Прекрасный дом - [129]

— Приказ был доведен до сведения личного состава и выполняется, сэр, — сказал офицер.

— Сэр, я знаю этого человека и прошу, чтобы его предали суду. После него сотни мятежников сдадутся в плен без сопротивления.

— Не вам, черт побери, читать мне лекции! Вы нарушаете воинскую дисциплину и ведете себя вызывающе. Я не потерплю, чтобы мои подчиненные обсуждали принятые мною решения.

Мбазо приподнялся на носилках и медленно встал во весь рост; серое армейское одеяло свисало у него с плеча.

— Инкосана, — хрипло сказал он, — это — моя смерть.

— Тебя не убьют, — ответил Том.

Полковник Эльтон знал зулусский язык.

— Мальчишка прав, — крикнул он. — Вы понимаете, сэр, что значит приказ «пленных не брать»?

Быстрым движением он вынул свой револьвер и выстрелил Мбазо в лоб. Жар взрыва и крупинки пороха опалили лицо Тома. Он увидел, как молодой зулус рухнул вперед и уткнулся лицом в землю. Рука Тома легла на кобуру. Он не сознавал, что делает, и плохо помнил потом, что произошло; в руке у него очутился заряженный револьвер. В барабане был один патрон, всего лишь один… нет, гораздо больше. Он отчетливо видел, как нервно дрожал туго натянутый мускул на шее зулуса. В этот момент на него бросились полицейские и выхватили револьвер из его рук. Он был арестован.

Камера Тома представляла собой армейскую палатку. Исполняющий обязанности начальника военной полиции, пожилой адвокат из Питермарицбурга в чине майора, поместил его туда под честное слово и просидел вместе с ним в палатке целый час за игрой в крибидж. Весть о том, что привезли голову Бамбаты, разнеслась по лагерю со скоростью лесного пожара, и возле костров, у фургонов и палаток то и дело раздавались смех, шутки и пение.

— Плохи ваши дела, — сказал начальник полиции, делая зарубку на доске для подсчета очков.

— Ну, вовсе не так уж плохи, — ответил Том.

— Что вы хотите сказать этим, мистер Эрскин?

— Я хочу сказать, что дело, возможно, и не дойдет до суда, его постараются замять.

— Боюсь, что вы ошибаетесь. Я очень уважаю вашего отца, вы это знаете, да и вас тоже. Но нельзя же безнаказанно угрожать оружием своему командиру.

— Я и не угрожал ему. Быть может, если бы я это сделал, если бы был убит кто-нибудь еще, кроме беззащитного пленного, это очистило бы воздух, известило бы весь мир о том, что здесь происходит.

— Разрешите полюбопытствовать, что же вы намеревались сделать?

Том отхлебнул из фляги, присланной ему из столовой.

— По правде говоря, не знаю. Сейчас мне ясно, что я должен был сделать, но теперь это уже не имеет значения.

— Да… к счастью. Ваше дело и без того достаточно серьезно. Кроме того, майор Хемп вас тоже кое в чем обвиняет.

Том сидел, глядя на карты и забыв об игре. Даже арестовав его, к нему относились всего лишь как к человеку, на минутку забывшему правила какой-то игры, и это было самое унизительное. Положение его семьи, состояние отца, принадлежность к высшей расе, цвет кожи — только это, а никак не его собственные моральные принципы могло служить мерилом его поведения. От него ожидали подчинения, следования привычным нормам и правилам, и никто не мог понять, почему он ведет себя иначе. Отчасти они были правы. Он должен быть или за, или против них, а он еще не сделал выбора, окончательного выбора, который превратит их в грозных, непримиримых врагов.

— Мы все джентльмены… вот в чем суть дела, — сказал он, — а майор Хемп — первый джентльмен среди нас.

Начальник полиции кашлянул и сказал:

— Ваш ход.

— Разрешите мне вечером отлучиться из этой палатки примерно на полчаса, — попросил его Том.

— Что ж, неофициально — пожалуй.

Том подождал, пока фанфары протрубят «отбой», задул лампу и вышел из палатки.

— На полчаса, — сказал он часовому. — Пойдете со мной?

Он шел мимо выстроившихся рядами темных палаток; ровно гудела динамомашина, и несколько электрических ламп мерцали в палатках старших офицеров. В конце ряда находилась палатка полковника Эльтона. Там все еще сновали ординарцы и штабные офицеры: одни приходили с документами, другие уходили с депешами, которые следовало передать по телеграфу.

Том раскурил трубку, заслоняя ладонью огонь от ветра, и спокойно ждал. Он поговорил с часовым, расспросил его о семье, осведомился, хорошо ли он знает эту страну. Наблюдая за тенями, двигавшимися по брезенту, он ждал, когда наконец палатка полковника опустеет. Но вот оттуда вышел последний офицер, постоял минутку, привыкая к темноте, и пошел прочь.

Морозный воздух был полон лагерных запахов — пахло уборными, печеным хлебом, лошадиным навозом и седельной кожей. Вестовой начал было застегивать крылья палатки, когда Том, с бумагами в руках, как будто по официальному делу, прошел мимо него и вошел в палатку командира.

Полковник Эльтон сидел спиной к входу на складном стуле у сколоченного наспех стола. Электрическая лампочка без абажура освещала резким, мерцающим светом его лысую голову и сутулые плечи. В палатке сильно пахло спиртом. Том неслышно встал за спиной у полковника и заглянул через его плечо. На столе, в белом эмалированном тазу, наполовину наполненном спиртом, плавала голова зулуса. Вернее, это была большая часть головы, ибо одна сторона ее была оторвана пулей дум-дум, а отверстие было заткнуто окровавленной ватой. Спирт тоже был розового цвета. Но и этой части головы было достаточно, чтобы опознать убитого; крупные толстые губы были растянуты в свирепом оскале и обнажали очень редкие зубы, а веко единственного глаза чуть спустилось на глазное яблоко, отчего лицо приобрело поразительное выражение лютой ненависти. Том несколько раз видел вождя племени зонди и тотчас узнал Бамбату. Лишившись дара речи, он смотрел на мертвого и живого командиров, извечных врагов, забыв о решении, ради которого он пришел к полковнику Эльтону. Любые слова, любое возмущение или вызов меркли перед этой страшной, безмолвной драмой, очевидцем которой он стал. Он никогда не узнает, о чем думал Эльтон в эту минуту, но интуитивно чувствовал, что его мысли вели в самые глубокие тайники ада, какие только может вообразить человеческий ум. На столе лежала хирургическая салфетка. Том представил себе, как армейский хирург вносил этот таз и с каким жестоким удовлетворением взглянул Эльтон на его ношу. Но затем, когда полковник остался один, он, должно быть, снял с головы салфетку, и мысли его помчались ужасным вихрем, пока он не встретил взгляда Бамбаты, которого смерть наконец свела с ним как равного с равным. Нелегко было выдержать взгляд этого потускневшего глаза.