Прелюдия. Homo innatus - [23]
— Нет, здесь же нет окон.
— Ах, ну да… Сколько времени?
— Не помню. Долго.
— Что значит долго? Я имею в виду, который час?
— А, это. Я не знаю, часов же нет, зачем ты все время спрашиваешь? Какая разница? Зачем спрашиваешь?
— Мне лучше, мне определенно лучше. Чувствую какой-то прилив сил.
— Это очень хорошо. Правда. Это правда, очень хорошо.
— Закурить нету?
— Здесь нельзя курить. Ты же знаешь.
— Да я просто так, по привычке, извини, по привычке… А ты как?
— Честно говоря, еще никудышнее, чем раньше.
— А что такое?
— Я задыхаюсь. Мне кажется, что не сегодня-завтра воздух закончится. Совсем закончится.
— Перестань, здесь еще полно кислорода. К тому же можно задерживать дыхание. Этому не сложно научиться.
— Искусственные цветы.
— Я умею, показать?
— Что показать? Ты хочешь изобразить цветок?
— Да нет — как задерживать дыхание.
— Нет, нет, не надо, я знаю…
— Темнота корчит мне гримасы.
— Мне тоже…
— Знаешь, мне кажется, что кто-то завелся в моем мозгу. Ну, какое-то существо, понимаешь? Вроде гусеницы или сороконожки.
— Оно кусается?
— Вовсе нет, оно просто ползает там, внутри, но это ужасно неприятно.
— А что твой сон?
— Какой?
— Он больше не возвращался?
— А, этот… уже несколько дней не приходил. Я даже начал забывать про него. Но это он нарочно, хочет, чтоб я потерял бдительность. Ничего, ничего! Этот номер ему не пройдет! Ему это не удастся! Черта с два! Меня не проведешь! Я теперь — не то, что раньше! Его повадки теперь хорошо мне известны! Он попропадает, попропадает, запропастится куда-нибудь, но потом обязательно появляется. Обязательно приходит. Обязательно… Точно так же, как эта сороконожка — ненадолго затихает, и опять начинает копошиться.
— Мне страшно. Я смотрю на искусственные цветы, и мне страшно. Вчера один бутон отвалился, как у живого, как у живого, понимаешь?
— Выброси их. Я давно тебе говорю.
— Их некуда выбросить, ты же знаешь.
— А слышишь капли?
— Нет, какие капли?
— Почему ты никогда их не слышишь? Почему никто, кроме меня, не слышит эти проклятые капли?
— Это не капли, это ртуть.
— Что?
— Ртуть.
— Что ты говоришь, какая ртуть?
— Ртуть из разбитого термометра. Мы вдыхаем ее. Говорят, это вредно.
— Нет, я не верю в ртуть. Никаких термометров мы не разбивали.
— А может, это не мы разбили термометр.
— А кто же еще? Кроме нас тут никого не было.
— Так уверенно говоришь, может, скажешь тогда, где мы?
— Это против правил! Это против правил. Зачем ты так? У меня от этого начинает болеть голова. Я слабею. Там гусеница, потрогай, там гусеница. Она шевелится. Ее видно даже — кожа топорщится. Как от нее избавиться? Может выплюнуть?
— Ты не сможешь.
— Да, я не смогу. Я чувствую слабость. Опять чувствую слабость.
— Так вот, гримасы. Знаешь, когда смотришь в темноту, иногда на секунду может показаться, что перед тобой стоит целая толпа. Все они наклонились и заглядывают тебе в лицо, но ты не видишь их, только чувствуешь их пристальные взгляды. А еще они сдерживают смех. Их лица мерцают от пота.
— А мне мерещатся угли. И еще вода с лунными бликами.
— С лунными бликами. А что такое лунные блики?
— Не знаю. То, что видится мне в темноте. У каждого свои галлюцинации.
— А я не могу поднять голову от подушки, гусеница сразу оживает.
— Поспи еще.
— Наверное, правда, стоит еще поспать. Разбуди, когда приедем.
— А если мы никогда не приедем?
— Значит, я проснусь без твоей помощи, как обычно.
— Хорошо.
— Значит условились?
— Условились.
— Без обмана?
— Без обмана.
— А зачем мы поменялись ролями?
— Не знаю, должно быть, так интереснее. Не так скучно.
— Ты думаешь, так просто понять мой характер?
— Нет, но я попытаюсь. А ты сможешь сыграть меня?
— Я не играю, я и есть ты.
— Да, я просто забыл. На мгновение забыл, что тебя не существует.
— Но ты же ощущаешь мое присутствие?
— Да, конечно.
— Как же так, меня не существует, но ты ощущаешь мое присутствие?
— Очень просто: ведь я существую, но не ощущаю своего присутствия.
— А я не существую и не ощущаю своего присутствия. Забавно, да?
— А мое присутствие ты ощущаешь?
— Мне кажется, я ощущаю что-то похожее на твое присутствие, но это не ты.
— Знаешь, а ведь мне тоже так кажется.
— Это не ты, это какая-то иллюзия.
— А ты помнишь, как меня зовут?
— Конечно, нет, неужели ты помнишь?
— Нет, имена никогда не были мне известны. Они похожи на твои искусственные цветы с отваливающимися бутонами. Так же бессмысленны.
— А зачем ты спрашиваешь?
— Не знаю, захотелось разыграть тебя — вдруг придумаешь мне имя, и сделаешь вид, что меня именно так всегда и звали. Хотелось посмотреть, сумеешь ли ты выкрутиться.
— Это смешно. Мне это смешно.
— Мне тоже.
— Видишь, я же говорю, сегодня необычный день. Не зря было это ощущение прилива сил. Не зря.
— Ты думаешь?
— Абсолютно точно, поверь мне. Поверь мне.
— Я тебе не верю.
— Почему?
— Потому что я кое-что понял.
— Что ты понял?
— Знаешь, что означает это ощущение иллюзии твоего присутствия?
— Что?
— Что я знаю, кто ты.
— Конечно, знаешь, я — это ты.
— Нет, ты — это вовсе не я. Я знаю, кто ты на самом деле. Ты — гусеница в моей голове.
Затемнение.
В сырую землю вкопана полусгнившая оконная рама. Под ней — яма, неглубокая, но вмещающая одного человека. Из земляного окна выглядывает лицо. По его выражению сложно определить, кому оно принадлежит — даже возраст и пол не поддаются идентификации — настолько оно освобождено от эмоций. Болезненно широкий лоб, плешивые брови, широко открытые глаза, выпирающие скулы. Внутри глаз нет никаких намеков на эмоции — там нет ни ярости, ни скорби, ни мольбы, ни надежды. Создается впечатление, что слепой человек выглядывает из оконного проема в земле безо всякой цели.
«Пустырь» – третий роман Анатолия Рясова, написанный в традициях русской метафизической прозы. В центре сюжета – жизнь заброшенной деревни, повседневность которой оказывается нарушена появлением блаженного бродяги. Его близость к безумию и стоящая за ним тайна обусловливают взаимоотношения между другими символическими фигурами романа, среди которых – священник, кузнец, юродивый и учительница. В романе Анатолия Рясова такие философские категории, как «пустота», «трансгрессия», «гул языка» предстают в русском контексте.
В мире, где даже прошлое, не говоря уже о настоящем, постоянно ускользает и рассыпается, ретроспективное зрение больше не кажется единственным способом рассказать историю. Роман Анатолия Рясова написан в будущем времени и будто создается на глазах у читателя, делая его соучастником авторского замысла. Герой книги, провинциальный литератор Петя, отправляется на поезде в Москву, а уготованный ему путь проходит сквозь всю русскую литературу от Карамзина и Радищева до Набокова и Ерофеева. Реальность, которая утопает в метафорах и конструируется на ходу, ненадежный рассказчик и особые отношения автора и героя лишают роман всякой предопределенности.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Что нового можно «услышать», если прислушиваться к звуку из пространства философии? Почему исследование проблем звука оказалось ограничено сферами науки и искусства, а чаще и вовсе не покидает территории техники? Эти вопросы стали отправными точками книги Анатолия Рясова, исследователя, сочетающего философский анализ с многолетней звукорежиссерской практикой и руководством музыкальными студиями киноконцерна «Мосфильм». Обращаясь к концепциям Мартина Хайдеггера, Жака Деррида, Жан-Люка Нанси и Младена Долара, автор рассматривает звук и вслушивание как точки пересечения семиотического, психоаналитического и феноменологического дискурсов, но одновременно – как загадочные лакуны в истории мысли.
«В молчании» – это повествование, главный герой которого безмолвствует на протяжении почти всего текста. Едва ли не единственное его занятие – вслушивание в гул моря, в котором раскрываются мир и начала языка. Но молчание внезапно проявляется как насыщенная эмоциями область мысли, а предельно нейтральный, «белый» стиль постепенно переходит в биографические воспоминания. Или, вернее, невозможность ясно вспомнить мать, детство, даже относительно недавние события. Повесть дополняют несколько прозаических миниатюр, также исследующих взаимоотношения между речью и безмолвием, детством и старостью, философией и художественной литературой.
Сергей Иванов – украинский журналист и блогер. Родился в 1976 году в городе Зимогорье Луганской области. Закончил юридический факультет. С 1998-го по 2008 г. работал в прокуратуре. Как пишет сам Сергей, больше всего в жизни он ненавидит государство и идиотов, хотя зарабатывает на жизнь, ежедневно взаимодействуя и с тем, и с другим. Широкую известность получил в период Майдана и во время так называемой «русской весны», в присущем ему стиле описывая в своем блоге события, приведшие к оккупации Донбасса. Летом 2014-го переехал в Киев, где проживает до сих пор. Тексты, которые вошли в этот сборник, были написаны в период с 2011-го по 2014 г.
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Семейная драма, написанная жестко, откровенно, безвыходно, заставляющая вспомнить кинематограф Бергмана. Мужчина слишком молод и занимается карьерой, а женщина отчаянно хочет детей и уже томится этим желанием, уже разрушает их союз. Наконец любимый решается: боится потерять ее. И когда всё (но совсем непросто) получается, рождаются близнецы – раньше срока. Жизнь семьи, полная напряженного ожидания и измученных надежд, продолжается в больнице. Пока не случается страшное… Это пронзительная и откровенная книга о счастье – и бесконечности боли, и неотменимости вины.
Книга, которую вы держите в руках – о Любви, о величии человеческого духа, о самоотверженности в минуту опасности и о многом другом, что реально существует в нашей жизни. Читателей ждёт встреча с удивительным миром цирка, его жизнью, людьми, бытом. Писатель использовал рисунки с натуры. Здесь нет выдумки, а если и есть, то совсем немного. «Последняя лошадь» является своеобразным продолжением ранее написанной повести «Сердце в опилках». Действие происходит в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Основными героями повествования снова будут Пашка Жарких, Валентина, Захарыч и другие.