Преступление в Радужном заливе - [6]

- Я действительно здесь впервые. И, верно, вам мои вопросы покажутся наивными, но скажите, отличается ли это место от других районов Луны? Есть ли здесь что-нибудь особенное...

- Что вы имеете в виду, майор? Нечто необычное по отношению к будничному? Здесь - все особенное с земной точки зрения. Но если подходить с "лунным стандартом", ничего необычного вы здесь не найдете. Короче, вы должны научиться на все смотреть глазами обитателя Луны. Даже когда бегаете.

- Что вы хотите этим сказать, профессор? - Родин тщетно старался рассмотреть выражение лица селенолога. В отблеске света лицо Юрамото за защитным стеклом казалось неясным и невыразительным.

- Я говорю то, что думаю. Слово - посланец мысли. Добавлю только, что, если человек поймет это, он может сэкономить время, не тратя его на бег по серпантинам.

Наступила тишина. Абсолютная тишина, какую по-настоящему ощущаешь лишь во Вселенной. Но до слуха следователя дошло чье-то учащенное дыхание, Чье - Юрамото или Гольберга?

- Почему именно по серпантинным дорогам, можете вы спросить? Да потому, что вы на Луне. Спокойной ночи, друзья.

Лишь после того, как за селенологом закрылись стальные двери шлюзовой камеры, две фигуры в скафандрах повернулись друг к другу и нажали на кнопки на панелях.

Первым заговорил доктор.

- Он следил за нами. С какой целью? Он смотрел, как я бегаю. И что, черт побери, должны означать его слова? Как же бежать, как не по серпантину! Да и то, что мы находимся на Луне, - это мы тоже без него знаем!

- А что если спрыгнуть вниз? Какова высота этого склона?

- Смотря где. Метров тридцать - сорок. Не хотите же вы, чтобы я сломал... Постойте, мы же действительно на Луне! Я понял. Вшестеро меньшая сила тяжести, следовательно, и замедленное свободное падение - такое же, как на Земле с высоты четырех-пяти метров.

- А выдержит ли скафандр? Может, он не приспособлен для подобных акробатических прыжков?

- Он выдержит и более грубое обращение. Я скорее опасаюсь за собственные ноги.

- Если вы боитесь...

- Кто говорит о страхе?

Гольберг прошел по равнине до самого "горлышка" и внимательно оглядел место под обрывом, над которым торчал радиотелескоп. Ровное место, без камней и углублений. Поднявшись наверх по извилистой дорожке, он остановился в ожидании сигнала, а затем прыгнул вниз и по ровному месту добежал до базы.

- Неплохо, - одобрительно сказал Родин. - Две минуты пятьдесят семь секунд - меньше трех минут.

- Вот видите! Мог кто-нибудь это сделать? Мог!

- По крайней мере те трое, что прибежали в субботу последними...

- Вы имеете в виду...

- Последними прибежали селенолог Юрамото, пилот Нейман и астроном Ланге. "На это ушла еще минута, в 11:02 все были в сборе", - так, кажется, говорил Глац.

- Значит, и этот проклятый бег, и этот дьявольский прыжок - я еле дохромал, думал, у меня будет кровоизлияние - имели какой-то смысл?

- А по-вашему, я заставлял вас бегать ради собственного удовольствия?

ФОТОАЛЬБОМ

- Я хотел вас кое о чем спросить, - Родин бесцеремонно сел и посмотрел на Глаца.

- К вашим услугам.

- Скажите, пожалуйста, если бы вы, не будучи на базе, узнали вдруг, что здесь кто-то покончил жизнь самоубийством, о ком вы прежде всего подумали бы?

Глаза командира, суженные в две щели, неподвижно смотрели на пресс-папье.

- На этот вопрос не так легко ответить. Видимо, о Ланге.

- О Ланге?

- Да, мне кажется, он мог бы попытаться разрешить какую-нибудь трагическую проблему именно таким путем. Я имею в виду - трагическую с его точки зрения. Да, Ланге, может быть, смог бы. Повторяю, может быть. Но чтобы Шмидт - никогда бы о нем не подумал! Вот видите, майор, чего на самом деле стоят подобные предположения.

- По-вашему, Ланге не так дорожит жизнью, как остальные?

- Нет-нет, вы меня плохо поняли. Я убежден, что Ланге очень дорожит своей жизнью, это жизнь завидная. Он - один из известных астрономов, создатель особой астробиологической школы, кумир многих молодых ученых. У него есть все основания быть довольным жизнью, именно поэтому он ею дорожит. Но попробуйте понять меня. Доведись ему испытать потрясение, которое пошатнуло бы основы его существования, - я, правда, не представляю, что бы это могло быть, - жизнь для него потеряла бы всякий смысл.

- Благодарю вас. Но вернемся к Шмидту.

Тщательный осмотр комнаты покойного радиста занял немного времени. Встроенная мебель, одежда, белье. Слишком мало, чтобы составить представление о личности Шмидта. Звездный атлас, логарифмические таблицы, несколько научных книг, всякая мелочь, которую нередко увидишь в комнате мужчины, пресс-папье, игрушечная обезьянка, фотография собаки, портативный магнитофон. Внимание майора привлекла записная книжка Шмидта. В ней были заметки, относящиеся к его работе. И все же в комнате оказалось нечто необычное. Фотоальбом. На каждой странице портрет - фотография молодой красивой женщины. Блондинки и брюнетки, улыбающиеся и серьезные, тридцать, сорок снимков. Ни имени, ни инициалов. Лишь дата - день, месяц, год.

- Так, значит, Шмидт все-таки был психически неполноценным человеком. Родин машинально перелистывал альбом.