Прекрасны ли зори?.. - [22]

Мне хотелось с помощью дяди Родиона уверить тётушку, что мой друг Иван и его отец ни в чём не виноваты.

С низко опущенной головой бреду в школу. Но учительница по ботанике ещё не вернулась из отпуска. Жаль. Она хорошо знает всё про растения. Сказала бы, могут ли животные отравиться какой-то травой. Что же делать? Ожидать учительницу по ботанике?

Ноги сами собой опять уводят меня в поле. Ложусь в высокую траву и, заложив руки за голову, смотрю в небо. Думаю-гадаю. Об одном и том же.

Может быть, наш Дутый отравился. Допустим, и корова тоже — она тоже ела траву, накошенную в тот вечер. Я верю дяде Родиону, что это так. Но другие не верят. Как проверить? Как доказать?

И тут я вспомнил. Как же мне раньше в голову не пришло? Ведь есть кобыла, которая в тот вечер из одной кормушки с нашим Дутым ела траву. Дяди Давида кобыла, у которой когда-то хвост оттяпали! Интересно, жива она или тоже подохла?

На второй день спозаранку я оставил дяде записку, сунул за пазуху краюху хлеба, выпрошенную у тётки, и отправился в путь.

Дядя Давид несказанно удивился, завидев меня. Он начал расспрашивать, всё ли дома благополучно. Узнав, что все здоровы, успокоился.

А Иван себя чувствовал на седьмом небе от радости. Но, заметив, что я чем-то удручён, затих.

— А как поживает ваша кобыла? — спросил я, едва успев узнать об их житье-бытье.

Дядя Давид секунду смотрел на меня пытливо-раздумчивым взглядом, сказал с грустью:

— Кобылка наша околела. Давно уже. А что?

Я рассказал, что мы с дядей Родионом затеяли…

В тот день меня домой не отпустили. Иван меня водил по посёлку, знакомил с мальчишками. Мы не заметили, как наступил вечер. Нам с Иваном постелили на полатях. Мы до полуночи не сомкнули глаз. Теперь сомнения не оставалось, что у балки, где мы всегда косим сено, расплодились какие-то вредные микробы.

— Щавель виноват, — сказал Иван.

— Почему щавель? — удивился я. — Почему не другие травы?

— Ни крапива, ни полынь, ни хвощ, ни васильки здесь ни при чём. Щавель виноват.

— Почему? Объясни.

— Помнишь, как Хабибулла любил щавель? Прямо ложился на траву и пасся!.. Мы приезжали к вам, когда ты гостил в Ессентуках. Я с Хабибуллой ездил косить траву к балке. И тогда, помню, он объелся этого щавеля… В траве, где мы пасли вашу корову, Дутого и нашу кобылу, было много щавеля!..

Догадка Ивана походила на правду. Однако трудно всё-таки в это просто так поверить.

— Щавель, дружок, и мы с тобой иногда ели. Почему же мы не окочурились?

— М-да… А может… — Не найдя ответа, Иван замолчал.

— Хочешь сказать… может, ещё окочуримся?

— Тьфу, тьфу!.. — сказал Иван вздрогнув. — Пусть ветер развеет твои слова!

Я засмеялся.

— Не стал ли ты, дружище, суеверным, как бабки в нашем посёлке?

Иван не отозвался. В раскрытое окно глядела полная луна. Ветерок тихо покачивал ветки деревьев. На подоконнике засвиристел сверчок. Я решил, что Иван уснул, и повернулся на бок, натянул на плечи одеяло. Но он вдруг крепко схватил мой локоть. У самого уха я почувствовал горячее дыхание Ивана и услышал его шёпот:

— Если бы мы умерли в один день, это было бы похоже на сказку. В жизни так не бывает…

Утром следующего дня Иван проводил меня далеко за деревню. Когда мы стали прощаться, он вынул из кармана носовой платок, медленно развернул его. В нём оказался кубыз. Тот самый, который я некогда подарил ему. Иван положил кубыз мне на ладонь.

— Возьми его обратно, Гильфан, — сказал он. — Я всё равно не научился на нём играть. А ты, наверно, по нему соскучился. Бери. С ним дорога тебе покажется короткой. Заиграй-ка свою «Шахтёрскую»!

Я зашагал по степной пыльной дороге, наигрывая на кубызе. Как ни оглянусь — Иван всё стоит, смотрит мне вслед. Мы помахали друг другу рукой и пошли в разные стороны.

Я передал дяде Родиону всё, о чём мы разговаривали с Иваном. Теперь он окончательно уверился, что всему виной трава. С ним вдвоём пошли в поле, и я показал, где мы косили траву. Дядя Родион шёл вдоль балки и там-сям вбивал колышки с фанеркой, на которой химическим карандашом вывел: «ОПАСНО! Здесь косить траву нельзя!»

Насобирав целую охапку щавеля, мы вернулись.

Опять я начал каждое утро прибегать к дяде Родиону и спрашивать:

— Ну как?

И всякий раз он отводил взгляд в сторону и, вздохнув, пожимал плечами. И мне становилось ясно, что он так ничего и не разгадал.

Дома я невзначай проговорился о нашем с Иваном предположении. Меня высмеяли.

— Если бы щавель мог быть ядовитым, весь свет давным-давно бы вымер, — сказал Халиулла-абзый.

Утром, слегка перекусив, я опять убежал в поле. «Может, и вправду мы на щавель напраслину возводим? — думаю себе. — Почему же у других скотина не гибнет? Разве мало тех, кто не обращает внимания на упреждающие знаки дяди Родиона — косят себе и в ус не дуют! На этом месте я часто вижу и коз, отбившихся от стада. Ни одна ведь не подохла!» Чем больше ломаю голову над этой загадкой, тем больше меня зло разбирает.

Вне себя от досады упал я на траву и принялся есть щавель, уподобясь Хабибулле. «Умру так умру! — решил я. — Лишь бы успеть крикнуть перед смертью, что щавель всему виной, что он около балки отравлен!» Срываю продолговатые округлые листья, сверху гладкие, глянцевитые, а снизу шершавые, по нескольку штук рву, пихаю себе в рот, давлюсь, проглатываю. Челюсти сводит от кислятины. Зелёная пена вспучилась на губах. А я всё ем.