Прекрасное видение - [13]

– Ясно… – пробормотала я.

– Что вам ясно?! – вдруг взорвалась Стелла. – Вы ее подруги – так как же вы не знаете ничего? Ее нет целую неделю, а вы не знаете? Да найдите хотя бы этого грузина, черт возьми, кто он?!

– Это Георгий Барсадзе, – зло сказала я. – Вор в законе.

– Что?! Этого только не хватало… – С минуту Суарес молчала. Затем глухо спросила: – Она впуталась во что-то? Да? Что-то серьезное?

– Мы не знаем. – Что я еще могла ответить? Наступило молчание.

Катька, о которой я совсем забыла, толкнула меня локтем в бок. Я обернулась. Она выразительно постучала пальцем по запястью.

– Стелла Эрнандовна, мы пойдем. Уже поздно.

Суарес проводила нас до дверей артистической.

– Не заблудитесь. Третья дверь направо, лестница. Потом – по коридору, там светло. Не переломайте ноги.

Мы были уже внизу, когда нас снова окликнул резкий голос:

– Когда найдется – позвоните мне! Обязательно! Слышите – непременно! Днем я здесь, ночью – звоните домой!

– Позвоним, – пообещала я. В кармане лежал адрес Моралеса и телефон Стеллы, рядом хмуро сопела Катька, в голове был полный винегрет.

На темной улице хлопьями валил снег. На остановке, кроме нас, не было никого. Троллейбус не торопился подходить, и вскоре стоящая напротив меня Катька была похожа на сердитого снеговика с красным замерзшим носом и в платке с бахромой.

– Чего ты надулась? – глядя в сторону, спросила я.

– И в мыслях нет.

– Я же вижу.

– А раз видишь – чего спрашиваешь? – вдруг огрызнулась Катька. – Сука она, Вандка! Подруга называется! Шесть лет нам врала! Танцует она, как же, выходит в массовке! Звезда наша, блин, незаходящая! И как я сразу не догадалась? Если б танцевала – сидела бы она в нашей богадельне с бумажками, дожидайся! Фря несчастная… Все Бесу расскажу – может, успокоится наконец-то! А то сам из-за этой фифы не женится и другим жить не дает! Ненормальная, ей лечиться надо было, а не налоги собирать…

В том, что Яшка «успокоится», я сильно сомневалась. Тем не менее сказала:

– Не смей.

– Что-о? – Катька повернулась ко мне, сузив глаза. Назревал скандал.

– Ты что, не понимаешь?! Она же психованная! Шесть лет, с ума сойти! И ведь придумывать же все это надо было! Ах, выступаем в ЦДРИ, ах, выступаем в Колонном зале! То-то она нас ни на один концерт не пригласила! А мы, как дуры, уши развешивали! В дурдоме ей самое место, вот так, ага! Интересно, а если бы мы без приглашения явились? Как бы она, прима наша, выкручивалась?!

Катька орала безобразным визгливым голосом, который Бес метко называл «ножом по унитазу». Редкие прохожие недоуменно оборачивались, я морщилась, безуспешно пытаясь вставить хоть слово. Наконец мне это удалось:

– А почему ты к этой психованной на Бесов жаловаться бегала? А?! Ну вспомни, вспомни! А кто ей в коленки плакался, что они тебе жизни не дают? А кто тебе сопли вытирал, когда тебя Пашка Филимонов бросил? Что? Забыла, да?

– Не забыла, – стушевалась Катька. Помолчала, насупилась. – Но все равно же паскудство это, Нинк… Зачем врать было? Перед нами-то чего выпендриваться?

Возразить на это было трудно. В молчании мы доехали до дома, условились созвониться завтра и разошлись.

На кухне царила идиллия: бабуля с Осадчим сидели за столом и, дымя в две сигареты, сражались в дурака. Понаблюдав некоторое время за игрой, я заметила, что бабуля передергивает. Петька явно об этом догадывался, но почему-то строил из себя лопуха и ненатурально удивлялся:

– Что это сегодня не фартит совсем? Софья Павловна, вы меня без получки оставите!

– Мальчик, не везет в игре – везет в любви, – утешала бабуля, лихо прикупая козырей. – Ниночка, ну как? Марсианка наша не нашлась?

– Нет. – Я ушла к себе. Зажгла торшер, вытащила из сумки папку с рисунками, которую утром забрала из квартиры Ванды, и залезла с ногами на диван. Нужно было подумать.

Марсианка, Марсианка… Как вышло, что мы ни о чем не знали? Один за другим мне вспоминались наши разговоры.

– Ванда, можно у тебя переночевать?

– Ночуй, пожалуйста, только меня не будет. Я на концерте.

– Ванда, приходи к нам, мы с мамкой «Наполеон» печем.

– Катька, завтра у меня концерт вечером.

– Вандка, в кино не хочешь? В «Авроре» с твоим Аль Пачино чего-то крутят.

– Бесик, в другой раз, мы программу работаем.

Для чего, зачем ей нужно было обманывать нас – ближайших друзей? Куда она уезжала на самом деле? Связано ли это с найденными рисунками?

Ванда не была верующей, это я знала наверняка. В ее квартире не висело ни одной иконы, она никогда не ходила в церковь. Более того, ее страшно раздражал тяжеленный золотой крест, отягощающий грудь старшего Беса.

– Яшка, как тебе не стыдно, сними. Ты же мелкий рэкетир!

– Какой такой мелкий? – оскорблялся Бес. – Сходи на барахолку, они тебе скажут, кто там мелкий! У меня вся шелупонь на цырлах бегает!

– Неважно. Это грех – для красоты носить крест.

– Не для красоты, а для понта. Отвяжись, а то перстень с печаткой куплю.

Последнее почему-то пугало Ванду еще больше, и Яшка с крестом на время оставался в покое.

Я снова и снова перелистывала листы. Богородицы смотрели на меня внимательно и печально, в темных, неестественно больших глазах стоял укор. Три наброска я, поколебавшись, отложила в сторону. В их чертах виделось что-то неуловимо знакомое. Зажмурившись и сжав ладонями виски, я пыталась вспомнить – что.