Прекрасное лето - [20]

Джиния спрятала зеркальце и, не отвечая, пошла дальше. Стук их каблуков по тротуару отдавался в ушах. На углу Амелия хотела было остановиться, но Джиния сказала:

– Нам сюда.

Они завернули за угол, и, когда подошли к подъезду, Амелия сказала:

– Ну, пока.

– Пока, – сказала Джиния и пошла дальше одна.

На следующий день, когда она вошла в студию, Гвидо зажег свет, потому что на улице стоял туман и, заволакивая огромные стекла, казалось, окутывал и их самих.

– Почему ты не разожжешь керосинку? – спросила Джиния.

– Керосинка горит, – сказал Гвидо, который на этот раз был в куртке. – Не бойся, зимой будем топить камин.

Джиния, обойдя комнату, приподняла прибитый к стене кусок материи и увидела маленький камин, заполненный стопками книг и всяким хламом.

– Как хорошо. И тот, кто позирует, встает сюда?

– Если позирует голым, – сказал Гвидо.

Потом он вытащил из-под кровати чемодан, в котором оказалась его штатская одежда.

– У тебя были натурщицы? – спросила Джиния. – Покажи мне папки с рисунками.

Гвидо взял ее за руку повыше локтя.

– Я вижу, ты много чего знаешь про художников. Скажи-ка, ты знакома с кем-нибудь из нашей братии?

Джиния шутливо приложила палец к губам и попыталась вырваться.

– Лучше покажи мне папки. Вы с Амелией говорили, что сюда приходило много девушек.

– Попятное дело, – сказал Гвидо, – такая у меня профессия. – Потом, чтобы она не вырывалась, поцеловал ее. – Так кого же ты знаешь?

– Да никого, – сказала Джиния, обнимая его. – Я хотела бы знать одного тебя и чтобы никто больше сюда не приходил.

– Мы соскучились бы, – сказал Гвидо.

В этот вечер Джиния хотела подмести пол, но половой щетки не нашлось, и она решила хотя бы перестелить постель за портьерой, грязную, точно звериное логово.

– Ты будешь спать здесь? – спросила она.

Гвидо сказал, что любит ночью смотреть на звезды и будет спать на тахте.

– Тогда я не стану перестилать постель, – сказала Джиния. На следующий день она пришла со свертком в сумочке. Это был галстук для Гвидо. Гвидо, шутя примерил его на свою серо-зеленую гимнастерку.

– Когда ты будешь в штатском, он тебе пойдет, – сказала Джиния.

Потом они ушли за портьеру и сплелись в объятиях на неубранной постели, натянув на себя одеяло, потому что было холодно. Гвидо сказал, что это ему полагается делать ей подарки, и Джиния, состроив гримаску, попросила у него половую щетку для студии.

Эти дни, когда они виделись вот так, урывками, были самые лучшие, только у них никогда не было времени спокойно, не торопясь поговорить, потому что с минуты па минуту мог прийти Родригес, а Джиния не хотела, чтобы он застал ее неодетой. Но в один из последних дней Гвидо сказал, что чувствует себя перед ней в долгу, и они договорились пойти куда-нибудь после ужина.

– Пойдем в кино, – сказал Гвидо.

– Зачем? Лучше погуляем, так хорошо побродить вдвоем.

– Да ведь холодно, – сказал Гвидо.

– Можно пойти в кафе или в танцзал.

– Я не люблю танцевать, – сказал Гвидо.

Вечером они встретились, и Джинии было как-то странно, что она идет по улице с сержантом, но она говорила себе, что это Гвидо и что он все тот же. Сперва Гвидо держал ее за руку, как девочку, но ему то и дело приходилось отдавать честь офицерам, и Джиния перешла на другую сторону и сама уцепилась за его руку. Так они шли, и Джинии даже улица казалась другой.

«Что, если бы мы встретили Амелию?» – думала она и рассказывала Гвидо про синьору Биче, стараясь удержаться от смеха. Гвидо шутил и приговаривал:

– Через три дня я перестану отдавать честь этим образинам. Посмотри только, что за рожи – так и просят кирпича.

– Амелия тоже любит потешаться над прохожими, – сказала Джиния. – Остановится и смеется им в лицо.

– Амелия иногда перебарщивает. Ты давно ее знаешь?

– Мы соседки, – сказала Джиния. – А ты?

Тогда Гвидо рассказал ей про тот год, когда он снял студию и к нему приходили его друзья студенты, один из которых потом стал монахом. Амелия тогда еще не была натурщицей, но любила повеселиться, и они приходили и днем и вечером, и смеялись, и пили, а он тем временем пытался работать. Как именно он познакомился с Амелией, Гвидо не помнил. Потом один из его друзей ушел в армию, другой сдал экзамены, третий женился, и веселое время кончилось.

– Ты жалеешь об этом? – сказала Джиния, заглядывая в глаза Гвидо.

– Больше всего я жалею о монахе, который иногда пишет мне и спрашивает, как я работаю и вижусь ли с кем-нибудь из старых друзей.

– Yо ведь и другие тоже могут тебе писать?

– К чему мне это, я же не в тюрьме, – сказал Гвидо. – Тот, который постригся в монахи, был единственный, кому нравились мои картины. Ты бы видела его: рослый, дюжий мужчина вроде меня, а глаза девичьи. Жаль, он все понимал.

– А ты не станешь монахом, Гвидо?

– Такой опасности нет.

– Родригесу не нравятся твои картины. Вот он действительно смахивает на священника.

Но Гвидо вступился за Родригеса и сказал, что он замечательный художник, но, прежде чем рисовать, все обдумывает и ничего не делает случайно, и его работам не хватает только цвета.

– У него на родине слишком много красок, – сказал он. – Маленьким он объелся ими и теперь хотел бы рисовать без них. Но какой у него глаз, какая рука!