Прелюдии и фантазии - [79]
ЗИМА В ТЕЛЬ-АВИВЕ
Рахель
Я ничего не чувствую, говорит она, я, наверное, умерла. Она щиплет себя за нос и подходит к зеркалу — проверить, покраснел ли нос. Нос покраснел, и было больно, но что это доказывает? Краснеют ли мертвецы? Бывает ли им больно? Кто знает…
Я ничего не чувствую! Я ничего не чувствую! — говорит она громко. Из соседней комнаты выходит мать и смотрит на неё круглыми глазами.
Вызвать «скорую»?
Это поможет? Я ничего не чувствую. Я совсем ничего не чувствую. Я умерла или, по крайней мере, тяжело заболела.
Я вызову «скорую», говорит мать. Я уже вызываю.
Я не чувствую, что ты вызываешь. Я тебя не чувствую. Ты тут?
Тут, говорит мать, разве ты не видишь? Прикоснись ко мне. Я тёплая?
Ты тёплая. Кожа у тебя пересохшая. Тебе нужен крем для рук. Но я этого не чувствую.
Может, это зима? — спрашивает мать. Или месячные? Я не буду вызывать «скорую». Если я вызову «скорую», это обойдётся нам в состояние.
Я не чувствую, что это обойдётся нам в состояние. Сделай что-нибудь.
Пойдём на улицу, говорит мать.
И они выходят на улицу. На улице погода. Холодно. Автомобили. Велосипедисты. Собаки. На улице очень громко.
Автобусы едут. Пахнет бензином. Деревья. Низколетящие самолёты. Тель-Авив. Люди говорят. Смеются.
Перекрикивают автомобильные гудки. Орут. Надрываются.
Я ничего не чувствую, кричит она, совершенно ничего не чувствую.
Этого не может быть, возражает прохожий.
Может, настаивает она. Ещё как может. Вас я тоже не чувствую.
Кто сказал, что меня нужно чувствовать? Вам хорошо меня видно? Слышно? Разве этого не достаточно?
Боже мой, говорит она, неужели так было всегда? И мать отвечает: конечно! И прохожий отвечает: конечно!
Так было всегда.
Габи
Подглядывать — очень стыдно. Так ему говорили. Это стыдно. Не подглядывай.
Да, это стыдно, соглашался он, и — подглядывал.
Его били. Его лечили. Его выгнали из школы. Габи, знаешь, кто ты такой? — сказала учительница математики. — Ты — вампир. (Ладно, я вампир, будь по-вашему.) Отвернись. У меня мурашки по телу.
Ты любишь смотреть на раздевающихся женщин? — спросил его доктор.
Я люблю смотреть на раздевающихся женщин, люблю смотреть на одевающихся женщин, люблю смотреть на женщин в любом виде. На мужчин. На детей. И на собак люблю смотреть (латентная зоофилия, пишет доктор).
И на звёзды. И на траву. Я люблю смотреть на дома и на бациллы под микроскопом. Люблю смотреть на маму, когда она курит. На папу люблю смотреть, хоть он этого и не любит. На рыбок в аквариуме. На луну. На солнце я тоже люблю смотреть, но долго нельзя, можно ослепнуть.
Понимаешь, ласково говорит доктор, люди не любят, когда на них смотрят. Особенно ночью. Особенно когда тот, кто смотрит, прячется в темноте. Это очень страшно. Ты понимаешь?
Я понимаю. Люди не смотрят друг на друга.
Ты можешь смотреть днём.
Этого они тоже не любят. Они спрашивают: чего уставился? Они вообще не любят, когда на них смотрят.
Поэтому я прихожу ночью. Я научился быть незаметным. Нахожу укромное местечко — напротив окна. Дерево или куст. Меня не видно. Мне видно всё. Люди приходят и уходят. Едят. Спят. Живут. Они говорят. Мне не слышно, но я догадываюсь, о чём они говорят. Они занимаются любовью (это красиво). Они плачут. Они ругаются (я не люблю, когда ругаются, и сразу ухожу). Они ковыряют в носу. Они танцуют перед зеркалом. Они выдавливают угри.
Я смотрю.
Они любят себя, и это — красиво. Иногда они любят других, не так, как себя, по-другому. Я смотрю, потому что — красиво. Трава разрешает смотреть. Муравьи разрешают смотреть. Однажды я видел змею. Я смотрел, и змея была не против.
Не понимаю, почему люди не хотят видеть друг друга. Доктор, может, они заболели?..
Тишина
На перекрёстке улицы Алленби и бульвара Ротшильд — киоск, хозяйчик — старый румынский еврей, неумный и жадный, с неожиданно трагическим взглядом и горестно опущенными уголками рта — как у чьей-то посмертной маски.
Через дорогу — русский книжный магазин, где нет новых книг, но есть билеты на Киркорова.
Каждый день в два часа пополудни филологическая дама питерского разлива с неизменной «беломориной» во рту запирает дверь магазина, пересекает дорогу, берёт в киоске бутерброд с яичницей и присаживается на первую, ближайшую к перекрёстку лавочку на бульваре.
Хозяин киоска появляется в окошке и наблюдает её трапезу.
Раз в тридцать секунд над их головами пролетает самолёт, идущий на посадку в аэропорт Бен-Гурион.
Из здания центрального отделения банка Ьапоалим выбегают галстучные клерки.
Повсюду снуют посыльные, неся на сгибе локтя мотоциклетный шлем, и в свободной руке — папку или большой типографский конверт.
Женщины переходного возраста входят в салат-бар «Природа». Полуголые арабские хлопцы с отбойным молотком.
Охранники в страшных чёрных очках, с переговорными устройствами.
Автобусы и автомобили.
Нажми на паузу или украдкой выруби звук: никто ничего не заметит.
Почему бы и нет?
Посреди ночи она поднимается в постели и напряжённо смотрит в темноту. Что это было?
Где?
Вот это. звук. Звук?
Ну, может, не звук, а запах. А может, и не запах… может, подземный толчок. или бесшумный взрыв. а может — картина сорвалась со стены или хлопнула дверца холодильника. или кто-то позвал по имени.
Мастер малой прозы? Поэт? Автор притч? Похоже, Дмитрий Дейч - необычный сказочник, возводящий конструкции волшебного в масштабе абзаца, страницы, текста. Новая книга Дмитрия Дейча создает миф, урбанистический и библейский одновременно. Миф о Тель-Авиве, в котором тоже бывает зима.
Родословная героя корнями уходит в мир шаманских преданий Южной Америки и Китая, при этом внимательный читатель без труда обнаружит фамильное сходство Гриффита с Лукасом Кортасара, Крабом Шевийяра или Паломаром Кальвино. Интонация вызывает в памяти искрометные диалоги Беккета или язык безумных даосов и чань-буддистов. Само по себе обращение к жанру короткой плотной прозы, которую, если бы не мощный поэтический заряд, можно было бы назвать собранием анекдотов, указывает на знакомство автора с традицией европейского минимализма, представленной сегодня в России переводами Франсиса Понжа, Жан-Мари Сиданера и Жан-Филлипа Туссена.Перевернув страницу, читатель поворачивает заново стеклышко калейдоскопа: миры этой книги неповторимы и бесконечно разнообразны.
Самая нежная и загадочная книга Дмитрия Дейча, где Чебурашка выходит из телевизора, чтобы сыграть в подкидного дурака, пластмассовые индейцы выполняют шаманские ритуалы, дедушкин нос превращается в компас, а узоры на обоях становятся картой Мироздания.
Все, наверное, в детстве так играли: бьешь ладошкой мяч, он отскакивает от земли, а ты снова бьешь, и снова, и снова, и приговариваешь речитативом: "Я знаю пять имен мальчиков: Дима — раз, Саша — два, Алеша — три, Феликс — четыре, Вова — пять!" Если собьешься, не вспомнишь вовремя нужное имя, выбываешь из игры. Впрочем, если по мячу не попадешь, тоже выбываешь. И вот вам пять имен (и фамилий), которые совершенно необходимо знать всякому читателю, кто не хочет стоять в стороне сейчас, когда игра в самом разгаре, аж дух захватывает.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Корни цветов ума уходят глубоко — туда, где тьма настолько темна, что Свет Вышний кажется тенью. Там ожидают своего часа семена сновидений, и каждое вызревает и раскрывается в свой черед, чтобы явить в мир свою собственную букву, которая — скорее звук, чем знак. Спящий же становится чем-то вроде музыкального инструмента — трубы или скрипки. И в той же степени, в какой скрипка или труба не помнят вчерашней музыки, люди не помнят своих снов.Сны сплетаются в пространствах, недоступных людям в часы бодрствования.
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Повести «Акука» и «Солнечные часы» — последние книги, написанные известным литературоведом Владимиром Александровым. В повестях присутствуют три самые сложные вещи, необходимые, по мнению Льва Толстого, художнику: искренность, искренность и искренность…
Сегодня мы знакомим наших читателей с творчеством замечательного грузинского писателя Реваза Инанишвили. Первые рассказы Р. Инанишвили появились в печати в начале пятидесятых годов. Это был своеобразный и яркий дебют — в литературу пришел не новичок, а мастер. С тех пор написано множество книг и киносценариев (в том числе «Древо желания» Т. Абуладзе и «Пастораль» О. Иоселиани), сборники рассказов для детей и юношества; за один из них — «Далекая белая вершина» — Р. Инанишвили был удостоен Государственной премии имени Руставели.
Владимир Минач — современный словацкий писатель, в творчестве которого отражена историческая эпоха борьбы народов Чехословакии против фашизма и буржуазной реакции в 40-е годы, борьба за строительство социализма в ЧССР в 50—60-е годы. В настоящем сборнике Минач представлен лучшими рассказами, здесь он впервые выступает также как публицист, эссеист и теоретик культуры.
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
Дамы и господа, добро пожаловать на наше шоу! Для вас выступает лучший танцевально-акробатический коллектив Нью-Йорка! Сегодня в программе вечера вы увидите… Будни современных цирковых артистов. Непростой поиск собственного жизненного пути вопреки семейным традициям. Настоящего ангела, парящего под куполом без страховки. И пронзительную историю любви на парапетах нью-йоркских крыш.