Премудрая Элоиза - [31]

Священник в стихаре приблизился к нам. Он благословил нас и наши кольца. Ты надел обручальное кольцо мне на палец, «туда, где бьется сердечная жила». Одно прикосновение твоей руки к моей, даже в подобном месте, заставило кровь прилить к моим щекам.

После благословения нашего брака мы отстояли мессу, отслуженную ради нас. Я была раздавлена чувством невыносимого обмана.

Едва закончилось богослужение, мы расстались, в последний раз обменявшись взглядами. Ты ушел со своими друзьями. Я вернулась с дядей в дом за монастырской оградой.

Никогда не бывало свадьбы грустнее. Помню, было пасмурно, тепло и сыро. Пора сдержанных слез.

Подавленная, растерянная, я удалилась в глубь сада и села под ореховым деревом. Я оставалась там долго в оцепенении, созерцая реку, которая текла передо мной, суету в порту Сен-Ландри, так развлекавшую меня прежде. Фальшь нашего положения казалась мне безысходной. Она таковой и была.

В последующие дни я обнаружила, что жизнь с дядей оказалась еще тягостней, чем я воображала. Такое враждебное сожительство, без взаимопонимания, без человеческого тепла, не могло продолжаться долго. Фюльбер избегал меня как мог. Я делала то же самое. Так что наши отношения сводились к обмену безрадостными приветствиями утром и вечером. Редкие совместные трапезы с ним наедине оставили в моей памяти чувство пустоты и отвращения. Как я и предвидела, тайный брак ничего не решил. Дядя по-прежнему питал к нам обиду. Я видела его озабоченным, поглощенным своими мыслями и возмущенным знаками внимания, которые я ему оказывала. Как Иуда, он переживал на моих глазах муки вероломства, столь ужасные для христианской совести.

Я молча и холодно наблюдала за ним. Вмешаться и остановить ход событий было уже не в моей власти. Теперь мы зависели от действий оскорбленного и озлобленного человека. Что я могла поделать? Бессильная, подчиненная твоей воле, загнанная в тупик, я была вынуждена бездействовать. Козни моего опекуна превращались для меня в приговор судьбы! Как все и предвещало, наш законный брак отдал меня на произвол Фюльбера. Смирившись с зависимостью от него, мы отказались от своей самостоятельности. Поздно было ее оплакивать. С тех пор как ты объявил мне о своем роковом решении, я знала, что так и будет.

Поскольку я не из тех, кто склоняет голову под ярмом, я укрепляла свою душу и всецело обращала себя к поклонению тебе. В этом было освобождение. Чтобы не погибнуть, мне нужно было прилепиться к любви, которая более чем когда-либо, в той разреженной атмосфере, в которой мне приходилось жить, становилась моей силой и опорой. Прежде всего необходимо было организовать ту потаенную жизнь, на которую мы были обречены.

Как мы и условились, через несколько дней после бракосочетания ты известил меня, что придешь на следующий день. Тебе пришлось принять тысячу предосторожностей, чтобы никто не застал тебя при совершении столь позорного действия — воссоединении с той, что была твоей супругой пред Богом и людьми! Поскольку по крайней мере нам не нужно было прятаться от дяди, я больше о нем и не думала. Сибилле было поручено тайно провести тебя ко мне с наступлением темноты.

Увы! Начинался июнь с его длинными днями и слишком короткими ночами. Нам пришлось ждать допоздна, пока все уснут, а тепло располагало к долгим прогулкам и бесконечной болтовне.

Я была на вершине нетерпения. Как когда-то, я ждала тебя в своей комнате. Хотя радостное возбуждение тех дней было утрачено, а звание мужа, которым ты мог теперь кичиться, ничего не добавляло к моей привязанности, я приготовилась к этой встрече, как к празднику. Нужно было любой ценой предохранить от обыденности те долгожданные мгновения, которые ты мне посвятишь.

Искупавшись, натершись эссенцией туберозы, надев простую шелковую сорочку с вышивкой на вороте и манжетах, распустив волосы по плечам и скрепив их на лбу лентой, украшенной жемчугами, я постаралась явить собой образ юной супруги, принимающей своего господина.

Моя комната была заботливо убрана, пол усыпан лепестками роз, яркие подушки разбросаны там и сям, твои любимые блюда расставлены на одном из сундуков рядом с хрустальным кубком и кувшином с ароматным вином.

Все должно было способствовать нашему блаженству. Увы! Если в нашей власти придать желаемый вид внешнему убранству, то подчинить себе чувства мы не вольны. С самого начала неуловимое смущение прокралось в нас, отравив даже вдыхаемый нами воздух. Несмотря на все усилия придать нашей встрече всю возможную приятность — а может быть, как раз и из-за этого — мы испытывали смутную неловкость. Вся искусственность попытки восстановить положение в том виде, каким оно было до нашего бегства, бросалась в глаза. Невозможно произвольно вычеркнуть из жизни десять месяцев, столь богатых событиями, столь чреватых последствиями. Исчезла естественность, и каждое слово, каждый жест становились фальшивыми!

После тщетных попыток завязать беседу мы исступленно бросились друг другу в объятия. Нужно было забыть абсурдность нашего положения и в самой глубине объятий обрести правду нашей страсти.

Каким только безумствам ни предавались мы той ночью в темной комнате, где я задула свечи! Через раскрытое окно к нам проникали запахи сада. Аромат созревшей клубники и садового чабреца, благоухание снежной плоти лилий, доносившиеся с другой стороны реки запахи трав навсегда останутся в моей памяти соединенными с испарениями наших разгоряченных тел, которые они омывали, не освежая.