Прелестные создания - [9]

Я колебалась, потому что немного стеснялась показывать ей свои находки. Для юной девочки она замечательно владела собой. Полагаю, это произошло из-за того, что она была привычна к любой работе с раннего возраста, и происшествие с молнией было здесь ни при чем. Я провела Мэри в столовую. Почти всякий, кто входил в эту комнату, отмечал прекрасный вид на Голден-Кэп, но Мэри даже не глянула в окно. Вместо этого она подошла прямо к буфету, в котором я, к большому неудовольствию Бесси, разложила свои находки.

— Что это за штучки? — указала она на полоски бумаги рядом с каждой окаменелостью.

— Этикетки. Там я пишу, когда и где я нашла образец, в каком слое скальных пород, а также привожу свое гипотетическое определение экспоната. Так делают в Британском музее.

— Вы там бывали? — Мэри хмурилась, разглядывая этикетки.

— Мы жили в квартале от него, да. Разве ты не помечаешь, где сделала свои находки?

— Я не умею ни читать, ни писать, — пожала плечами Мэри.

— Пойдешь в школу и научишься. Пойдешь?

— В воскресную, может быть, — снова пожала она плечами. — Там учат читать и писать.

— При храме Святого Михаила?

— Нет, мы конгрегационалисты. Наша церковь находится на Кумб-стрит. — Мэри взяла аммонит, которым я особенно гордилась, поскольку он был целым, без щербинок и трещин, с чудесными ровными выступами спирали. — Если бы вы хорошенько его почистили, то могли бы получить за него шиллинг, — сказала она.

— Но я не собираюсь его продавать. Это для моей коллекции.

Мэри странно на меня посмотрела. Тогда мне пришло в голову, что хороший образец значил для них хорошую цену. Не более того.

Мэри положила аммонит на место и взяла коричневый камень длиной с ее палец, но толще, с покрывающими его спиральными отметинами.

— Странная вещица, — заметила я. — Не уверена, что именно это такое. Может, просто камень, но кажется, это было живое существо. Я почувствовала, что должна его взять.

— Это безоаровый камень.

— Безоаровый? — нахмурилась я. — Что это такое?

— Волосяной шар, вроде тех, что находят в желудках у коз, мисс. Папа мне о них рассказывал. — Она положила камень, затем взяла двустворчатую раковину, называемую грифеей, которую местные жители считали когтем дьявола. — Эту грифею вы еще не чистили, мисс?

— Я вымыла ее.

— А лезвием не скребли?

— Каким лезвием?

— А, сойдет и перочинный нож, хотя лучше бритвой. Надо поскрести внутри, чтобы снять слой ила и все такое и придать ей хороший вид. Я могла бы вам показать.

Я фыркнула. Мысль о том, чтобы ребенок учил меня что-то делать, казалась смехотворной. И все-таки…

— Хорошо, Мэри Эннинг. Приходи завтра со своими лезвиями и покажи мне. Заплачу тебе по пенни за каждую окаменелость, что ты почистишь.

От предложения об оплате у Мэри заблестели глаза.

— Спасибо, мисс Филпот.

— Ну а теперь ступай. По пути скажи Бесси, чтобы дала тебе кусок яблочного пирога.

Когда она ушла, Луиза сказала:

— Она помнит, как ее ударило молнией. Я по глазам вижу.

— Она же тогда была чуть ли не младенцем!

— Ну и что? Такое не забывается, дорогая.

На следующий день Ричард Эннинг снизил цену и согласился сделать мне шкаф для экспонатов за пятнадцать шиллингов. Это был первый из череды многих шкафов, которые мне пришлось заказывать, хотя Эннингу суждено было сделать для меня только четыре, прежде чем он умер. Впоследствии у меня были совершенно замечательные шкафы самой лучшей отделки. Ящики в них послушно выдвигались, не застревая в пазах, а стыки не приходилось проклеивать заново после периодов засушливой погоды. Но с недостатками шкафов мистера Эннинга я мирилась, ибо считала, что ту заботу, которой не хватало произведениям его столярного мастерства, он отдал своей дочери.

В скором времени Мэри стала частым гостем в нашем доме, приводя мои экспонаты в порядок и продавая мне останки окаменелых рыб, обнаружив, что они мне очень нравятся. Иногда она сопровождала меня на пляж, когда я выходила охотиться за ископаемыми, и, хотя я ей об этом не говорила, с ней мне было гораздо спокойнее, потому что я опасалась, что прилив может начаться, когда я меньше всего об этом думаю, и отрезать меня от берега, оставив на какой-нибудь одинокой скале в море. У Мэри не было этого страха, так как она обладала природным чутьем на прилив и отлив, которому я никогда по-настоящему не научилась. Наверное, чтобы иметь такое чутье, надо вырасти совсем близко у моря, так близко, чтобы видеть его за окнами денно и нощно. Прежде чем отправиться на пляж, я изучала таблицы приливов и отливов в альманахе; Мэри же всегда знала, что именно происходит в море: прибывает вода или убывает, какая часть берега открыта в тот или иной момент времени. Самостоятельно я ходила по пляжу только при отливе, ибо знала, что у меня есть несколько безопасных часов, — хотя даже и тогда я часто теряла счет времени, что так легко сделать, пока охотишься, и, бывало, обернувшись, видела, что море неслышно подступает ко мне.

Я дорожила обществом Мэри и по другим причинам. Она научила меня многим вещам: как море формирует вдоль берега каменные уступы и в каком из них вероятнее всего можно найти окаменелости; как обнаруживать вертикальные трещины в обрывах, предостерегающие о возможности оползня; где выбираться на утесы, если прилив все-таки отсечет нас от берега.