Преобразователь - [15]

Он быстро отвел взгляд, теребя край своей тарелки. Он был милый, когда так стеснялся. Милее, чем был в лунном свете.

— Ты поняла, о чем я, — пробормотал он.

— Хмм, — сказала я, вдруг поняв, что у меня грязные руки, мокрая одежда, и я лишь молилась, что не воняю.

Он долго молчал, поглядывая на меня и отводя взгляд. Я ела, борясь с желанием пригладить волосы и стараясь не думать, как они выглядят. Когда было влажно, они вились сильнее.

Наконец, он сказал:

— Твои родители Забиратели?

Я жевала рыбу дольше, чем нужно, проглотила ее.

— Мама была. И бабуля тоже.

Он кивнул.

— Теперь только ты и отец?

— Сестра. Только я и сестра.

Молчание, полное понимания.

— Она работала в Лиге? Твоя мама?

— С двенадцати, как и бабуля. Отец был чародеем. Работал, в основном, в кузнице, готовил пинвиум для поглощения боли. Его прадедушка нашел первые шахты пинвиума в Гевеге.

Данэлло поник, словно услышал плохие новости.

— Так ты из аристократов.

Меня удивило, что это именно значение. Это было важно, когда Гевег был богатым местом, тут было много знати. И в Беседки не позвали бы рыбаков или фермеров. Когда пришла война, эти различия стерлись. Все шли в бой, если было нужно, даже знать. Это не были аристократы басэери, которые платили остальным, чтобы те умирали за них.

— Нет, ведь герцог все это отменил, — я проглотила кофе, обжигая им горло. — Когда герцог схватил бабушку, его солдаты вломились в наш дом, как в свой, выбросили нас с Тали, словно мусор. Нам не дали даже вещи взять, игрушки, что-то на память о родителях. Им было все равно, что нам некуда идти. Можно еще кофе?

Он уставился на меня с раскрытым ртом, а потом кивнул.

— Ага, я налью, — он налил мне кофе, дал еще пирожок с рыбой и начал резать грушу. — Мои родители работали в университете, но не были профессорами, им не много платили. Мама учила фехтованию и военной истории, папа — философии. Ее убили до окончания войны. Папа сказал, что было глупо сражаться с теми, кому мы точно проиграем, но она все равно пошла туда. И нас тоже выгнали, — он поставил между нами тарелку с кусочками груши и сел удобнее на стуле. Мы почти не говорили после этого. Было приятно просто сидеть с тем, кто понимал. Халима пришла, убрала со стола и устроила мне место у окна. Она вела себя как хорошая хозяйка. Даже спросила, нужно ли мне еще одеяло. Джован вскинул брови и посмотрел на свою кровать, так что я отказалась.

— Спокойной ночи, — сказали дети и ушли в свою комнату. Дверь закрылась за ними.

Данэлло смотрел на меня, потирая рукой шею сзади. Глупо, но я все еще беспокоилась из-за своих грязных коленей и разных носков. Он не замечал, на его одежде тоже были заплатки.

— Как ты узнала, что ты… другая? — спросил он.

Я замешкалась, но он уже знал правду.

— Это было перед тем, как закончилась война. Мне было десять, мы с сестрой помогали маме и бабушке с ранеными в Лиге. Тали бежала, хотя не стоило, и споткнулась о меч. Сильно порезала ногу. Я видела кровь, слышала ее крики, и я схватилась за ее ногу. Я хотела это прекратить, понимаешь? — я поежилась. — Не знаю, что именно я сделала, но вдруг болеть стал моя нога, а она была в порядке.

— Ты исцелила ее нечаянно? — глаза Данэлло расширились. — В десять?

— Ага. Мама догадывалась, что мы Забиратели, это передается в семье, но она не говорила. Она боялась, что нас заберут. Она говорила мне: «Не исцеляй, не трогай Старейшин, не подходи к ищейкам». Я боялась, что сделала что-то не так, исцелив Тали, и я попыталась вернуть ее боль. И вернула.

Это напугало маму сильнее, чем меня исцеление. Я помнила ужас на ее лице, когда Тали подбежала, показывая на лодыжку, где не было ни царапины, крича, что она болит. Мама схватила меня за плечи и сказала никогда больше так не делать. А потом обняла так крепко, что я не могла дышать, и заставила поклясться Святой Сэей, что я никому не расскажу о том, что могу делать.

Я и не рассказывала до этого вечера. Только Тали знала.

— Она…

— Я устала, — сказала я. Хватит говорить. Это ничего не изменит, лишь вытащит на поверхность сожаления.

— О, прости. Тебе стоит поспать, да.

Я взбила подушку и старалась не смотреть на него. Это было сложнее, чем я думала.

— Спокойной ночи, Данэлло.

— Спокойной ночи, Ниа.

Еще одна дверь закрылась. Комната его отца. Я устроилась на мягком матрасе, но голова была полна вины и облегчения, и это мешало спать. Я наслаждалась теплом и запахами еды, тихими голосами возбужденных мальчиков, что старались не спать, хот сон ослабил бы их боль. Халима громко приказала им молчать. Я, несмотря на меланхолию, улыбнулась. Она хорошо справлялась с новой ролью. Я забыла, как приятно быть в семье.

Я не могла спать, потому села и прислонила голову к окну. Лунный свет заливал серебром угол рынка. Темные тени выложили узоры на камне, темнее было под кустом, где спала та парочка. Место было хорошее, защищенное от ветра и сухое.

Прыгающий свет привлек мое внимание. Покачивался фонарь ночного патруля. Солдаты остановились у кустов, пнули спящую пару и прогнали их. Патруль не преследовал их, лишь шел дальше, прошли человека, которого не тревожило, что он один ночью.