Преступление и совесть - [124]

Свой замысел царский посол раскрыл в письме к министру иностранных дел Сергею Дмитриевичу Сазонову. Вот что он, между прочим, писал:

«…Но обстоятельство это позволило мне завести об этом предмете разговор со статс-секретарем.

Кардинал подчеркнул, что в ответе своем лорду Ротшильду он ограничился чисто внешней стороной вопроса, подтвердил точность представленных ему копий, отнюдь, однако, не имея в виду высказываться по существу поставленного Ротшильдом вопроса. „В этом отношении, — говорит кардинал, — была в толковании приведенных документов допущена в печати явная натяжка. Одно дело запрещать, чтобы на евреев без достаточных улик не было возводимо обвинение в ритуальном убийстве, а другое — отрицать, что евреями когда-либо были убиваемы и даже замучиваемы христиане. Последнее церковь никак не может отрицать…“»

Весьма возможно, что Нелидов намеренно исказил слова кардинала, а это только лишний раз доказывало, что католическая церковь поддерживала политику обмана царским правительством русского народа. Но как бы то ни было, когда Сазонов получил письмо Нелидова, он решил как можно скорее доложить об этом императору. А министру иностранных дел хорошо было известно, что Николай Второй интересуется киевским процессом, поэтому он в тот же день попросил аудиенции и был немедленно принят.

— Что случилось? — царь выпучил свои невыразительные глаза.

— Ваше императорское величество… — бодро начал министр и доложил царю историю с копиями папских булл. Он заметил, что царские щеки слегка зарделись, обычно холодные глаза заблестели. Царь был доволен.

Неожиданно Николай Второй поднялся, направился к окну и, с удовольствием потирая руки, сказал:

— Вы заметили, Сергей Дмитриевич, какой сегодня необыкновенный день выдался в Петербурге. С самого утра! Это совсем не характерно для нашей столицы!

— Вы правы, совершенно правы, ваше величество!

Немного наклонив голову, Сазонов улыбался.

Визит к прокурору Випперу

Уже несколько лет прокурор Виппер замечал, что утром, когда он садился в фаэтон, и вечером, когда возвращался с судебного заседания, на глаза ему попадается одна и та же женщина. Где-то прокурор уже видел эту женщину, но не мог вспомнить — где и когда.

Отъезжая, от повернул голову назад, долго и упорно смотрел туда, где на тротуаре, недалеко от гостиницы «Франсуа», остановилась женщина.

«Что ей от меня нужно?» — подумал в это утро прокурор и снова обернулся, но успел увидеть только сиреневый шарф на голове женщины. Концы шарфа развевались на ветру, издали они казались крыльями, которые могут унести женщину куда-то далеко…

А вечером, когда он отпирал дверь своего номера, он вдруг снова увидел подле себя ту же женщину.

— Разрешите, господин Виппер, войти к вам.

— Прошу вас.

Не успел прокурор оглянуться, как женщина оказалась в его номере, она протянула ему руку и с удивлением спросила:

— Вы не узнаете меня?

Виппер вгляделся в ее лицо, несколько секунд раздумывал, затем неуверенно произнес:

— Узнаю… и не узнаю…

И тут он вспомнил о множестве писем, полученных им из Германии. Сегодня он получил письмо из Касселя от полковника Оберста Гельвига, в которое была вложена вырезка из газеты с весьма резкой заметкой «Размышления о киевском процессе», в которой упоминалось и о существовании ритуальной версии.

— О чем вы задумались, господин Виппер?

Услышав голос женщины, прокурор как бы оглянулся:

— Я? О вас, мадам. Где я вас видел?

Лишь теперь посетительница стянула лайковую перчатку и улыбаясь ответила:

— Этим летом в Петербурге, у вас в доме по Итальянской улице…

— Ах да… вспоминаю…

— Очень хорошо. Так вот, господин Виппер, или, как называют вас русские, Оскар Юрьевич. Местный немецкий консул Эрих Геринг просил меня передать вам вот что: получено письмо от нашего кайзера Вильгельма Второго, в котором говорится, что ваше поведение на процессе… — Сердитый и тяжелый взгляд Виппера прервал монолог женщины, она остановилась, но лишь на несколько секунд, и снова продолжала: — …Что вы слишком благосклонны, что нет у вас немецкой строгости и глубины. Вас предупреждали: необходимо по возможности осложнить дело. — Женщина прервала свою речь, но не отвела красивых, будто искушающих глаз от прокурорского лица.

А он в те мгновения?

Настоящий шторм чувств и мыслей пронесся в его мозгу. Ему хотят диктовать? Ему, знаменитому прокурору Петербургской судебной палаты, можно даже сказать — представителю министерских кругов, хотят… Но гостья прервала его мысли, повелительным, властным голосом спросила:

— О чем вы теперь думаете, господин Виппер?

— О чем? — вырвалось у него.

— Да, о чем, господин прокурор? Почему вы молчите?

— Скажите откровенно, что вам угодно, мадам? — его голос несколько окреп.

— Господин консул хочет напомнить вам, что ваш дед, ваш отец — были немцами и что вы… тоже немец.

— Помню, мадам.

— Господин консул просил также напомнить, что ваш отец, проживая в Российской империи, всегда честно служил немецкому монарху и нашему отечеству и что вы не должны изменять заповедям вашего отца и…

Петербургский прокурор поднял руку, давая понять, что не хочет больше разговаривать на эту тему.