Прекрасная Охотница - [28]

В эту минуту раздался легкий стук в двери, и голос лакея громко известил:

— К вам господин полковник пожаловали. Прикажете впустить?

— Вот она… Quinta Essentia, — прошептала Арбенина. И испытующе глянула на Катерину.

Женщина в черном бархате побледнела как мел.

— Любезный Петр Федорович, — попросила Дарья Михайловна. — Не сочтите за труд — встретьте Сергея Дмитрича и займите его приятною беседой. Полагаю, ему стоит знать правду, точнее, главную ее часть. А мы тут пока побеседуем приватно с Катериной Андреевной. Право, мне есть о чем ей поведать.

Фролов кивнул — уж в этом-то он не сомневался! Петр Федорович поднялся с дивана, но уже на пути к дверям услышал, как Арбенина беззвучно — у нее был немалый в тот опыт! — шепнула ему одними губами:

— Спровадьте его отсюда. И пусть дальше делает что пожелает.

Это было сказано столь тихо, что никто другой бы не расслышал. Но у Ястребиного Ока Казанской губернии был еще и тончайший слух, как у настоящего, подлинного охотника, каким является всякий, подлинный мужчина уже по природе своей. И для этого вовсе не надобно уметь отменно стрелять из ружей!

13. ДАР ОХОТНИЦЫ

Из дневника полковника Сергея Дмитрича Малинина, если бы он вел его, спасаясь от себя и неизбежной скуки дней. Мысли вслух:

«…Сегодня полночи просматривал собственный дневник от самого начала до этих строк. На последнем листе, куда прежде имел обыкновение записывать мудрые мысли и знаменательные высказывания древних философов, первым делом наткнулся на цитату, о которой прежде немало размышлял. Китайский мудрец Лин Цзын И однажды повествовал о человеке, который всю жизнь безуспешно пытался убежать от своих следов. И чем дольше и дальше он бежал, тем более следов оставалось всякий раз за его спиною. Если бы он образумился и решил остановиться, тогда всем бы его печалям конец — следы бы прекратились. Но он только бежал и бежал, покуда не пал замертво на песок и не испустил дух от голода, жажды и нервного истощения.

Люди почему-то не замечают простых вещей, говорит Лин Цзын И. Сила же умного состоит зачастую в том, чтобы вовсе не принимать трудных решений. Мудрый человек никогда не станет преодолевать тщетных препятствий, их удел — дороги скудных духом и тщетных разумом.

Об этом я нынче припомнил не раз, приехав поздним вечером к К.М. и нежданно застав там Петра Федоровича Фролова. Мой бывший ученик, превзошедший своего учителя — мне не зазорно это сказать самому себе — поведал мне то, что вовсе не удивило меня. Я предполагал, что дражайшая К.М. уже ведет меня за собою в ужас и мрак. И только сила моей безумной страсти к этой женщине удерживает меня, чтобы не бежать куда глаза глядят из этого города, от этой улицы, из-под окон этого дома, где я провел столько мучительных минут и часов, ожидая и так и не дождавшись ни единого знака любви или хотя бы приязни.

Затем ко мне от К.М. вышла и Арбенина. Она подтвердила сказанное Фроловым, но присовокупила то, что теперь, я знаю, окончательно разбило мое сердце. Все надежды мои разом погибли, и моему уже немолодому сердцу, измученному тщетной и безрезультатной погоней за призраком любви, только и остается, что…

Найду ли я приют в других краях, иных городах и весях? Не знаю и, более того, вовсе в том не уверен. Но более в Казани не останусь, уже сейчас чувствуя, как в скором времени опостылеет мне этот город, где я так был близок к счастью и так бездарно профукал его, положившись на женский каприз нелюбящего меня сердца.

Увы, я давно уже, а нынче в особенности, не могу похвастаться собственным душевным равновесием. Лин Цзын И уверяет меня, для того, чтобы обрести гармонию и спокойствие в собственном сердце, надо немедленно остановиться и перестать бежать в неизвестность. Быть может, китайский мудрец прав. Но мне теперь кажется, что в моей жизни отныне будет торжествовать единственно принцип велосипедной езды: равновесие отныне мне удержать, только находясь в вечном движении, лишь поддерживая скорость. И потому я бегу из этого города, и сам покуда еще не знаю куда. Хотя не исключаю, что я сильно заблуждаюсь на собственный счет. И, кроме того, я очень боюсь даже мысли об отставке. Ведь это — уже окончательное одиночество, тупик…»

Из дневника Катерины Мамаевой, который она сожгла без сожаления на рассвете следующего утра, спешно выехав в Акатуй на перекладных:

«Из моего сердца никак не стираются те слова, что давеча сказала мне эта удивительная женщина, ангел мой небесный, Дарья Михайловна.

— Я, дорогая вы моя, несмотря на свои молодые годы, уже видела-перевидела немалое количество женщин самого разного происхождения и душевной организации, которые сумели убить, раздавить, уничтожить в себе любовь. И что же после? Чаще всего — прожили потом тусклую, серую, иной раз даже бездарную жизнь и попросту состарились, одряхлели, увяли.

Сие, Катерина Андреевна, наша женская расплата за упущенное счастье, хотя бы даже одну-единственную возможность оного.

Но с другой стороны, голубушка, жизнь полна примеров иного рода. Когда женщина, поддавшись зову сердца ли, безумной страсти или неумолимым обстоятельствам, бежала к любимому едва ли не из-под венца, без оглядки, отдавая себя всю. И все равно после было одно и то же — угасание чувств и страстей, старость, дряхление, суть которых — та же расплата за счастье, пусть и не упущенное. И все равно, конец един, лишь обновление вечно.