Преступление начинается с вешалки - [34]

Вот разве что кому принадлежал подслушанный голос, мне удалось установить, но и это, в сущности, давало не много. Вера Краснова была из породы серых мышек и даже не из тех, про которых можно сказать, что в тихом омуте черти водятся. С первого взгляда было видно, что ничего там не водилось, и хотя, конечно, за неимением лучшего я постараюсь проверить на причастность и ее, но вряд ли эта проверка что-то даст.

Кстати, по поводу лучшего. Рассказ об инциденте с альбомом, услышанный мною в самом конце посиделок, добавил много новых подробностей к рассказу Алены. Эти новые факты наводили на мысль, что в основе загадочного происшествия с кражей лежали гораздо более существенные мотивы, чем могло показаться на первый взгляд.

Если Наталья в действительности собиралась уходить и прочила на свое место Ольгу, а место это хотела занять Оксана, то вполне вероятно, что последняя, стремясь испортить репутацию конкурентки, вредила как могла. Тогда случай с альбомом и в самом деле мог быть подстроен. Это раз. А если все произошло именно так, то впоследствии уже сама Ольга могла иметь претензии к Оксане, и это будет два. Ведь что бы там про нее ни говорили, сама-то она знает, что она не брала.

Если она действительно не брала.

Вот, кстати, интересный вопрос: брала или не брала?

Если отвлечься от эмоций и подойти к вопросу непредвзято, то вот так вот, ни с того ни с сего украсть альбом, да еще в тот самый момент, когда ты — единственный, на кого могут подумать, да еще зная, что тебя в скором времени хотят повысить по службе… Воля ваша, а это просто глупо. А Оля не дура. Она замкнутая, она некрасивая, но она не дура.

Итак, пожалуй, все-таки не брала. А если так, то зная, что на самом деле возводимые на нее обвинения беспочвенны, и в то же время видя, что Оксана всеми способами старается этот случай раздуть, видя, как меняется к ней отношение коллег и прочих работников театра… Да, несомненно, наблюдая все это и понимая, что ничем не может доказать свою невиновность и, кстати, не может доказать и виновность Оксаны, Оля скрывала в глубинах своей души весьма и весьма существенную неприязнь к последней. А поняв, что в конце концов ей не только не грозит занять место начальника цеха, а скорее всего, придется вообще уйти из театра, кто знает… может быть…

Но как же ботинки? Неужели Оля, зная, что именно испачканные парафином ботинки помогли ей отправить Оксану на тот свет, так и ходила преспокойненько мимо них все время, пока они стояли под столом? Нет, что-то тут не клеится.

Хотя, с другой стороны, ни у кого не было лучших возможностей проделать все установленные мною манипуляции и с ботинками Оксаны, и с ней самой, чем у тех, с кем она непосредственно вместе работала. И к обуви ее они свободно могли получить доступ так, что никто бы и не заподозрил, и к плотникам поднимались по сто раз на дню, так что никому бы не пришло в голову, что в тот день это было сделано специально.

Да, удобные возможности были. И возможности были, и мотив был… Неужели Оля? Эта серая мышка, которая постоянно ходила, уткнувшись своими очками себе под ноги, и которую невозможно было раскрутить ни на один разговор, кроме разговора о текущих делах? Н-да-а…

Хотя, с другой стороны, вот здесь-то как раз было бы неудивительно, если бы выяснилось, что в тихом омуте водятся черти. Оля Васенина это вам не Вера Краснова. Уже одно то, что, испытывая такое давление со всех сторон, она до сих пор здесь работает — уже одно это говорит о многом.

Но — ботинки!

Ботинки в картину никак не вписывались, и это могло означать одно из двух — либо имеется какая-то веская причина, почему Оля до сих пор не уничтожила такую существенную улику, либо она не имеет отношения к случившемуся с Оксаной.

Придя к этому, в общем-то, не очень утешительному в моем положении выводу, я поняла, что большего из имеющихся на сегодняшний момент данных мне не выжать, и отправилась спать.

Когда на следующее утро я пришла в цех, выяснилось, что мне необходимо в очередной раз отправиться «туда, не знаю куда» за очередным загадочным веществом, необходимым нам для работы. Но на сей раз целью моего путешествия был не склад, а какое-то совсем уж зашифрованное помещение, обнаружить которое самостоятельно у меня не было ни малейшей возможности. Это я поняла очень быстро, слушая бесконечные: «…а потом повернешь, а потом поднимешься, а потом спустишься».

— Наталья Викторовна! — взмолилась я. — Дайте мне кого-нибудь в провожатые, а то я целый день буду блуждать.

И тут, как по мановению волшебной палочки, в цехе появился Володя.

Этот Володя был очень интересной личностью. Если бы требовалось охарактеризовать его внешний вид одним словом, это, несомненно, было бы слово «тщедушный». Маленького роста, худой, как велосипед, сутулый и к тому же очень близорукий, Володя не вызывал у окружающих никаких других чувств, кроме жалости. Но гонору у Володи было столько, что хватило бы на двадцать Цезарей.

Володя, как и Глеб Александрович, имел на меня виды, но если Глеб ограничивался чувствами, так сказать, платоническими, то Володя сразу хотел жениться. Ни больше ни меньше. Мне было известно даже, что он несколько раз намекал Наталье, чтобы она сориентировала меня в нужном направлении.