Премудрая Элоиза - [43]

Меня же судили лишь по внешности: видели мои дела, но не ведали о чувствах.

Ты один, Господи, мог все знать и взвесить. Ты не мог поставить мне в похвалу мое жалкое существование, ибо не ради Тебя я его влачила. Не посвящая Тебе всего, я не делала для Тебя ничего! В своих тайных мыслях и во всех своих намерениях я чувствовала себя обреченной.

Твое молчание, Пьер, — тогда как ради тебя я и жила в состоянии глубокого морального краха, — окончательно меня изнурило. Я спрашивала себя, до каких пор буду способна соблюдать внешние приличия, когда внезапно мне пришла на помощь новая возложенная на меня обязанность.

Через три года после пострижения я была назначена настоятельницей. Этой чести меня удостоили за внешнее усердие, с каким я отправляла свои обязанности. Продолжая считать ее незаслуженной, как по возрасту, так и из-за отсутствия внутреннего расположения, я приняла ее, однако, с признательностью. Я почувствовала, что выпавшая мне столь значительная ответственность станет моим единственным шансом не погрязнуть в мерзостях. Со свойственным мне упорством я ухватилась за эту спасительную соломинку.

Помимо уже осуществляемого наставничества, мне пришлось заняться хозяйством и внутренней организацией монастыря, управлением его имуществом и возможными доходами. Восстановив монастырь, королева Аделаида богато одарила его землями и имениями. За сто лет наши владения сильно увеличились за счет дарений. Теперь они представляли собой сложное хозяйство, управление которым и переходило ко мне. Это было непростое предприятие! Я тотчас с усердием взялась за свои новые обязанности. Я истощала свои силы, надрывала свое тело, занимала свой ум трудами, к которым была непривычна. Может быть, так мне удастся обуздать своих демонов? Никогда я не находила свое бремя достаточным и без конца искала способы его приумножить.

Наименее тяжкими часами, когда мне удавалось почти забыться, было время, которое я проводила в монастырской библиотеке. Надзирая за переписыванием и иллюстрированием рукописей, я имела возможность погружаться в писания Отцов Церкви или греческих и латинских философов, которых так любила. В течение десяти лет своих покаянных трудов я не знала иных проблесков, кроме этих минут, которые провела, склонившись над пергаментами.

От тебя же, Пьер, я не получила ни одного знака! В то же время, если я и страдала безмерно, чувствуя себя выброшенной из твоей жизни, я все же могла узнавать из слухов и разговоров о твоих новых бедствиях.

Бесчисленные трудности, не перестававшие возникать на каждом шагу, опасности, которым ты подвергался, враждебность одних, растущее благорасположение других — все это было мне известно в подробностях, и рассказы о них я не уставала выслушивать.

Очень скоро, увы, мне вновь пришлось дрожать за тебя. Твой гений фатально и неизменно толкал тебя к самым вызывающим дерзновениям, и ты не замедлил вновь возбудить во многих ненависть, ослабевшую было по причине твоих несчастий.

Став монахом, ты стал им всецело. Твоя щедрая натура питала отвращение к компромиссам, сдержанности и полумерам. Уверенный в своем уме и своей вере, ты желал уничтожить своих соперников и восторжествовать над ними чего бы это тебе ни стоило! Сама твоя неустрашимость влекла тебя к беде. Твоя мысль парила выше и заходила дальше, чем мысль твоих соперников. Они тебе этого не простили.

Несмотря на все мое преклонение пред тобой, мне кажется справедливым признать, что твоя непримиримость принесла тебе немало зла. Мне кажется, ты не должен был снова и снова бросать всем вызов. Но ты, напротив, словно наслаждался, возбуждая против себя умы. Не умея переносить возражения, твоя нетерпеливая, склонная к борьбе натура черпала горькое удовлетворение в ежедневных битвах с твоими соперниками, из которых ты почти всегда выходил победителем.

Сначала ты захотел преобразовать нравы в том монастыре, куда попал. В Сен-Дени ты не упускал случая, публично или наедине, бросать упреки твоим братьям и даже аббату в том, что ты почитал дурным поведением. Твоя критика вывела их из себя. Поскольку с тех пор, как ты вылечился, твои клирики и бывшие ученики не переставали осаждать тебя мольбами возобновить лекции, по которым они тосковали, монахи усмотрели в этом возможность избавиться от досаждавшего им цензора нравов. Они посоветовали тебя внять мольбам твоих студентов. Ты согласился вернуться к чтению лекций. С этой целью ты обосновался в монашеской общине неподалеку от Провена и открыл там школу, где принялся вновь преподавать философию и теологию.

Твой успех был огромен. Его отзвуки докатились и до меня. Я слышала, как все восхваляют твой хорошо известный мне дар оратора, философа и педагога. Значит твое увечье не отвратило от тебя тех, кто ценил твое учение! Твое величие сохранило весь свой блеск. Зачем тогда было становиться монахом? Зачем отказываться от частной жизни? Зачем жертвовать мной?

В уединении своей кельи, пока мои товарки спали, я ночи напролет задавала себе вопросы, на которые никто не отвечал. С лицом, еще изборожденным слезами, я возвращалась с наступлением дня к своей роли, к своим обязанностям.