Преломление. Наука видеть иначе - [9]
Это заявление привело к одному из самых легендарных примеров того, как гуманитарий упорно прокладывал себе путь в чертоги науки. В зависимости от того, кто будет рассказывать эту историю, она прозвучит по-разному. Возможно, как трагедия поэта, приведшая к полезному результату, но неправильно истолкованная наивным беллетристом. А может быть, как наглая и самонадеянная попытка попасть в ту область, к которой он не имеет никакого отношения. На самом деле это нечто среднее: ни то ни другое и одновременно всё вместе. Страстная увлеченность Гёте не годилась для науки, где важны только сухие цифры. К тому же его цепкий на разоблачения писательский глаз сыграл важную роль в научных попытках и в самом факте разоблачения, пусть даже ошибочного.
Гёте стремился изучать оптику и одолжил призму для проверки революционной работы Ньютона по разложению белого цвета на составляющие. Наверняка сейчас знаменитый физик за подобное открытие получил бы Нобелевскую премию. Гёте плохо знал теорию, которую к тому моменту уже сформулировали, и выполнил эксперимент неправильно. Он предполагал увидеть весь спектр на белой стене комнаты, но ничего не произошло — стена осталась белой, и Гёте тут же решил: «Теория Ньютона неверна!»
Твердо поверив, что современная наука сбилась с пути в попытках понять, как устроен свет, Гёте попрощался с дипломатическими обязанностями и посвятил себя физике. Ученые того времени высмеивали его, в то время как деятели литературы и знать приветствовали «дикого волка поэзии» и были убеждены, что он развенчал Ньютона. Герцог Готы[11] выделил ему лабораторию, а король прислал из-за границы новые, более совершенные призмы. Затем, в 1792 году, во время очередных опытов Гёте обратил внимание на цветные спектры на границе белого света и тени. Он также обнаружил, что свет определенного цвета, направленный через некую среду, меняет оттенки в зависимости от «светопроницаемости», или полупрозрачности. Желтый свет, пропускаемый через полупрозрачную среду, принимал любые оттенки красного, вплоть до рубинового. Это тоже, казалось, нарушало физические представления Ньютона, объясняющие природу света, и увеличивало пропасть непонимания литератором теорий физика, якобы объясняющих реальность. Он сузил направленность своей работы и двадцать лет посвятил проблеме цвета и восприятия, которая захватила его целиком.
В своих книгах, таких как «Страдания юного Вертера»[12] — бурной истории неразделенной любви молодого человека, — Гёте проявился как поэт, способный заглянуть во внутренний мир человека. И неудивительно, что в размышлениях о цвете он поначалу не мог выйти из пещеры своего восприятия и увидеть разницу, скрывающуюся внутри. Как и большинство из нас, он считал само собой разумеющимся фактом, что видит реальность. В конце концов невероятно мощный разум позволил ему четко «увидеть» суть человека, не говоря о том, что восприятию оставалось еще больше века до превращения из теории в научное понятие. Однако довольно скоро он оставил идею, что, на первый взгляд ни с чем не согласованные, оттенки цвета появились благодаря определенному физическому качеству света, которое науке еще предстояло объяснить. Вместо этого он постепенно пришел к выводу, что разноцветность определенных теней была результатом взаимодействия человеческого восприятия и окружающей среды, то есть это тайна не мира, а разума. При этом он мог разве что неумело бродить вокруг причин, стоявших за этой тайной в его мозге, поэтому скрупулезно записывал все наблюдаемые явления со светом.
Изучение цвета настолько поглотило Гёте, что в 1810 году он опубликовал объемную работу, которую назвал Zur Farbenlehre, или «Учение о цвете»[13]. На «научность» этой книги уже давно никто не обращает внимания, особенно на его нападки на Ньютона. С другой стороны, таксономический[14] труд Гёте действительно натолкнул на философскую дискуссию, которая привела Витгенштейна к публикации Remarks on Color («Заметки о цвете»), а Шопенгауэра — к книге On Vision and Colors («О зрении и цветах»). Кроме того, всеобъемлющее лирическое описание цвета, как и другие работы писателя, до сих пор читают для удовольствия: «Эти цвета скользят по стальной пластине подобно дуновению: один словно убегает от другого, хотя в действительности последующий всегда развивается из предыдущего»[15]. Мы до сих пор учимся бесценному умению Гёте удивляться, которое стало навязчивой страстью всей его жизни. И только оно может объяснить, откуда в «Фаусте», его шедевре, взялись знаменитые строки, произносимые воплощением дьявола Мефистофелем, студенту, которого так легко удалось подкупить: «Серá, мой друг, теория везде, Златое древо жизни зеленеет»
