Прелестные наездницы - [2]

Мать с тревогой в глазах обернулась, чтобы убедиться, что в комнате никого нет.

– Тсс, тише, дочка, не надо об этом сейчас, – умоляющим тоном произнесла она. – Ты расстроишь папу.

– Но почему? – настаивала Кандида.

Из года в год она всегда получала такой же уклончивый ответ. В конце концов из какой-то случайно оброненной фразы она поняла, что отец и мать сбежали из дому и поженились без согласия родителей.

– О, мама, да это же здорово! Так смело, так дерзко! Как же тебе это удалось?! – воскликнула Кандида. – Расскажи мне об этом, ну, пожалуйста, расскажи.

Мать покачала головой.

– Не могу, моя милая Кандида. Я пообещала твоему отцу, что никогда и ни с кем не буду говорить о том, что было.

– Ты должна рассказать мне, мама, – не отставала Кандида. – Когда другие дети, которых я встречаю в деревне, говорят о своих родственниках, я чувствую себя в каком-то глупом и, пожалуй, даже странном положении: у меня-то родственников нет.

– У тебя есть папа и я, – сказала мать. – Разве тебе, дорогая, этого не достаточно?

– Конечно, достаточно, – ответила Кандида, в порыве чувств обвивая руками шею матери. – Я люблю вас. Ищи я по всему миру, все равно мне не удастся найти лучших родителей, чем вы. И тебя, и отца я так люблю, но…

Она остановилась на мгновение, и мать с улыбкой на лице закончила за нее:

– …но ты очень любопытна.

– Разумеется, – ответила Кандида. – Ты ведь можешь это понять.

Тогда ей было двенадцать лет, но Кандида даже сейчас прекрасно помнила, как часто ей приходилось оказываться в неловком положении, когда другие люди выказывали удивление по поводу того, что миссис Уолкотт никогда не говорила ни о своих родителях, ни о том, где жила до переезда в Литтл-Беркхэмстед.

Литтл-Беркхэмстед был деревушкой в Хартфордшире, и жило там меньше сотни человек. Несколько серых домиков уютно группировались вокруг старой, норманнского периода, церкви. Родители Кандиды жили в небольшой усадьбе, построенной еще при Елизавете.

Там были низкие потолки из дубовых бревен, небольшие комнаты и, кроме того, сад, который являлся предметом гордости и восторга матери Кандиды и за которым та ухаживала – в отличие от других леди в окрестностях – самолично. Выращивала она там не только цветы, обильно и пышно разраставшиеся, но и множество трав, из которых делала потом лекарства для тех, кто не мог себе позволить обращаться к врачам.

Мать Кандиды очень любили в деревне. На ее похоронах не было больших и дорогих венков, но могила была усеяна цветами. В основном букеты были маленькие, но каждый принесен с любовью и благодарностью.

– Ну расскажи же мне, мама, – умоляла двенадцатилетняя Кандида, и в конце концов ее мать встала и подошла к решетчатому окну, чтобы окинуть взглядом сад, утопающий в цветах.

– Я так счастлива, – сказала она почти так же тихо, как если бы разговаривала сама с собой. – Я, правда, надеялась, что прошлое будет забыто…

Кандида хранила молчание, и через мгновение мать продолжила:

– …но все же, полагаю, ты имеешь право знать. Однако ты должна пообещать мне, что никогда не будешь говорить с отцом о том, что я тебе сейчас расскажу. Любое упоминание об этом расстроит его, а ты ведь знаешь, что мне не хотелось бы чем бы то ни было причинить ему боль.

– Ну разумеется, мама. И я даю тебе самое что ни на есть честное слово: если ты доверишься мне, я никогда и никому не выдам твоих секретов.

– Такое чувство, что все это произошло очень-очень давно, – начала мать. – Я была молода, и у меня было много таких вещей, которые ты, моя любимая дочь, никогда не сможешь себе позволить. Были, конечно же, и платья, а ведь для любой женщины это самый важный момент ее жизни в обществе.

– О, мама, мне бы так хотелось взглянуть на тебя тогда! – воскликнула Кандида. – Ты, должно быть, выглядела изумительно. Ты носила кринолин?

– Нет, но наши платья были очень пышными, – ответила мать, – потому что под ними мы носили бесчисленные нижние юбки. Эти платья, пожалуй, шли женщинам больше, и в них было, конечно, удобнее, чем в огромных сковывающих фижмах, которые, если верить «Лэйдиз Джёнэл», и в тысяча восемьсот шестидесятом году все еще в моде.

Голос ее звучал печально, с некоторой даже тоской, и на какое-то мгновение Кандида почувствовала, что матери не хватает той модной одежды из шелка и атласа, а также драгоценностей, мехов и всей той элегантности, которая, должно быть, делала ее еще красивее, чем она выглядела теперь, в своих скромных платьях, шитых дома и для дома.

– Все было очень хорошо, – продолжала мать, – и полагаю, было бы глупо с моей стороны не признаться, что я пользовалась успехом. У меня было много поклонников, Кандида, и мои родители благоволили к одному джентльмену. Имени его я не назову, но могу сказать тебе, что он происходил из знатной семьи и был весьма незаурядной личностью.

– Он был красив? – спросила Кандида.

– Очень красив, – ответила мать, – и мне страшно завидовали, потому что он обратил на меня внимание… Но вот я встречаю твоего отца…

Последовала продолжительная пауза, и у Кандиды было такое чувство, будто мать забыла о ней.

– Ну продолжай, умоляю, мама! Не может быть, чтобы на этом вся история и закончилась.