Прекрасный дом - [37]

В удушливо-жаркую ночь после грозы Коломб развозил молоко по Уэст-стрит, в противоположных концах которой находились форт и городская тюрьма. У одного старомодного дома, сложенного из сланцевых блоков, он остановился и вкатил свою тележку во двор. Слуга проживавшей здесь семьи буров ночевал в сарае во дворе. Он спал, когда Коломб тихонько стукнул в дверь. Изнутри донесся испуганный шепот.

— Молоко, — сказал Коломб.

Дверь отворилась, и вышел закутанный в одеяло человек. Из-за вершин западных гор донесся раскат грома, и слуга посмотрел на небо широко раскрытыми, испуганными глазами.

— Опять дождь, — заметил он.

— Что ты достал?

Слуга вздрогнул. Внезапно над городом разнесся звон колоколов, потом он утих, и зазвонил один колокол; звуки были более низкие и сильные, чем обычный сигнал гасить огни.

— Чего ты ждешь? — спросил Коломб. — Не обращай внимания на этот звон.

Слуга пошарил среди мешков, на которых он спал, и вытащил ружье.

— Что это? — спросил Коломб. — Дробовик? Аи, ты мог бы достать кое-что получше, брат. У бура есть винтовки, охотничьи ружья. Какой толк от этого дробовика?

— Они следят за мной, они следят за каждым моим шагом, как змея, что притаилась на дереве.

Он вдруг умолк, так и не закрыв рта, и оба они услышали, как поднялась паника, быстро распространившаяся по сонному городу. Кричали люди — белые люди, и хлопали двери. Колокол перестал звонить, но шум все нарастал: бешено лаяли собаки, слышались голоса и какие-то другие звуки. Белые были в панике, и Коломб почувствовал, что по коже у него побежали мурашки.

— Ложись и спи, брат, — прошептал он.

Дверь сарая закрылась. Из окна над кухней выглянуло дуло ружья.

— Кто там? Что вы тут делаете? — прогремел голос.

— Молоко, инкоси, это разносчик принес молоко из молочной.

Коломб сдвинул все бидоны и, держа дробовик за спиной, ждал, когда человек выстрелит. Он почувствовал, как все тело его покрылось испариной.

— Стой на месте, — сказал человек и отошел от окна.

Коломб сломал дробовик и сунул ствол и приклад в один из молочных бидонов. С заднего крыльца спустились двое мужчин с ружьями. Один из них, тучный, седовласый человек, был в халате и ночных туфлях. Второй успел натянуть на себя какую-то одежду и сапоги, как старый служака. Коломб узнал в нем Черного Стоффеля де Вета. Молодая белая девушка, которой Коломб никогда прежде не видал, появилась в дверях, держа в руке керосиновую лампу.

— Застрелите его, застрелите! Что делает здесь эта черная тварь? — закричала она задыхающимся голосом. — Они пришли, чтобы зарезать нас прямо в постелях.

— Откуда мне знать, что ты разносчик молока, а не убийца? — спросил тучный мужчина.

— Инкоси, вот моя тележка и бидоны. Я налил молока в твой кувшин.

— Зачем ты прошел в глубь двора?

— Инкоси, я прошел, чтобы спросить твоего слугу, не нужно ли вам еще молока. Он мне сказал, что у тебя гости.

— Застрели его, он лжет, — прошипела девушка.

— Успокойся, дитя. Оставь лампу и иди в дом!

— Оом, ты отпустишь эту черную тварь…

— Ты сама не знаешь, что говоришь, Линда. Мы не убийцы. Кто бы он ни был, так нельзя поступать. Ты же видишь, это бедный запуганный разносчик молока.

— Я не запуганный, инкоси Стоффель.

Бур уставился на него.

— Значит, это ты! Я знаю этого кафра — его скот пасется на моем пастбище. Один из этих образованных молодых людей. Вези свое молоко дальше. Твое счастье, что я тебя знаю.

Эти слова Стоффель произнес угрожающим тоном. Бедного, запуганного юношу он мог отпустить со спокойной душой, но образованный кафр — это совсем другое дело.

— Ладно, кафр, можешь убираться, — сказал старик.

Коломб взвалил свои бидоны на тележку и покатил ее со двора. Дуло и приклад дробовика стучали в бидоне, но они все не спускали с зулуса глаз и поэтому ничего не замечали. По улице пробежали белые, вооруженные карабинами и револьверами, а по мосту через реку галопом проскакал всадник. Они что-то крикнули друг другу. Коломб вышел на улицу, но сразу же вернулся. Находиться на улице во время такой паники — значило рисковать жизнью. Он вернулся и увидел, что кухонная дверь немного приоткрыта.

— Ну? — удивился Черный Стоффель.

— Инкоси, ты знаешь меня. На улице меня не знают. Позволь мне переждать здесь, пока все успокоится.

— Ты боишься?

— Они боятся, инкоси. Они бегают по улицам с оружием. И они заставляют меня бояться, потому что я не хочу, чтобы в меня попала пуля.

У Стоффеля в сердце никогда не угасала злоба, и он презирал населявших город англичан за их трусость. По поведению этого зулуса он чувствовал, что тревога была ложной. Но все же нечто неуловимое насторожило его. Он вспомнил об Оуме, которая осталась на ферме почти одна, если не считать Тосси и восемнадцатилетнего парня, присматривавшего за хозяйством в отсутствие Стоффеля. Он был рад, что завтра вернется туда, рад и тому, что Линда в городе. Он неожиданно обнаружил в ее характере такую черту, о которой никогда не подозревал, кроме того, она влюблена в этого молодого англичанина, так пусть же лучше остается здесь. Но больше всего его тревожили несправедливости, чинимые англичанами. Все, что они делали, было достойно презрения, изобличало их жадность и бессердечие. Неудивительно, что кафры волнуются, подумал он. Буры, к которым англичане относились примерно так же, понимали зулусов и, запутавшись в этом лабиринте мыслей, терзались противоречивыми чувствами. С Линдой дело обстояло иначе: она испытывала только слепой страх, только слепой ужас при мысли, что огромный и гордый народ всегда может поднять нож на маленькую кучку белых, сражаясь со все растущим ожесточением обреченных. Холькранц испортил всю ее жизнь. Она знала только, что ее отец убит ассагаями бакулузи