Преодоление - [14]

* * *

После посадки, зарулив Р-б на заправочную и выключив моторы, Иван не торопился вылезать из кабины. Ему хотелось побыть одному, посидеть в тишине. Он не чувствовал обиды на самолет за столь суровый экзамен. Наоборот, ему показалось, что они стали лучше понимать друг друга.

Наконец он услышал, что его зовут:

― Сохатый! Ты там живой? А ну вылазь из кабины и спускайся сюда!

Голос Калашникова был строгим, но без злости. Видимо, в душе он уже почти простил курсанту ошибку на взлете: парень действовал отлично.

Прежде чем уйти из кабины, Иван погладил рукой широкую спину фюзеляжа, но не ощутил под ладонью железа. Ему показалось, что пальцы ощупывают не гофры обшивки, а человеческие морщины ― следы долгой и трудной жизни. Дюраль на солнце согрелся, и его теплота была словно бы человеческой. А перегоревшая на солнце и ветру масляная краска шелушилась и свертывалась в маленькие чешуйки, как кожа от чрезмерного загара.

― Будь здоров, Эр! Неплохо мы с тобой сработали, теперь и отдохнуть можно.

Взволнованный встречей с юностью, Сохатый старается подольше побыть в далеком и чудесном времени, надеясь вспомнить еще что-то забытое, способное оказаться и теперь очень важным. Но вскоре память перебрасывает его в другую пору. Он видит себя уже командиром полка, выполняющим очередной учебный полет.

…Темно, ветрено, снежно.

Не торопясь, подрулил Сохатый свой реактивный бомбардировщик к старту. Как обычно, перепроверил в третий раз работу всего кабинного хозяйства, убедился в готовности экипажа и запросил у руководителя полетов разрешение занять взлетную полосу.

Взлет вначале ничем не отличался от сотен других и не вызывал у Сохатого никаких волнений, требуя лишь обычной сосредоточенной внимательности. Машина послушно набирала необходимые ей километры скорости, а он смотрел на все быстрее мелькающие по бокам ограничительные огни и готовился к подъему в небо. Но спокойную рабочую обстановку нарушил тревожный голос штурмана:

― Командир, указатель скорости не работает! По времени разбега прибор должен показывать сто двадцать ― сто пятьдесят километров, а стрелка на нуле.

Сохатый скосил взгляд на прибор и увидел злополучную стрелку, застывшую в вертикальной неподвижности. Тело его враз облило жаром. Мгновенно мелькнула мысль: "Прекратить взлет!" И с этим намерением он вновь посмотрел через лобовое стекло вперед…

Прекращать взлет было уже поздно.

― Донцов, взлетаем! Если сейчас убрать двигатели, то на заснеженной полосе машину не удержать. В овраге будем. ― С этими словами Сохатый оторвал самолет от земли и перевел его в набор высоты. ― Обнаруженный своевременно отказ прибора не столь опасен. А вам, товарищ подполковник, в голосе слышался сарказм, ― штурману полка, если я не ошибаюсь, в такую погоду, когда возможно обледенение, надлежит своевременно включать электрообогрев приемника воздушного давления.

― Товарищ полковник, ― Донцов уловил тон командира и тоже перешел на официальный язык, ― обогрев ПВД включен еще на выруливании, сразу, как только техник снял чехол с трубки.

― Проверить предохранитель надо. Займитесь этим! А с аппаратом тяжелее воздуха я один справлюсь.

Сохатый не стал убирать шасси: уходить с круга аэродрома без прибора скорости на полигон за сотни километров было бы безрассудством, а работу, которая бы только усложнила полет переменными скоростями, делать не захотелось.

Он набрал пятьсот метров высоты, по памяти установил необходимые для горизонтального полета обороты двигателям и, смирившись с происшествием, повел самолет! по стандартной коробочке аэродрома.

― Стрелок-радист, у вас прибор скорости работает? Что-нибудь показывает?

― Нет! Все барометрические приборы по нулям. Сижу в кабине, как в мешке.

― Штурман, что у вас?

― Электроцепь обогрева в порядке. Дело не в ней. Командир, может быть, перейдем на аварийное питание приборов?

― Можно. Но зачем? На бомбометание лететь на аварийной системе питания не хочется. Не война, слетаем в другой раз. А переключим систему, можем неисправность "потерять". Радиовысотомер, авиагоризонт и обороты двигателей вполне заменяют своими показаниями высотомер и указатель скорости полета… Подработаем топливо, чтобы полегче машине было, и сядем.

Окончательно успокоившись, Сохатый послушал, как другие экипажи докладывали по радио о ходе и месте своего полета, после чего и сам связался с землей.

― "Тобол", я ― "Иртыш" ― первый. На полигон не иду. Неисправность обнаружилась небольшая. Сделаю три круга над аэродромом и буду садиться.

…Сорок минут слепой облачной темноты: жизни в движении, жизни на скорости, которую невозможно определить привычным методом, хотя от знания этой скорости зависит управляемость самолета, несущая способность крыла и в конечном итоге благополучие экипажа, ― показались Сохатому несоизмеримо длиннее многих его дальних полетов. Он старался пилотировать бомбардировщик с ювелирной точностью, исключающей малейшие отклонения, подбирая оборотами такую желаемую скорость полета, которая бы находилась достаточно далеко от минимальной допустимой, грозившей лишить самолет опоры в воздушной среде, превратить его в инородное, беспорядочно падающее тело.