Преступление Сильвестра Бонара. Остров пингвинов. Боги жаждут - [180]

С волнением рассказав об этом, Элоди прибавила:

— Теперь мы успокоились, но тревоги было достаточно. Отца чуть было не посадили в тюрьму. Еще немного, и я обратилась бы к вам, Эварист, с просьбой похлопотать за отца у ваших влиятельных друзей.

Эварист ничего не ответил. Элоди, однако, не поняла всей значительности его молчания.

Они шли, держась за руки, вдоль крутого берега Сены. Они обменивались нежностями на языке Юлии и Сен-Прё ^{374}: добрый Жан-Жак предоставил к их услугам все средства расписывать и приукрашать свою любовь.

Городское управление совершило чудо, создав на один день в голодающем городе полное изобилие. На площади Инвалидов, близ реки, раскинулась ярмарка: в лавках продавали колбасу с чесноком, с перцем, печеночную колбасу, окорока, обложенные лавровым листом, нантерские пирожки, пряники, блины, четырехфунтовые хлебы, лимонад и вино. В других ларьках торговали патриотическими песнями, кокардами, трехцветными лентами, кошельками, медными цепочками и иными мелкими украшениями. Остановившись у прилавка скромного ювелира, Эварист выбрал серебряное кольцо с рельефным изображением головы Марата, повязанной платком. Он надел этот перстень на палец Элоди.

В тот же вечер Гамлен отправился на улицу Сухого Дерева к гражданке Рошмор, пригласившей его по важному делу. Она приняла его в спальне, лежа на кушетке, в кокетливом пеньюаре.

Поза гражданки выражала сладострастную томность, а все вокруг говорило о ее прелестях, о ее вкусах и талантах: арфа возле приоткрытого клавесина; гитара на кресле; пяльцы с натянутым для вышивания атласом; на столе — начатая миниатюра, бумага, книги; книжный шкаф, в беспорядке перерытый прелестной ручкой, казалось торопившейся все изведать и перечувствовать.

— Привет вам, гражданин присяжный!..— сказала она, протягивая ему руку для поцелуя.— Сегодня Робеспьер-старший передал мне для вас отлично составленное письмо к председателю Эрману ^{375}; вот приблизительно его содержание: «Рекомендую вам гражданина Гамлена, своими способностями и патриотизмом заслуживающего, чтобы на него обратили внимание. Считаю долгом указать вам на патриота, чьи принципы и поведение во всем согласуются с революционными идеями. Вы не преминете воспользоваться случаем быть полезным республиканцу…» Я немедленно отвезла письмо Эрману, который принял меня с отменной любезностью и тотчас же подписал приказ о вашем назначении. Это дело решенное.

— Гражданка,— ответил после минутной паузы Гамлен,— хотя мне нечем прокормить даже мать,— клянусь честью, что я принимаю должность присяжного только затем, чтобы служить Республике и отомстить всем ее врагам.

Гражданка нашла благодарность холодной, а поклон сдержанным. Она даже заподозрила Гамлена в невежливости. Но она слишком любила молодых людей, чтобы не простить ему суровости. Гамлен был хорош собою — в ее глазах это было достоинством. «На него можно навести лоск»,— подумала она и пригласила его к себе на ужины: каждый вечер после театра у нее бывали гости.

— Вы встретите у меня умных и талантливых людей: Эллевью́, Тальма́, гражданина Виже ^{376}, с поразительной легкостью пишущего стихи на заданные рифмы. Гражданин Франсуа ^{377} читал нам свою «Памелу», которую теперь репетируют в Народном театре. Ее стиль изящен и чист, как все, что выходит из-под пера гражданина Франсуа. Пьеса трогательная: мы все проливали слезы. Роль Памелы поручена молодой Ланж ^{378}.

— Вполне полагаюсь на ваше суждение, гражданка,— ответил Гамлен.— Но нахожу, что Народный театр недостаточно народен. Обидно за гражданина Франсуа, что его сочинения выносятся на подмостки, оскверненные жалкими виршами Лейа́ ^{379}: у всех еще на памяти позорный провал «Друга законов»…

— Я не собираюсь заступаться за Лейа́, гражданин Гамлен, он не принадлежит к числу моих друзей.

Вовсе не по доброте сердечной, пустив в ход все свое влияние, добилась гражданка Рошмор назначения Гамлена на завидную должность, которой домогались многие: после всего, что она сделала и при случае еще могла бы сделать для него, она надеялась завоевать его расположение и заручиться поддержкой в суде, с которым рано или поздно ей, возможно, придется иметь дело, ибо она рассылала много писем по Франции и за границу, а такая переписка в то время казалась подозрительной.

— Часто бываете вы в театре, гражданин?

В эту минуту в комнату вошел драгун Анри, превосходящий красотою юного Бафилла ^{380}. Два огромных пистолета были заткнуты у него за пояс.

Он поцеловал руку очаровательной гражданки.

— Вот,— обратилась к нему она,— гражданин Эварист Гамлен, ради которого я провела целый день в Комитете общественной безопасности, а он и не думает быть мне признательным. Пожурите его.

— Ах, гражданка,— воскликнул драгун,— вы были у наших законодателей в Тюильри! Какое удручающее зрелище! Допустимо ли, чтобы представители свободного народа заседали в чертогах деспотизма? Наши законодатели работают по ночам при свете тех же самых люстр, которые освещали заговоры Капета и оргии Антуанетты ^{381}! Вся природа содрогается при виде этого!

— Поздравьте, друг мой, гражданина Гамлена,— ответила она,— он назначен присяжным Революционного трибунала.