Претендент на царство - [4]

Вздыхал, кручинился: мол, была бы у него хоть неделя, то успел бы и всё остальное спустить, освободиться вчистую, и уж никогда больше не браться в одиночку за такое завлекательное, однако очень рисковое дело.

Особо он негодовал на важную персону, на Семёна Силкина, обзывая того по-всякому, придумывая самые нелестные, просто даже нелепые клички, вроде «бензиновый держиморда» или «бензовоз с дерьмом». В них, конечно, чувствовалась чрезмерная эмоция, но по существу мало что разъясняющая. Я попытался кое-что узнать:

— А кто, собственно, он такой этот Семён Иванович?

— Деньги лопатой гребёт! — вскричал в обидчивой ярости Базлыков. — А ведь кем был? Никем! Вроде прапора в армии. Доставалой, толкачём! В общем, хозяйственником, хотя и ловким. А потом райкомовским прихвостнем! Завхозом! А теперь, видите ли, бензиновый король! При нём всегда тугая пачка зелёненьких! Ещё до ГКЧП[1] Ордыбьев сунул этого деятеля на нефтебазу. Заранее готовились! А теперь на автозаправках шланги свёрнуты, а силкинские бензовозы повсюду на дорогах торчат. Представляете, сколько гребут, гады?!

Базлыков просто кипел от возмущения:

— Как были при власти, так и остаются. Только в бизнесмены перекрасились! Первый секретарь, так тот сделался директором мясокомбината, Ордыбьев — ликёро-водочного, а третий — овчино-шубной фабрики. Вожди, коммуняки проклятые, ……! А те, что помельче, райкомовские прихвостни, как этот Силкин, тоже не в накладе. Будто заранее знали, — возмущался затравленный антиквар.

— Неужто знали? — спросил я.

— А то! Случайного ничего не бывает. Уж поверьте мне.

Действительно, странно всё это было — непредвиденное, стремительное перевоплощение городецких верхов, к тому же совершенно необъяснимое. Долго не мог я поверить, что тотальный крах КПСС, позорное, трусливое бегство партийных функционеров из райкомов, обкомов и самого центрального комитета партии совершалось по указанию Политбюро, хотя и секретному. Но ведь свершилось! На местах, особенно в глубинке, в том же Городце Мещерском, накануне ГКЧП и последовавшей заварухи буднично и совершенно открыто три райкомовских секретаря, три городских головы, уселись в три директорских кресла, а райком просто заперли на ключ. Ни бурных демократических митингов, ни народного бунта они не предвидели, потому что ни в городе, ни, тем более, в районе не завелось ещё новой породы смутьянов. Да и никто не догадывался, зачем это нужно ломать хребет государственной власти?

Но так было…

А когда свершилось, то начали думать (опять же вековая отечественная традиция: задним умом!) и долго, ох, как долго ещё будут думать-гадать: что же всё-таки произошло? Зачем и для чего? А когда сообразят, то будет поздно: дорога назад зарастёт бурьяном, да если обнаружат, то никто не захочет по ней возвращаться.

Ордыбьева я немного знал. Он когда-то был местным идеологом. Лощенный, с двумя дипломами, к тому же окончивший Академию общественных наук. Районный масштаб казался для него мелковатым, а потому его появление в Городце Мещерском выглядело загадочным. Правда, во всё посвящённый, легкокрылый рязанский поэт Вячеслав Счастливов, мой давний приятель, с убеждённостью, не допускающей возражений, доказывал: «Да пойми ты наконец, он — татарин! Та-та-рин. Здесь много татарских поселений. Когда-то Касимовское царство существовало. Чего ж тут непонятного?».

Но мне всё равно было непонятно, тем более, пришлось с Ордыбъевым однажды поспорить, и выяснилось, что он очень знающий и размышляющий человек. Но это только доказывало загадочность его появления в Городце Мещерском.

Ордыбъев не был мне симпатичен. Отпугивало нечто мистическое в его внешности, какая-то притаённая осторожность в манере держаться. Кроме того, удивляло, что в нём полностью отсутствовало высокомерие партийных чинуш, наоборот, он был вальяжно-вежливым, покладистым и терпеливо-внимательным в разговорах и спорах. Действительно, из нашего с ним несогласия он не сделал оргвыводов, не прибегнул к публичным разоблачениям; то есть наш острый с ним спор не имел никаких последствий.

Ордыбьева следовало бы за это уважать, но интуитивно я чувствовал, что по убеждениям мы абсолютно противоположны, причем намного больше наших выявленных несогласий. Я вынужден был тогда признать, что он не укоренён на коммунистических постулатах, смотрит вполне реально на изменившуюся жизнь, однако заглянуть ему в душу мне не удалось. Когда же он нежданно-негаданно перепрыгнул из высокого райкомовского кресла в директорское на ликёро-водочном заводе, меня это прямо-таки шокировало. Но опять же, я не мог не признать осмысленность его выбора: вскоре властвующие либералы-реформаторы отменили водочную монополию и производители спиртного оказались в неслыханной прибыли.

Знал ли он такое заранее? Меня это по-серьёзному занимало, потому что ответ опять же представлялся загадкой, к тому же не ординарной. Если отгадать, то сразу поймешь всю подноготную погубительных реформ.

Теперь же Ордыбьев сделался самым влиятельным, самым властным человеком в Городецком районе. Он — первый богатей, может себе позволить всё, что угодно, в частности, брезгливо раздавить Базлыкова, как букашку, ноготком мизинца. То есть: небрежно закрыть «лавку древностей», чтобы на самом бойком месте в Городце Мещерском возникла круглосуточная торговля водкой в его фирменном магазине «Суверен».