — может, он и прав, Каннингхем в Восточной Африке оставил от итальянцев мокрое место…
