Преобразователь - [11]

Я вытаскивала их.

А когда прекратились крики, начал плач.

* * *

Я шла медленно, с болью, не помня, когда начались мои боли и закончились те, что я забрала. Целители Лиги пробегали мимо меня с носилками, расплескивали лужи и пачкали форму. Многие были учениками и низкими рангами. Я искала Тали, но не видела ее. Моя корзинка исчезла. Ее украли или отбросили. Я не знала, но это не имело значения. У меня осталась только боль.

Тали будет занята сегодня и уставшей завтра. Раненых было много, Плита наполнится до конца ночи. У них есть что-то запасное? Две Плиты из пинвиума высотой со стог сена подошли бы прекрасно, но разве туда вместишь всю боль?

Музыка и смех влекли меня к заведению Айлин, но ее там не было. В окнах виднелись веселые сухие лица, они не знали о горе на пристани. Кузнец был закрыт, но жар исходил от стены. Я постояла под крышей, защищающей меня от дождя.

— Мне некуда идти, — слова вылетели изо рта, испугав меня. Я могла пойти в Лигу? Может, они заберут мою боль до того, как поймут, что я не могу заплатить за это. Или хоть дадут сухое место для сна. Я прижалась к кирпичам. Глупые мысли. Если я пойду в Лигу, меня увидят те парни и Старейшина. Слишком большой риск.

Я выглядывала Айлин, но она не появилась, хотя дождь прекратился, и вышла луна. Я пошла. Я почти высохла и слушала цикад и музыку. Завтра я пойду к торговцам болью. Я могла продать много боли. Если они поймут, кто я, я убегу. Я хорошо это умела.

А если они скажут Лиге?

Тогда я побегу быстрее? Или дам поймать меня и заставлю сказать их, зачем меня преследуют…

Руки оттащили меня в темноту между зданий. Одна рука зажала мой рот, другая обхватила грудь и прижала руки к бокам.

— Не кричи.

Я слушаться не собиралась.

ЧЕТЫРЕ

— Не рань меня, — сухо сказал тихий голос, словно знал меня и что я могу с ним сделать. Он звучал знакомо, но я не могла вспомнить по голосу лицо. А потом он неуверенно добавил. — И я не трону тебя. Обещаю.

Мои пальцы не могли дотянуться до его руки, но они покалывали, готовые влить в него боль, как только я коснусь его кожи. Но был страх, а меня до этого никто не боялся.

— Я просто хочу поговорить, — он убрал руку от моего рта, но другой все еще держал меня.

Я была слишком зла, чтобы кричать, но смогла выдавить:

— Чего надо?

— Мне нужна твоя помощь. Если я отпущу, обещаешь не сбежать? И не ранить? — он звучал отчаянно.

— Да.

Он уронил меня, как живую змею. Я развернулась, расставив пальцы, словно могла бросить в него боль, словно из зачарованного оружия из пинвиума. Красивый парень нервно смотрел на меня, даже робко, и в свете луны он выглядел почти как…

— Ты тот ночной страж!

Он кивнул и улыбнулся. По-настоящему. И я не видела нигде оружия.

— Я Данэлло. Мне очень жаль…

— Зачем ты так меня схватил?

— Я боялся, что ты убежишь, подумав, что я хочу тебя арестовать.

Я скрестила руки на груди.

— Чего надо?

— Мне нужно, чтобы ты исцелила моего отца.

Мое усталое тело протестовало. Я не могла принять еще боль, даже если это будут волдыри.

— Не могу.

— Можешь. Ты дважды исцелила меня.

Нет, лишь раз. В другой я перенесла боль, а этого делать не стоило. Испуганное лицо мамы вспыхнуло перед глазами. Нельзя вкладывать в кого-то боль, Ниа. Это очень плохо. Обещай, что не будешь так делать. Я старалась придерживаться обещания.

— Иди в Лигу. У них есть дежурный Целитель.

— Мы не можем позволить Лигу.

— Тогда идите к торговцам болью, — если раны его отца очевидны, они справятся. Но серьезное, например, перелом ноги, они могут не исцелить. Или хуже — исцелить наполовину. Один из торговцев фруктами не мог ходить после того, как сходил к торговцу болью.

— Я ходил… нас прогнали. Они всех гонят.

Это меня заткнуло. Случай с паромом был для них днем наживы. Никто не отказывался от грошей, что предлагали людям с раненными членами семьи. Люди порой хотели сами платить им, и они зарабатывали на исцелении и продавая безделушки, наполненные болью. Вокруг было много беженцев, жезлы из пинвиума требовались чаще обычного. И не каждый рискнул бы лезть в окно, подоконник которого мог ударить болью.

— Они не могут прогонять людей, — сказала я. — А к тем, что у пристани, ходил?

— Я ходил ко всем пятерым в городе. Трое принимали, хоть и не платили, но когда я пришел, они сказали, что больше не принимают.

Плохо дело. Если они прогоняли всех, то не примут и меня, а у меня было уже много боли на продажу.

Данэлло неуверенно шагнул ко мне.

— Прошу… папа был на пароме. Он серьезно ранен, сломал руку и ногу, может, пару ребер. Он не может работать. Может даже потерять работу.

Я не могла этого сделать. Я уже несла слишком много боли, и кто знал, когда Тали сможет забрать ее у меня.

— А ты? Не можешь заплатить за дом, пока он не может работать?

— Геклар меня выгнал, — он не сказал, было ли это из-за меня, но я это понимала.

Я огляделась.

— Ты мог бы работать вместо отца, пока ему не станет лучше. Тебе должны позволить.

— Не могу. Отец — мастер кофе, а меня даже не учили этому. Это умеют ребята из Верлатты. Если отец не сможет работать, нас выгонят. Младшим братьям едва исполнилось десять. А сестре всего восемь.

Слишком маленькие, чтобы быть на улице, даже если Данэлло будет приглядывать за ними, если их отец умрет. А он мог умереть, раз торговцы не принимали. Некоторые старые солдаты умели вправлять кости, но я не слышала о тех, кто делал это хорошо. Данэлло мог поискать торговцев травами с болот, но их порошкам и зельям доверять нельзя было. Тогда уж лучше идти к необученному торговцу болью, Забирателю. Даже если Забиратель исцелит не все раны, большую часть — сможет. Мое горло сжалось, я кашлянула, чтобы прочистить его.