Преступный мир и его защитники - [8]

— Но как ни искажены практикой начала тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года, мне хочется верить, — закончил товарищ прокурора, — что самый ценный институт судебных уставов — суд присяжных заседателей — окажется и ныне на высоте. Глубоко веря, что, каковы бы ни были стремления искажать доказательства и отвлечь внимание ваше от сути дела, вы все-таки останетесь на той высоте судейского беспристрастия, которую предполагал в вас законодатель, я прошу у вас, господа присяжные заседатели, правосудного приговора.

В защиту Шульца начинает говорить член Государственной думы Замысловский. В пространной речи он указывает на то, что его клиент жил с Ольгой Штейн как с женой. Он горячо любил ее, и неудивительно, что в конце концов был порабощен ею и всецело поддался под ее влияние. Если он и содействовал побегу любимой женщины, отуманенный страстью к ней, то после он, одумавшись, глубоко раскаялся и принес во всем повинную. За все это время он слишком много выстрадал, и присяжные заседатели должны поэтому с участьем отнестись к его судьбе.

Подходит очередь к главным подсудимым — Базунову и Аронсону. Защитник первого, присяжный поверенный Казаринов, начинает свою речь с указания на то, что настоящее дело в юридической практике является небывалым как по сущности обвинения, так и по той обстановке его, какая выяснена судебным следствием. Три адвоката будто бы убедили свою клиентку бежать от суда и наказания. Суд — это храм справедливости, а адвокат — один из жрецов его. Если адвокат действительно убеждает своего клиента обмануть суд, — значит, он изменяет Богу, которому служит.

Какие же соблазны отуманили разум, какие душевные бури смутили сердца обвиняемых, этих старых, испытанных жрецов храма правосудия. Ведь чем необыкновеннее преступление, тем более вески должны быть мотивы для его совершения, чем ближе человек по профессии своей стоит к сфере закона, тем сильнее должен быть толчок, перебрасывающий его к другому полюсу — в область преступления.

Какие мотивы могли руководить адвокатами? О том, чтобы они, подпав под неотразимое влияние и обаяние светлой личности обвиняемого, задались мыслью во что бы то ни стало спасти его от суда, как невинно преследуемого, не может быть и речи. Здесь не было идейного мученика, за которым, как за пророком, могли пойти адвокаты, изменив старому алтарю для алтарей новых. Здесь была женщина, обвинявшаяся в преступлениях корыстного свойства, заслуживающая, быть может, сострадания, но ничуть не в большей мере, чем всякий другой обвиняемый.

Предположение, что несимпатичность дела Ольги Штейн могла побудить адвокатов уговорить ее бежать от суда, несостоятельно, так как такого мотива для адвоката вовсе и быть не могло, в силу той аксиомы адвокатской этики, что всякая защита является задачей высокой и благородной.

Столь же мало серьезным является и указание, что адвокаты не были достаточно подготовлены к защите Ольги Штейн и потому склонили ее к бегству. Опытный французский адвокат хвалился, что для подготовки к любому уголовному делу ему достаточно четырех часов. Пожалуй, этого и мало, чтобы основательно изучить и продумать дело, но, конечно, если для судьи, прослушавшего дело пять дней, достаточно такого времени, чтобы разобраться в деле и решить судьбу обвиняемого, то и для адвоката, опытного и талантливого, как Л. А. Базунов, вполне достаточно тех же пяти дней, чтобы усвоить дело и произнести продуманную защитительную речь. Между тем дело Штейн находилось у присяжных поверенных Аронсона, Базунова и Пергамента не пять дней, а более полугода; по делу этому устраивались неоднократные совещания, и Аронсон был в курсе всех денежных расчетов с потерпевшими, так как сам их производил. Ясно, что о неподготовке адвокатов к делу не может быть и речи, а следовательно, и подобного мотива к удалению клиентки быть не могло.

Может быть, адвокатами руководил страх перед ожидавшимся обвинительным приговором?

Но нет! Как ни скорбит сердце адвоката за участь клиента, эта скорбь — скорбь спокойная, это лишь отраженное страдание клиента, не имеющее ни остроты, ни мучительности непосредственного чувства, испытываемого самим подсудимым. Это не ужас перед грядущим наказанием, не тоска по разбитой жизни, не стыд публичного позора, не весь тот аккорд страданий, мощно и бурно звучащий в душе обвиненного, а только страдание, сочувствие, возбуждаемое созерцанием чужого горя. И в тяжкие минуты отчаяния обвиненного клиента адвокат является его лучшим утешителем, он успокаивает его, как врач пациента, которому предстоит операция, и представляет ему всю беспочвенность его отчаяния. И если клиент хочет бежать от наказания, как робкий больной от операции, адвокат представит ему доводы всей безрассудности бегства, не только с моральной, но и с чисто практической стороны, он убеждает, что свобода, которой клиент так жаждет, только мираж, что если раньше он эту свободу не ценил и даже не чувствовал, то впредь эта свобода изгнанника, свобода прятаться, скрываться и голодать будет для него хуже всякой срочной кары, налагаемой уголовным законом. Сотней доводов успокоит адвокат своего клиента, рассеет преувеличенные страхи, ободрит, вдохнет мужество на перенесение страданий, докажет, что эти неведомые страдания страшны и грозны только издали и что тысячи людей шли на них и затем возвращались воскресшие духом, обновленные, примиренные с людьми и своей совестью.