Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии - [21]

Пока Гортензия проталкивалась в середину автобуса, нескольким счастливцам удалось прижаться к ней и потрогать ее. Одна женщина попыталась выколоть ей глаз зонтиком, который специально для этого случая брала с собой даже в ясную погоду. С Гортензией она пока не преуспела, но попробовать стоило. Эта была рослая, костлявая мать семейства, часто ее сопровождал сын, угловатый, стеснительный верзила. Сегодня утром он вез с собой герань в горшке; в трясучем автобусе его оттеснили довольно далеко от матери, которая регулярно и громко обращалась к нему с просьбой не разбить горшок с геранью для тети Моники. От волнующего и ароматного соседства Гортензии он стал пунцовее герани и подумал с большим, чем обычно, раздражением: «Я люблю маму, но как она меня достала!» (Если вы думаете, что он и есть молодой человек, упомянутый в названии главы, то вы ошибаетесь: это роман, а не водевиль.)

Большую часть своего содержимого автобус «Т» выгружал на третьей остановке, напротив универсального магазина; после этого Гортензия, которой до Библиотеки надо было ехать еще девять остановок, всегда садилась на одно из освободившихся мест, желательно поближе к выходу. Итак, она уселась по ходу автобуса и положила сумочку и папку на сиденье напротив. По ту сторону прохода сиденья были двойные; два из них, напротив и наискосок от Гортензии, были заняты. У окна сидела мать с новорожденным младенцем; кокон из пеленок скрывал его от посторонних взглядов, однако он заявлял о себе, отчаянно, хоть и беззвучно дрыгая ногами. Молодая мать с кисло-молочным цветом лица пыталась унять его телодвижения плавным покачиванием, но без особой надежды на успех. Рядом с ней сидел весьма дородный прелат в пурпурном облачении и читал маленький черный требник. Когда автобус после остановки сорвался с места, он положил требник на колени и с улыбкой сказал Гортензии, указывая на сверток с младенцем: «Е pur si muove!»[4]

Улицы были забиты транспортом. Регулировщики на перекрестках заливались свистом, изнемогая от непосильной нагрузки. Автобус «Т» величаво прокладывал себе путь среди обезумевших малолитражек; неунывающие рассыльные на велосипедах и мотоциклах осторожно, словно горнолыжники в тумане, пробирались сквозь толчею. Герои нашего времени — пешеходы — с риском для жизни переходили улицу: то были отцы семейств, добывающие пропитание своим белокурым крошкам, школьники и худосочные старики, которых кое-кто забавы ради пугал истошными гудками. В коридор, специально оставленный для автобусов, такси и «скорой помощи», устремлялись машины иностранцев и провинциалов. Гортензии нравилось ехать вот так, неспешно и уютно: ведь властная непринужденность ее поклонника и друга — водителя — надежно защищала ее от уличной сутолоки и шума; в это время она начинала просыпаться по-настоящему и обдумывать свой рабочий день в Библиотеке.

Она готовилась писать диссертацию, и вскоре у нее должна была состояться решающая встреча с научным руководителем, профессором Орсэллсом, которому она собиралась представить набросок первоначального плана, а также задать несколько тонких и глубоких вопросов. Пока автобус тащился к Библиотеке, она успевала наметить себе программу, проверить состояние карандашей, ручек и тетрадок, убедиться в наличии нужных шифров и выбрать из списка книги, которые сегодня надо было попытаться извлечь из хранилища. Она чувствовала себя как солдат, проверяющий снаряжение перед атакой, как регбист, пробующий силы перед турниром Пяти наций, как… (недостающее вписать сообразно личным вкусам).

Вдруг она подняла глаза: возле нее в проходе стоял человек, явно желавший занять место напротив. Пурпурный прелат и юная кисло-молочная мать с упакованным ребенком сошли. Гортензия быстро переложила сумку и папку себе на колени, освобождая место для незнакомца, который тут же его занял.

Это был молодой человек лет двадцати пяти, в черном, с серьезным, спокойным, грустным лицом. Он сел напротив, не сказав ни слова, и поставил в проходе рядом с собой маленький черный чемоданчик. Автобус продвинулся вперед на метр и снова замер неподвижно. Неподалеку (на улице Нежной Фиалки) был рынок, и запах капусты и апельсинов проникал в автобус сквозь открытое заднее окно. Дети прыгали вокруг продавца жареных каштанов, протягивали монетки и, получив взамен желанный кулек, дули на его обжигающее содержимое; их дыхание голубоватым облачком сгущалось в морозном воздухе (извините нас, пожалуйста, и выкиньте из головы предыдущую фразу: эта зимняя картинка попала сюда по ошибке. — Примеч. Издателя. С финансовой точки зрения оказалось выгоднее поместить здесь такое примечание, чем выбрасывать фразу, не замеченную нашими корректорами). Гортензия с интересом разглядывала отражение молодого человека в окне, слегка потускневшем от пыли. У него был прямой, несколько длинный, чуть экзотический, но благородный нос. Он был аккуратно причесан, но волосы его, казалось, легко было растрепать, а Гортензия питала слабость к аккуратным шевелюрам, которые, по всей видимости, легко было растрепать. Ростом он был чуть выше ее, и она подумала, что такой рост можно считать приемлемым. Несмотря на определенную широту взглядов, Гортензия никогда не вступала в близкое знакомство с теми, кто был ниже ее ростом. Однако ей предстоял долгий и трудный день в Библиотеке, и сейчас не время было изучать молодого человека с его прямым и благородным носом, волосами, которые легко растрепать, приемлемым ростом и красивыми руками, чинно сложенными на коленях.